Журнал «Вокруг Света» №10 за 1975 год - Вокруг Света

Две ночи я не спал. Глаза провалились, на себя не похож. А за окном полнолуние, роса на белом ягеле сверкает. Похолодало. Думаю: наверное, пришла та самая заветная ночь, когда человек видит свой страх. И начал уже всерьез подумывать — не забраться ли мне на эту скалистую щельгу? 1 Но тут зашел я в кладовку, включил фонарик и... кажется, понял, кто дергал меня за волосы. Мыши-полевки! Вот кто меня страхом донимал. Рассказал я потом об этом лесникам, а они смеются, говорят:

1 Щельга — скалистый морской берег (поморск ).

— А знаешь, как Марья с медведем встретилась?

Однажды на берегу губы Лобанихи удила она с камня навагу. Вышел медведь. Встал за ее спиной на задние лапы, через плечо заглядывает — интересно. Работники заповедника, увидев эту картину, обомлели. А Марья Дмитриевна оглянулась, спокойно сказала медведю «терве» и продолжала удить. Медведь посмотрел еще немного и ушел...

Как-то я спросил у Марьи Дмитриевны:

— Давно ли вы на острове?

Она, улыбнувшись, ответила:

— Всю жизнь.

Маленькой девочкой привезла ее впервые на остров мать-рыбачка. На острове есть озеро, которое называется Святое. Издревле среди поморов существовало поверье: если выкупаешься в озере, счастье и удача не покинут тебя.

И с той поры приворожил к себе Марью Дмитриевну остров Великий. Много полезного сделала она за свою жизнь. Собирала водоросли — анфельцию и фукус. Била тюленей из винтовки, туши сдавала на факторию. Лазила по скалам, собирая гагачий пух. Гасила опасные пожары на острове Великом.

...То лето было на редкость щедрым на жару.

Полдень. Лесной воздух сладок и прян от цветущей черники, от нагретых цветов золотой розги, лиловых пирамидок иван-чая. Под солнцем иссыхает мох. Смола, словно пот, выступает на бронзовых стволах сосен. Все вокруг доброе, горячее, сияющее. Но что-то зловещее ощущается за прозрачным безмолвием жаркого полдня.

Солнце лежит на воде серебряной дорогой, слепящей глаза. Вдали скалистые берега острова стали зыбкими. Они утолщаются, будто каменистая их подошва, впитывая зной, разбухает и вздымает боры-беломошники все выше и выше над морем. Маленькие лесистые острова уже оторвались от воды и невесомо парят над ней.

Такого лета, говорят поморы, давно не случалось. Водопад зноя хлынул на сухие лишайники, на ломкое разнотравье. Пересохли лесные ручьи, боровая птица слетелась к озерам. Прибрежные поляны истоптаны копытами сохатых. Испещрены росомашьими и медвежьими следами.

После полудня с материка потянуло недоброй сизоватой дымкой. А потом из-за Киндомыса тяжело выползла грозовая туча. В этот день у Марьи, как назло, отказал лодочный мотор. Села она за весла и стала тихонько объезжать участок — время опасное, пора лесных пожаров.

Дымно-синее тулово тучи уже громоздилось над Бабьим морем. Пробежал порыв горячего ветра, взрябил воду. Марья спокойно выгребала, посматривая на берег дальнозоркими глазами. Грозовой ливень ее не пугал. Она только поплотнее натянула на голову капюшон штормовки.

И вот случилось то, чего опасалась Марья. Мигнула фиолетовая молния, вонзилась в высокую сосну-сушину, стоявшую на берегу. С коротким хрустом сухая крона, тускло мерцавшая серебристой трещиноватой древесиной, отвалилась от сушины. И в эти краткие мгновения Марья успела заметить — на сухих сучьях, как свечи, зажглись огоньки. Марья налегла на весла, бросила якорь в морские астры 1, побежала. Десятки огненных змей зло извивались на сухом ягеле...

1 Морские астры — пахучие бледно-сиреневые цветы, растущие на самой кромке суши, обнажающиеся при отливе.

Марья, крича и ругаясь по-карельски, вырывала горящую траву и не ощущала ожогов. Но огонь не повиновался ей. И тут огромный опыт жизни в лесах подсказал ей верное решение. В лодке лежала мачта, вынутая из «пенька» — отверстия в носовой доске, — тонкий трехметровый шест. Вокруг него был обмотан холщовый парус. Не развязывая тесемку, Марья схватила мачту с парусом, обмакнула в воду, ткань быстро намокла. Марья поволокла шест за собой, стала сбивать огонь с сосенок, которые начали уже смолисто потрескивать. Огонь сразу стал сдавать, а Марья ликующе и злорадно кричала:

— Что, перкеле 1, получил? Вот тебе, перкеле! Вот тебе!

1 Перкеле — проклятый (финск.)

