Федор Черенков - Игорь Яковлевич Рабинер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Огромная им благодарность, что вместе с мамой Насти, первой женой Черенкова Ольгой три часа делились с нами бесценными воспоминаниями о нём специально для этой книги. Много часов уделили нам и вторая жена Фёдора Ирина Федосеева, и Сергей Родионов, и Сергей Шавло, и одноклассник Фёдора Александр Беляев, и Александр Беленков, с которым они много лет вместе занимались в спартаковской школе у олимпийского чемпиона Анатолия Маслёнкина, и однокурсник Черенкова по Горному институту Алексей Абрамов, и известный спартаковский болельщик Альберт Ермаков, и старый фотограф Фёдор Кисляков, получивший с плеч своего тёзки куртку, и многие, многие другие.
Каждый из них знает и рассказывает о Черенкове много такого, что неведомо больше никому. И наш долг — разузнать и рассказать читателю как можно больше. Ведь это счастье — писать о любимом нами человеке, который жил не в далёком прошлом, а только что. И есть — и ещё долго будет — много родных и близких людей, которые готовы делиться историями о нём. Каждая из которых — бесценна.
Но тут есть и опасная этическая грань, которую, по нашему убеждению, нельзя перейти. Эта грань связана с непростыми деталями его болезни, личной жизни, последних лет на белом свете.
Мы и при общении с нашими собеседниками, каким бы долгим и искренним оно ни было, чувствовали: каждый из них определённых вещей недоговаривает. И в такие минуты мы не давили, не использовали знакомые нам журналистские и психологические приёмы, чтобы «расколоть» людей, искренне любящих Фёдора.
Потому что любим его и мы.
И нам, безусловно желающим узнать истину обо всём, что происходило в его жизни, меньше всего хочется педалировать шокирующие её моменты. Тема Черенкова — это вам не Кокорин с Мамаевым. Она не терпит желтизны, грязи, суеты.
Румяных сказок, как выразился бы Довлатов, впрочем, не терпит тоже. А терпит — правду и реальность, замешенные, однако, на любви и уважении. Вот этот баланс мы и постараемся соблюсти, сделав попытку рассказать болельщику о синусоиде черенковской судьбы много такого, чего он не знал. И устами самых близких его людей, и погрузившись в океан газетных архивов и черно-белых (в основном) видеозаписей.
«Не хочу быть злым. Хочу быть добрым, — со своей неповторимой, трогательной наивностью говорил Черенков за десять лет до своего ухода. — Может, поэтому и не стал тренером. Тренеру нужно иногда обязательно повышать голос и что-то требовать от футболистов». Да, тренировать ему на протяжении длительного времени было не суждено, но как же хорошо и правильно, что по просьбе ветеранов «Спартака» в его честь была прижизненно названа футбольная академия красно-белых.
Детишкам, которые в ней учатся, наверняка интересно — каким он был, этот человек с грустными глазами и отчего-то виноватой, совсем не ослепительной и не победоносной улыбкой. Их, этих взгляда и улыбки, так не хватает памятнику Фёдору у спартаковского стадиона, наспех слепленному модным, но совершенно равнодушным и подчёркнуто не хотевшим ничего о нём знать скульптором...
Может, в отличие от него, детям из спартаковской академии — по крайней мере старшим — будет полезно прочитать эту книгу. Книгу о человеке, которого в будний зябкий день пришли провожать в последнюю дорогу 15 тысяч человек, и далеко не только в спартаковских шарфах. Глядя на это разноцветье, ты понимал, насколько точное это всё-таки определение — «народный футболист».
Каждый год 4 октября лучший друг Черенкова Сергей Родионов, ещё недавно генеральный, а ныне спортивный директор «Спартака», приводит детей из академии на Троекуровское кладбище. Они кладут к могиле Фёдора Фёдоровича (для них-то он точно — по имени-отчеству) цветы и слушают рассказы о Черенкове.
Иной раз — не только от Родионова, но и от находящихся в этот момент у могилы старых спартаковских болельщиков. Как на наших глазах это происходило в день памяти Фёдора в 2018 году. И такой пыл, такое обожание слышались в речи одного из них, Альберта Ермакова, что у мальчишек загорались глаза от любопытства. Это каким же человеком надо было быть, чтобы после его смерти о нём рассказывали с таким огнём и такой любовью?
Феде и без сборной хорошо.
Ну а сборной — не всегда без Феди!
Вновь вспоминаем эти шаферановские строки — и накатывает грусть. Потому что, по правде говоря, Феде в этой жизни было далеко не так хорошо, как он того заслужил.
Если другая жизнь всё-таки существует — в ней Черенков наверняка обрёл тот душевный покой, которого ему роковым образом так не хватало здесь.
А нам остаётся помнить. И нести эту память сквозь годы так, как мы, люди пишущие, только и можем, и обязаны — добрыми и правдивыми строками о нём.
О народном футболисте Фёдоре Черенкове.
Глава 1
ДЕТСТВО В ДРУГОЙ МОСКВЕ
Фёдор Черенков родился 25 июля 1959 года в Москве. А не в городе Ефремове Тульской области, как гласит легенда. В Ефремове жила его тётя, сестра мамы, девичья фамилия которой — Венедиктова. И Федя каждое лето отправлялся к ней во время школьных каникул. Потом, когда повзрослел, он с удовольствием приезжал на футбольный турнир, который организовывали в его честь.
По отцу Черенковы — тамбовские. Крёстный Фёдора, опять же родной дядя, но по папиной линии, жил ещё в 70-х в деревне неподалёку от тогдашней московской окраины Кунцево, и к нему Фёдор с младшим братом Виталием мог спокойно прийти в гости. Там и поле имелось картофельное, и пруд. «Дядька жил прямо на берегу этого пруда, — вспоминает Виталий. — И у него были такие садки».
Садки — это небольшие прочные сети. Туда дядя Вася набирал солёных баранок, которые оставались от вкусивших пива земляков (к началу 70-х хмельных «стекляшек» и впрямь хватало), после чего и опускал коварную наживку в родной водоём. «Вечером, — продолжает Виталий, — этот садок поднимал и карасей, которые туда набивались, пересыпал в колодец старый. И опять баранки насыпал и бросал. Мы ходили с отцом и Фёдором к дяде Васе. Если, допустим, его нет, опускаем ведро в колодец, поднимаем. Было строго полведра карасей... И шли домой. Историческая зарисовка такая. Я школьник, жили мы уже на Вяземской».
Таким образом, Черенков — москвич из Кунцева. Район своеобразный. Не центр с его теснотой
