Река - Юрий Бондарев

— Вам все-таки полежать надо. Окрепнуть.

Он шепотом ответил:

— Клин клином… как говорят… Будем учиться ходить.

Трудно дыша, он с любопытством выздоравливающего поглядывал на забрызганное слюдяное окошко, вделанное в брезент палатки, и прижмуривался, как от ослепительного света; его глаза после болезни казались неузнаваемо теплыми и глубокими, беспричинная улыбка то и дело возникала в них вместе с мальчишеским удивлением.

А по оконцу косо ползли капли, снаружи на мокрых ветвях дрожали, мотались глянцевито-влажные листья под дождем, и все время шуршало над головой, стучало по брезенту палатки. Листья, сорванные ветром, летели мимо оконца, один желтый, большой, на секунду прилип, прижался к слюде и медленно соскользнул тенью.

— Видели? — изумленно сказал Кедрин. — Заглянул в окно. Любопытный! Видели или нет?

И, выбив трубку о железную печь, тихонько засмеялся. Аня украдкой наблюдала за ним, и по всему тому, что он делал, говорил, даже по тону его голоса она понимала, что он выздоравливал.

— Кедрин… вы трубку не курите. Хотите, я вам сверну козью ножку? Я умею. Это вот так делается. — Она достала из кисета Кедрина старую, сложенную в книжечку газету, оторвала уголок и, чуть наклонив голову, начала старательно вокруг пальца сворачивать козью ножку; свернула, подула в середину, сказала: — Теперь сюда надо насыпать табак. Правда ведь? Дайте табак. А теперь курите. Я вам сейчас спичку зажгу.

Зажгла спичку неумело, держа ее за кончик, но, когда он наклонился к огню, спичка потухла, и она с возмущением проговорила:

— Я бы директору спичечной фабрики такой нагоняй дала, ужасные спички!

— Потому что к спичкам не приложена инструкция, как их зажигать, — шутливо сказал Кедрин. — А кто вас научил: свертывать козью ножку?

— Мой дед.

— Завидую вашему деду.

Оба рассмеялись, и» внезапно почудилось Ане, что его слова и этот смех разрушили что-то стоявшее между ними, и с чувством невнятного испуга она поднялась, следя за струйками, беспрерывно ползущими но оконцу тонкими извивами.

Кедрин застегнул пуговицу на вороте, глухо сказал:

— Вы похудели, Аня. Вы устали со мной?

Аня поглядела на него непонимающим взглядом и молча тряхнула головой, короткие светлые волосы ее упали на щеку.

— Нет, нет, — ответила она и, закрыв глаза, улыбнулась, повторила: — Нет.

— Аннушка, — вдруг задохнувшись от нежности, шепотом сказал он. — Аннушка!..

Он встал и с неуверенностью придвинулся к ней, теплые, ищущие, казалось, ее зрачки глаза его смотрели на Аню, и она видела в них свое отражение, и видела его брови так близко от себя, что можно было протянуть руку и погладить их пальцем. Она, не двигаясь, стояла возле Кедрина, заложив руки за спину, и, обмирая от этой близости, дрожаще и доверчиво улыбаясь, глядела на него и почему-то слышала, как в тугой тишине трещал в печке огонь, горячими отблесками касаясь ее щеки, шеи, и чувствовала, как он с осторожной нежностью взял ее руку, неловко стал гладить ее вальцы, и у него было такое лицо, будто между ним и Аней появилось что-то хрупкое, что он боялся разбить нерассчитанным движением.

— Аннушка… — повторил он.

Из раскрытой дверцы гудящей печи резко выщелкнулся красный уголек, упал на ветви между Аней и Кедриным.

— Ведь так мы пожар наделаем, — полувопросительно проговорила Аня. — Вот тогда будет ужасно…

Она высвободила руку и двумя ветками, как щипцами, подхватила уголек, бросила его в печь, опустилась на топчан и тут же зябко передернула плечами, готовая засмеяться, сказать, что вот стала мерзлячкой, но ничего не сказала, только накинула на себя куртку. Багровые блики огня из печи мерцали, прыгали по ветвям на полу, по ее ногам — и она несколько раз провела ладонями по коленям, не глядя на Кедрина, который после молчания заговорил глуховатым, незнакомым ей голосом, однако с нарочитым оттенком предлагаемой игры:

— А вот… представьте, по всей тайге прорежутся шоссейные дороги, вообразите современные города, кинотеатры, бассейны… А вы, например, представьте это на секунду: выйдете из своего дома, с ванной, паровым отоплением, сядете в машину и через двадцать минут по прямому шоссе прибудете в Таежск на совещание врачей. — Он выждал немного и после этого с опасливой шутливостью спросил: — Вы хотели бы так жить… Аня?

— Не знаю, — неопределенно ответила она, покачав головой. — Я очень люблю Москву.

Тогда он рассмеялся, и было в этом смехе неестественное веселье, некая даже насмешка над самим собой, начавшим говорить не о том и уведшим разговор в сторону.

— Ладно. Если вы не возражаете, то давайте пить чай. Все же у меня страшный аппетит появился.

— Да, давайте, давайте, мы сейчас подогреем, — ответила Аня тоже с преувеличенным оживлением и, взяв чайник, тут же, краснея, замедлила движения, спиной чувствуя, что он смотрит на нее, обернулась.

Он с грустным лицом начал набивать табаком трубку, говоря вполголоса:

— Я знал одну женщину, которая ненавидела тайгу.

— Это была ваша жена?

— Нет.

На следующий день утром он долго перебирал бумаги в планшетке, потом, хмурясь, засунув руки в карманы, остановился посреди палатки, спросил:

— Какое сегодня число? Где же все-таки Свиридов?.. Что он там? — И, сказав это, отдернул полог над входом, за которым в туманце сыпалась, не переставая, мелкая пыль дождя. — У вас не было такого? Иногда посмотришь на ушедший день и видишь, что прошел он впустую, вычеркнут из жизни, словно листок календаря оборвал.

— Вы говорите так, будто бездельничали, — с мягким упреком возразила Аня, подходя к нему, — ведь вы же болели!

— А болезнь разве не отнимает у человека дни? — Он помолчал, договорил раздумчиво: — Да, Аня, нам пора двигаться, кажется. Сколько же мы будем ждать?

— Нам просто необходимо двигаться, — сказала Аня. — Но как?

— Для этого нужно выйти из палатки. Вы разрешите мне, Аннушка? — И задернул полог, сделал несколько шагов в узком пространстве между оконцем и печкой.

Она заметила, что в обращении с ней он стал как-то по-новому излишне робок, стеснителен, стараясь не коснуться ее, двигался по тесной палатке опасливо, еще не совсем окрепший, без твердости в движениях, от этого смешно неуклюжий, медлительный, и Аня, замечая его смущенно покачивающуюся спину, глядя на его соломенные косички отросших волос на затылке, думала, что ей почему-то неспокойно и приятно было видеть этого грубоватого Кедрина не таким, каким был в первый вечер на плоту, как будто он стеснялся сейчас и себя и ее после своей слабости, после вчерашнего разговора, открывшего ей что-то в нем. И она проговорила, боясь, что он поймет ее не так, как надо:

— Да, вам очень вредна сырость. Но как отсюда двигаться? Пешком? Это невозможно ведь.

Он заговорил весело:

— Аня, я здоров как бык. И нет безвыходных положений, верно? Пойдемте-ка к реке, посмотрим, авось что-нибудь придумаем. — И тотчас, надевая плащ, чересчур предупредительно и покорно обратился к Ане, сощурясь: — Видите, я на разведку с вашего разрешения. И с вашего разрешения возьму топор. Ладно?

Аня прикусила губу, понимая, что он, как и она, сказал не то, что хотел сказать, и в нерешительности кивнула ему.

— Тогда пойдемте вместе. Буду ходить за вами хвостиком. Согласны?

Ветер упал, моросило, низкое пепельное небо неслось, клубилось над верхушками тайги, чернеющей по берегам, и, придушенное этим осенним небом, все было угрюмо, мокро, неприютно; сквозь туманец поблескивали низины, затопленные водой, и плавали, покачивались меж стволов лесины поваленного ветром сухостоя с безобразно обнаженными лапами корней.

На берегу Аня, насквозь пронизанная сыростью утра, подняла руки к груди, вдохнув холод напитанного влагой воздуха, не без тревоги увидела, как Кедрин спустился к краю заводи, куда ночью они притянули плот, и там стоял не двигаясь, озирая набухшую грязную воду, тускло мерцавшую среди кустов и деревьев.

С минуту постояв, он медленно пошел по берегу, раздвигая кусты, исчез среди плотно окружившего низину ельника и потом появился на противоположном скате заводи. Кедрин держал топор, устанавливая ноги возле толстого ствола ели, и вдруг с размаху ударил. Топор, сверкнув, впился, брызнула белая сочная мякоть, и сейчас же резко и быстро выдернутый снова вонзился в зазвеневший ствол. Когда она подошла, его бледное, возбужденное лицо было мокро от дождя и пота, и он только выговорил разгоряченно:

— Через день, через три, но у нас будет плот…

— Вам не хватит и месяца. Этой работой вы надорвете сердце. Перестаньте.

— Аня, еще немного… Будем работать с перекурами.

8

В ранние темные сумерки после нескольких часов работы с перерывами они сидели возле накаленной докрасна печки, развесив на кольях намокшую одежду, и Кедрин дрожащими от усталости руками зажег спичку, поднес ее к фитилю «летучей мыши» и тотчас поднял голову, замер с выражением неверия.