Тесемка лопнула, мокрая холстина упала на горящую траву. Марья потопталась на ней — огонь погас. Тогда она перебросила мокрую холстину на другой участок.

И когда поляна, на которой огонь выжег большую темную кляксу, перестала дымиться, шест с холстиной сам собой выпал из рук Марьи. Она увидела, что ладони у нее в волдырях. В таких случаях женщинам полагается плакать. Марья не заплакала. Она подошла к берегу и опустила в целебную морскую воду свои натруженные руки.

Мой домик на берегу губы Лобанихи обдувался с трех сторон ветрами и для зимовки не подходил. По давно сложившемуся обычаю лесник с Лобанихи на зиму переезжал на Городецкий кордон. Помочь мне перебраться на Городецкий кордон и приехала Марья Дмитриевна.

Мы погрузили мешки с книгами на мой моторный карбас. Часть мешков не поместилась, и Марья Дмитриевна уложила их в свою лодку. Напоследок попили чаю из термоса. Марья Дмитриевна вывела лодку из губы и убрала обороты, дожидаясь меня. Сумерки плотнели. Уже нельзя было различить ветряк биостанции на Крестовом наволоке 1. По правой руке проплыла Березовая перейма 2 с сиротливо темнеющей заброшенной рыбацкой избушкой. Ветра не было, и мы держались правого берега острова Великого — это был кратчайший путь.

1 Наволок — мысок (поморск.).

2 Перейма — перешеек, разделяющий море и близкое к морю озеро (поморск.).

Когда миновали Грязную губу — илистый, заросший камышом залив, — совсем стемнело. Я потерял из виду лодку Марьи Дмитриевны. Лишь смутно видимый, а точнее ощущаемый, берег острова Великого помогал мне ориентироваться.

Отлив расходился вовсю. Мне стало тревожно: сумеет ли перегруженная лодка со слабеньким двухсильным мотором преодолеть напор встречного течения? Я сидел на пирамиде мешков, как цыган на возу, и управлял лодкой с помощью длинного шеста, прикрепленного к рулю.

Неожиданно мотор сбавил обороты. Лодку закачало сильнее. Я сполз с мешков к мотору, подвинул рычажок газа до упора. Мотор взвыл, развив фантастические обороты, и, поработав несколько секунд, смолк.

В наступившей тишине я услышал злобное бурчанье и плеск отливающей воды под днищем лодки, ровный шум сосен на острове и далекий рокот лодочного мотора Марьи Дмитриевны. Я похолодел. Куда отнесет меня в кромешной тьме студеной осенней ночи? Правда, у меня были с собой весла, но значение их было чисто символическое. У крупного развалистого карбаса были высоко надшиты борта. Это делало его пригодным для плавания при очень большой волне на моторе, но на веслах идти было практически невозможно.

Пока я ковырялся в моторе, лодку несколько раз развернуло, и я не только не мог судить, в какой стороне остров, но и не представлял, насколько далеко отнесло меня отливное течение. Бесконечно далекий рокот моторки еще слабо дрожал в воздухе, и по нему я сориентировался. Кое-как шлепая веслами, направил лодку к предполагаемому островному берегу.

Наступила абсолютная тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием уключин и слабым плеском весел.

Не знаю, час прошел или два. Мне казалось, что уже весь остров проплыл мимо меня. Но вот неясно выделились из тьмы высокие смутные силуэты — скалы и сосны. Берег был рядом. Я с облегчением вздохнул. Мне показалось, что это Краснощелье — высокие скалы километрах в семи от Лобанихи. Но, к своему удивлению, я обнаружил, что моя лодка вплывает в губу. Это была... Лобаниха!

Заночевал я в своем же доме. Проснулся, словно подброшенный чувством беспричинной тревоги. Серел рассвет. Погода круто переменилась. Дул зюйд-ост. Со стороны Киндомыса бежали хмурые волны и грохались о скалы под окнами кордона. Стояла «большая вода». Волны достигали корпуса суденышка, выкинутого когда-то штормом на скалы, и, подвигая его, стучали днищем о камень...

Вдруг я услышал тихое: «Терве».

— Что, мотор сдал? — в дом входила Марья Дмитриевна.

— Сдал, Марья Дмитриевна, — вздохнул я. — А вы откуда узнали?

— Немудрено догадаться. Если следом ехал, да не доехал... Хотела ночью искать, да раздумала. Кто знает, куда твою лодку вынесет. Все равно не увидишь. Ну что же, разговаривать некогда. Хоть волна и большая, но дорога каждая минута. Поведу твою лодку на буксире.

Она подогнала свою лодку к моей. Сильными и точными движениями Марья Дмитриевна сдвоила мою якорную веревку и каким-то хитроумным морским узлом привязала к металлической пластине, привинченной болтами к тупой корме ее лодки. На этой пластине, в шарнирах, держится руль. Заметив мой удивленный взгляд, Марья Дмитриевна пояснила: