Утопленница - Кейтлин Ребекка Кирнан

и преследуют меня, так же как и другие призраки, о которых я только собираюсь написать. Так же, как меня преследует призрак больницы Батлера, расположенной рядом с кладбищем Суон-Пойнт. Так же, как меня преследует исчезнувший отец. Но больше всего меня преследует «Утопленница» Филиппа Джорджа Салтоншталля, которую я бы обязательно запомнила навсегда, даже если бы у моей мамы не нашлось в тот день времени, чтобы сделать пометки на конверте.

Призраки – это такие воспоминания, которые слишком сильны, чтобы их можно было раз и навсегда забыть, они отзываются эхом сквозь годы, отказываясь быть стёртыми неумолимой дланью времени. Не могу себе представить, чтобы Салтоншталль, когда писал свою «Утопленницу» – почти за сто лет до того, как я впервые её увидела, – вдруг опустил кисть, задумавшись обо всех тех несчастных, кого она будет в дальнейшем преследовать. Это ещё одна очень важная вещь в общении с призраками – вы должны быть осторожны, потому что привидения невероятно прилипчивы. Призраки – это своеобразные мемы, особенно вредоносные ментальные инфекции, социальные болезни, которые не нуждаются в вирусном или бактериальном носителе и передаются тысячами различных способов. Книга, стихотворение, песня, сказка на ночь, самоубийство вашей бабушки, танцевальные па, пара кинокадров, диагноз «шизофрения», смертельное падение с лошади, выцветшая фотография или история, которую вы рассказываете своей дочери.

Или картина, висящая на стене музея.

Я почти уверена, что Салтоншталль на самом деле пытался изгнать собственных призраков, когда нарисовал стоящую в пруду обнажённую женщину с маячащим за её спиной тёмным лесом. Слишком часто люди совершают подобную ошибку, пытаясь использовать искусство, чтобы изловить докучающего им призрака, добиваясь лишь того, что он получает возможность досаждать бесчисленному множеству других людей. Итак, Салтоншталль отправился к реке Блэкстоун и увидел там нечто странное, став участником каких-то событий, – и это воспоминание преследовало его до самой смерти. Позднее он попытался избавиться от него единственным известным ему способом, то есть решив перенести его на холст. Распространение этой вредоносной идеи не было злонамеренным действием. Это был акт отчаяния. Иногда преследуемые люди достигают той точки, когда им либо удаётся отогнать призраков прочь, либо эти призраки их уничтожают. Плохо то, что, когда вы пытаетесь вытащить своих призраков на свет божий и где-то их запечатать, чтобы они не могли причинить вам вреда, – обычно ничего не получается. Вы можете создать копию докучающего вам фантома или перенести в произведение искусства некую бесконечно малую толику этого создания, но основная часть его сущности так глубоко коренится в вашем сознании, что никуда оттуда не денется.

Розмари никогда не пыталась научить меня вере в бога или в греховность, в рай или ад, и мой собственный опыт ни разу не приводил меня к осознанию этих материй. Не думаю, что я вообще верю в существование души. Впрочем, это не важно. Зато я верю в призраков. Верю, верю, верю в призраков, как говорил в фильме Трусливый Лев[9]. Конечно, я чокнутая особа, и мне нужно принимать таблетки, которые мне не по карману, чтобы не загреметь в психушку, но я всё ещё вижу призраков везде, куда ни упадёт мой взгляд. Потому что, стоит вам только однажды их увидеть, и после этого вы уже никогда от них не избавитесь. Но хуже всего то, что если вы случайно или осознанно получаете способность их видеть, то совершаете тот самый гештальт-сдвиг, который позволяет вам лицезреть их такими, какие они есть, а они, в свою очередь, приобретают возможность видеть вас. Например, бывает, смотришь на картину, висящую на стене, и она вдруг становится похожа на окно. На окно, через которое одиннадцатилетняя девочка пытается дотянуться до пейзажа, открывающегося с другой стороны. Но, к сожалению, в окнах есть одна особенность: большинство из них работают в обе стороны – да, из них можно выглянуть наружу, но также сквозь них внутрь может заглянуть всё то, что произошло когда-то в прошлом.

Впрочем, я забегаю вперёд. Это означает, что мне нужно остановиться и вернуться немного назад, отложив в сторону размышления о вредоносных мемах, привидениях и загадочных окнах, по крайней мере на время. Мне надо вернуться в ту июльскую ночь, когда я проезжала вдоль реки Блэкстоун неподалёку от того места, которое вдохновило Салтоншталля на создание «Утопленницы». Той самой ночью я повстречала русалку по имени Ева Кэннинг. Кроме того, нельзя забыть ещё об одной снежной ноябрьской ночи в Коннектикуте, когда я ехала через лес по узкой щебёнчато-битумной дороге и наткнулась на девушку, которая на самом деле была волчицей – и призраком, как Ева Кэннинг, – вдохновив другого художника, ныне покойного, по имени Альбер Перро, запечатлеть её образ на холсте.

То, что я писала выше про свою возлюбленную, которая мирится со всем моим странным дерьмом… это ложь, поскольку она оставила меня вскоре после того, как в моей жизни появилась Ева Кэннинг. Потому что в конечном итоге это «странное дерьмо» стало чересчур странным. Я не виню её за то, что она ушла, хотя временами скучаю по ней, мечтая, чтобы она оставалась со мной рядом. Как бы то ни было, дело в том, что это был самообман – попытка притвориться, будто она всё ещё со мной. Как я уже говорила, нет никакого смысла рассказывать свою историю, если для этого приходится лгать.

Так что я должна внимательно за этим следить.

И тщательно подбирать слова.

По сути, я очень быстро (и неожиданно) пришла к пониманию того, что пытаюсь рассказывать свою историю на языке, который мне приходится изобретать по ходу дела. Если я буду слишком ленива, положившись на то, что кто-то другой расскажет мою историю – некий совершенно посторонний человек, – это будет выглядеть нелепо. Я буду дрожать от ужаса или сгорать от смущения, слушая этот рассказ в чужой интерпретации. Либо ужас со смущением настолько меня одолеют, что я сама брошу в итоге эту затею. Тогда я спрячу рукопись с рассказом в чемодане под кроватью, так и не добравшись до места, которое станет концом истории. Нет, скорее не концом, а всего лишь последней страницей, поставив на которой точку, я перестану делиться событиями своей жизни.

Нужно быть очень внимательной, как меня просила Розмари. Я должна остановиться и сделать небольшой шаг назад.

В тот день, когда я встретила Абалин, дождя не было, хотя небо затянуло покрывалом обманчивых фиолетовых облаков, которые обычно клубятся и проносятся мимо, заставляя вас предположить, что может пойти ливень. Было ветрено, и в воздухе определённо ощущался запах дождя. Поэтому