164 или где-то около того - Мирослав Немиров

Всё это ненавидеть.

Вот это, всё подряд. Вот это — всё.

Сосредоточенно, не отрываясь, вдохновенно, точно волк на

Воет луну, — ненавидеть всё это, и ненависть

Будет греть и веселить, как точно водка.

1988, март, Тюмень

Хочу я поцеловыванным быть

***

«Хочу я поцеловыванным быть» —

Тобой! «Ай ванна би кисс бай ю, бейби, ай ванна би кисс»;

ТирьЯм, тирьЯм, тирьярирАм тирьям как бЫ;

И, говоря обратно по-английски, — йез ытыс;

«Ай ванна би кисс бай ю, бейби», ай ванна именно би, —

Пассивный залог.

Не в целях, то есть, проще говоря, немедленной любви,

А именно вот в смысле как действительно, залог

Дальнейшего возможного. Тойсть, объясню опять:

Являясь провожаемой, уже и попрощавшись, вот

Уже и развернувшись, чтобы вверх по лестнице бежать,

Внезапно вдруг обратно развернув себя наоборот,

Ничем не спровоцированно перламутровыми — хоп! —

Губами, теми, что твои, по тем, которые мои, — мазнуть,

И нырк в подъезд, чтоб мне, точно шарахнутому в лоб,

В условиях сияющей в ночи, как точно ртуть,

Весны — в тотальном состояньи обалденья пребывать.

Том, именуемо которое «оторопев».

Блистанье черных гладких мокрых луж ея осознавать,

Имея в голове вертящейся припев

Той песни, вышепроцитированной, тот, где шуби-дуби-ду.

И остальное прочее, которое примерно в эту же дуду.

1988 04 — 2011 04

Никелированный гремит мороз

***

Никелированный гремит мороз. Зимы

Торжественный, чудовищный, какой-то ящероподобный механизм,

Тебя хватает, сплющивает, зажимает в бабки,

Подводит суппорт, подаёт подачу, —

Мороз ревёт Бетховеном, визжит железо по-собачьи —

Какая ж в том, однако, правда-матка —

Стоять на остановке, стиснутый бескрайними снегами —

Чистое поле налево, пустырь новостройки направо —

Нелепый, крохотный, дурацкий, как Гагарин,

При этом, ясный барабан, опять неправый.

Жёсткий кустарник торчит из-под снега как брошенная арматура.

Брошенная арматура торчит из-под снега жёсткая, точно кустарник.

Только холод и солнце и ветер впереди по бокам и сзади, —

Люминесцентная жизнь. Нашатырное утро.

— На тысячи вёрст кругом чужая страна

В которой нет никого, кого бы хотел ты любить;

— На тысячу вёрст кругом чужая страна

В которой нет никого кем ты бы хотел быть любим;

Чужая страна, казармы, общаги, и драки

Траншеи теплоцентралей, руины заброшенных новостроек;

Вонь общежитий, трамвайная свальная давка,

Горькая водка и лучший писатель Горький,

— и всякое прочее в этом духе, сейчас уж и не помню, что;

Тюмень, декабрь 1984 — Надым, май 1988. Май? Май. Это ж Надым. В мае там — так, да.

Какой у тебя, дорогая, красивый лифчик!

***

Какой у тебя, дорогая, красивый лифчик!

Белый какой! И хрустящий! Подобный, действительно, снегу!

Какие кружавчики сверху колючие! Как замороженные! Звёздочки! Дырочки!, —

Какую, зараза, сулят упоенье и негу!

Как это здорово, что, дорогая, чулки на тебе — они в сеточку;

От этого я становлюсь хороший такой, задумчивый;

И белое лето меня наполняет по самое темечко,

И настоящее ах переполняется будущим,

И белое лето — пустое, огромное, медленное, —

Как автостоп в одиночку из Харькова до Хабаровска,

Как — ещё можно сравнить — было Грегору здорово Менделю

Жизнь между грядок гороховых так вот всю и пробарахтаться...

— Надым, июль 1988 г.

Тесная, как рыбья шкура, как чулок

***

Тесная, как рыбья шкура, как чулок

Наступает ночь, ночь.

Эх, в какой же мне забиться уголок,

Чтоб её паскуду, превозмочь!

*

Вылетает поезд из тоннеля,

Как из пистолета он летит.

Вылетает поезд, эх, земеля!

Эх, тудыт его, собака, растудыт!

Вылетает поезд из тоннеля

Весь со страшным визгом он летит.

Предо мной распахивает двери,

Поглотить меня собой скорей хотит.

