Повести - Лев Рубинштейн

— А ты беги обратно, в сарай!

— Никуда я не пойду, — сказал Фёдор. — Меня из этого сарая, как карася, выловят. А вокруг лодки будет потешный караул. Ещё и кормить будут. Эх, принеси, братец, поесть да почеши промеж лопаток, а то спина с утра зудит! Ну, тяжела жизнь у мореходных людей!

Так начал свою морскую жизнь капитан Фёдор Троекуров.

На следующий день строители взялись за бот. Навес окружили забором.

Оттуда целый день доносились тюканье топоров и визг пилы. Вокруг забора стояли потешные караулы и никого туда не пускали.

В конце недели забор разобрали. Бот преобразился: он был вычищен, подкрашен; руль был прилажен новый; спереди торчал бушприт;[14] палуба сияла свежими, новыми досками; над ботом высилась новая мачта. Парусов и верёвок ещё не было.

Брандт стоял возле бота с засученными рукавами, с глиняной трубкой в руках.

— Эй, мальчик! — крикнул он Лёшке Бакееву. — Это не ты ли сторожил сарай на Льняном дворе?

— Я, — застенчиво сказал Лёшка.

— Подойди поближе. Сегодня будем бот спускать на воду. Хочешь нам помогать?

Лёшка боязливо оглянулся.

— Чего боишься? Воды?

— Нет, — ответил Лёшка, — я воды не боюсь, а боюсь матушки. Брандт улыбнулся:

— Ничего, мальчик, мать не забранит. Её царь Питер живо успокоит. Ему нужны люди. Тут уже один моряк есть. Только он моряк по несчастью и, кажется, к воде не привык. Ступай к нам. Для начала принеси канат. Не бойся, я тебя не съем.

Таким образом Лёшка оказался в подмастерьях у корабельного мастера. Брандт был человек строгий, он не любил лодырей, но за хорошую работу хвалил и даже подарил Лёшке картинку, на которой красками был нарисован корабль «Орёл», построенный когда-то на Оке. А плавать по-матросски и нырять на самое дно реки Лёшку научил ещё покойный отец. К тому дню, когда бот был под салют потешного караула спущен на Яузу, Лёшка стал уже заправским моряком. Он знал все названия частей корабля и гордо говорил: «У нас на борту». Мальчишки смотрели на него с уважением. Мать ругала сына и предсказывала дурную судьбу за то, что связался с мореходами, людьми тёмными и безбожными.

Фёдор Троекуров работал мало. Он больше прятался и с нетерпением ждал указа выходить на волю. Но Пётр был занят.

Привезли две новые пушки, и с Потешного поля по целым дням доносились гулкие удары и тянулся дым.

Наконец починку закончили. Бот был выкрашен красной краской. Вдоль борта протянулась нарядная кайма из белых, красных и синих треугольников. На ней золотом сияло название: «Святой Пётр», а на носу был зеленью нарисован человеческий глаз.

Художники-резчики больше всего потрудились над кормой. Здесь помещалась вырезанная из дерева картина: старик в белой одежде и красной шапке, около него дом, а вдали судно, идущее под парусом.

Лёшка учился тянуть верёвку и поднимать парус. Однажды к вечеру Брандт пришёл из Преображенского весёлый и сказал, что утром Пётр будет осматривать бот, а затем бот поплывёт по Яузе.

— А тебе, Фёдор, завтра будет свобода, — прибавил он. — Кажется, отец твой сменил гнев на милость и разрешил тебе остаться здесь.

Утром на берегу постлали ковёр и поставили кресла для почётных гостей. Когда солнце поднялось, забили барабаны и заиграли трубы. Потешные роты выстроились на берегу. Под звуки музыки явился Пётр, в новом кафтане, с золотой шпагой на красной перевязи. За ним следовали генерал Ромодановский в парадной форме и боярин Стрешнев. Со стрелецким караулом приехал и боярин Троекуров. Они заняли кресла на берегу.

Лёшка был на своём месте, у паруса. Корт стоял с топором, готовый обрубить канат. Брант поднял вверх пивную кружку и провозгласил тост за здоровье его царского величества и за благополучное плавание. Он осушил кружку залпом и бросил её за борт. Пётр подал знак, и под гром пушек ботик отвалил от пристани.

Он медленно плыл по Яузе, мимо берегов, заросших густым ракитником. На берегах толпились дворцовые слуги без шапок и смотрели, как бот, спустившись немного по реке, повернул и, лавируя, пошёл обратно.

Пётр стоял на берегу. Глаза его сияли. Когда бот прошёл мимо пристани, он замахал Брандту шляпой. Пётр был так увлечён, что не обратил никакого внимания на боярина Троекурова, который что-то ему говорил, кланяясь и указывая на бот.

Боярин указывал на Фёдора. Беглый потешный капитан не выдержал заточения, вылез на палубу и сразу был замечен отцом.