«Заходи, приятель!» — завлекает, —

«Ох, со страшной силой повезу!’’,

Всем своим железом он сверкает,

Всю являет страшную красу.

*

Вечер падал яростным домкратом,

В небе чёрном поднималася луна …

Вся душа моя смятением объята,

Вся душа моя смятением смятена.

Дивных вечер полон ароматов,

Ветром знойным веет ветерок,

Чёрным будто вся обклеена бархАтом

Ночь стоит. Лишь выйди за порог.

Всё таинственно кругом, и очень страшно,

Как в театре полыхают фонари...

Вдруг как ёкнет сердце и как трахнет!

Как похолодеет изнутри!

Чу! Идёт по улице красотка.

Вся как заграничное кино!

У нее особая походка,

На плечах её шикарное манто,

Ноги стройные свои она имеет,

У неё прохладные глаза,

Кто увидит — сразу онемеет,

Ни словечка вымолвить нельзя!

*

Только ты напрасно душу мучишь!

Для романтики прошли, брат, времена!

Ничего ты, здесь, брат, не получишь!

К иностранцам подалась она!

Эх ты, парень, паренёк зелёный,

Ты о женщине по морде не суди!

Рафаэлевской лицо у ней Мадонны,

Бездуховность полная в груди!

Эх вы, бабы! Всё бы вам колготки!

Фиг ли, дурам, вам в поэзии понять!

Падлы все вы и продажные кокотки,

Ох же как ведь просто эх насрать!

— сентябрь-октябрь 1988, Ростов-на-Дону и Москва.

Ты, в эротического содержанья позе

***

Ты, в эротического содержанья позе,

Стоящая на перекрёстке!

Ты, заставляющая сердце моё азбукою морзе

Три точки выколачивать — и три тире — и снова точки, —

О ты, безжалостная бешеная роза!

Какая ты идёшь навстречу мне — хорошая!

Какая ты идёшь навстречу мне по улице — красивая!

Колотит сердце с нарастающею силою,

И даже — более того! И даже — ещё больше!

Я как парализован пребываю. И восторг! И стыд!

Аж сдавливает горло, выедает очи.

Как стыдно мне Немировым ничтожным быть,

А не... А не... Весенней чёрной мокрой этой ночью

В бандитском страшном переулке сём вечернем

Когда навстречу ты идешь, сияющая сильно

Своим ужасным прямо просто излученьем!

Опасная вся, точно радиоактивная!

Как молния: внезапная, хлыстообразная такая, длинная.

Ростов-на-Дону, сентябрь 1988; Москва, август 1989; Тюмень, осень того же года.

Улица подобна конусу подобна лестнице

***

Улица подобна конусу подобна лестнице,

Улица подобна учебнику рисования, —

Осень выявляет сущность местной местности

Лишние детали устраняя.

Впридачу просвет обеспеченной жизни вдруг пожелал приоткрыться:

Заплочено вперёд за месяц за квартиру,

Закуплено чаю, и супа в пакетах, мешок макаронов да риса,

Машинка пишущая отремонтирована,

И сорок рублей ещё все же осталось — ещё аж на тридцать

Бутылок, если по рубль тридцать.

Душа, вот приказ: беззаботность теперь осществляй, типа разных прогулок

По этой по ихней Москве, её дырам по, щелям да лазам,

По хитроумным заковыристым секретным переулкам,

Которые, стоит за угол свернуть только — сразу, блять, разом

Открывается площадь, огромная, точно праздник.

Долгожданная, точно праздник,

Но и все же внезапная — как, говорю же блять, праздник.

И мне уже нравится ихняя эта Москва, просто кошмар!

И я уже даже уже и люблю её, но, конечно, не как сын,

А, скорей как влюбиться в мэрлин к примеру монро:

Декадентство сплошное, туманы сплошные да сны

Наяву, хотя и также и — наоборот;

Утром, поскольку на кухне жёлтого цвета свет,

И оказалось впридачу, что за ночь высыпал снег,

Шесть часов за окном до невозможности синие.

Долгий утренний чай. Медленный зимний рассвет.

Заторможенная идиллия…

и т.д. — октябрь и ноябрь 1988.

Посмотришь первый раз — уёбок!

об Андрее Сахарове

Посмотришь первый раз — уёбок!

На деле — страшный интеллект!

И неподкупный его облик

Запомнит мир на тысчи лет.

Явления времён застойных,

Имевшиеся налицо,

Склоняли к жизнии тлетворный,

Стать заманяли говнецом;

Но ты сказал: “Ебал я в сраку!