— Сюда, мейнгер! — кричал Пётр. — Причаливай! Я сам с тобой поеду.

— Государь, — сказал Стрешнев, — негоже царю по воде ходить, не было такого на Руси.

— Как не было? — ответил Пётр. — Не вы ли с Никитой Зотовым рассказывали мне про великого князя Олега, как он под самый Царьград ходил? Не мешай, Тихон!.. Сюда, мейнгер! Причаливай!

Брандт причалил. Пётр прыгнул в бот и стал возле корабельного мастера. Брандт снова пошёл вверх по реке. Пётр бросил шляпу на дно лодки и взялся за верёвки.

— Оставьте парус помощникам, мейнгер Питер, — сказал старик, — и станьте лучше возле руля. Вот так!

Пётр взялся за руль и стал направлять бот.

Лодка быстро и бесшумно понеслась вверх по течению.

— Вот это мне любо! — сказал Пётр, глядя на мелькающие зелёные кусты на берегах. — Так бы век ездить! А теперь повернём.

Бот свернул налево, но поворот был слишком крут, и юный рулевой не рассчитал. Раздался скрип, и дно бота зачертило по песку. Судно вздрогнуло и остановилось.

— Так, — сказал Брандт и вынул изо рта трубку. — Сели на мель. А ну-ка, Корт, попробуй шестом.

Но Пётр выхватил шест из рук помощника и, налегая на него со всей своей огромной силой, попытался снять лодку с песка. Бот качался, но не сходил.

— Бакеев, лезь в воду, — сказал Брандт. — Хорошо бы, если бы боярский сын тоже не сидел без дела. На корабле лишних людей не любят.

Фёдор молчал. Он боялся воды. Даже мыться он был не великий охотник.

— Эх ты, курица! — сказал Пётр. — Стой, я полезу.

Он было начал раздеваться, но Брандт жестом остановил его. Фёдор снял сапоги, засучил штаны выше колен и спрыгнул за борт.

— Навались! — кричал Пётр. — Ещё навались! Сходит!

Бот шуршал по песку. Наконец он качнулся, ушёл немного носом книзу и вдруг вольно всплыл, словно обрадовался свободе. Мальчики полезли обратно в лодку. Лёшка так ретиво выскочил из реки, что плеснул водой Петру на плечи. Пётр рассмеялся. На его возбуждённом смуглом лице высыхали капли.

— Отчего это случилось? — спросил он.

— Река мелка, узко, — ответил Брандт.

— Где бы пошире?

— Можно на Просяном пруде, в Измайлове. Там пошире.

— А где ещё пошире?

Брандт наморщил лоб и думал долго.

Вдруг раздался голос Лёшки:

— Господин бомбардир, дозволь сказать…

— Говори, — сказал Пётр, глядя на него с нетерпением.

— Сказывают, на Плещеевом озере воды много.

— А где оно?

— Отсюдова вёрст за сто с лишком, за Троице-Сергиевой лаврой, под городом Переяславлем.

— А ты там бывал?

— Сам-то не бывал, а отец ходил.

— Да кто твой отец? Рыболов, что ли?

Лёшка хотел было сказать: «Вольный казак-мореход», но сдержался.

— Отец сказывал, что на Плещеевом озере бури бывают, а другого берега и вовсе не видать. А живут там рыбаки, народ водяной. А раньше жили там старинные люди «весь», и от них могилы большие остались.

Пётр посмотрел на голландца. Тот одобрительно кивнул головой.

— А не потонет бот?

— Нет, ваше величество, — усмехнулся Брандт. — Он и на море не потонет, если на нём будет хороший моряк.

Пётр задумался. Бот снова приближался к пристани. Фёдор смотрел на берег с беспокойством — там не было его отца. Брандт причалил. Пётр вышел на берег.

— До чего любо, Тихон, — воскликнул он, — на воде лучше, чем на земле! Теперь я на воде жить буду, как водяная птица.

— Государь, — сказал Ромодановский с поклоном, — боярин Троекуров во гневе, что сына на лодке увидел, все свои прощённые слова обратно взял и побежал к государыне царице челом бить.

Пётр нахмурился:

— Ишь неуёмный старик! Кабы не матушка, выгнал бы его взашей из Преображенского… Фёдор!

— Я, государь!

— Иди в Капитанский дворец. Будешь по морскому делу обучаться. И ты, Бакеев. Прикажи, господин генерал, взять его сержантом в потешное войско и выдать ему кафтан форменный и штаны алые. А должность его будет для водяной игры — сторожить бот, доколе цел будет. Прощай, мейнгер!..

Вечером Пётр, стоя у открытого окна, рассеянно прислушивался к мерно звучащему голосу Тихона Стрешнева.

— И ещё в молодых годах слышал я, как киевского великого князя дружинники на ладьях ходили в Тьмутаракань[15] и далее по всему морю…

— По какому морю, Тихон?