Нуар - Андрей Валентинов

Ричард Грай обдумал все и согласился. Альпийские горы должны были стать последней точкой его долгого путешествия. Именно оттуда следовало уйти, исчезнув навеки, без следа, без памяти. Все рассчитано и взвешено, оставалось поставить точку.

Летом 1944-го точка была поставлена. Уйти не удалось.

Да, такое с ним уже случалось. Ударился головой о горячую таврийскую землю, скользнул в туман, в объятия серых теней. Контузия под Мелитополем, потом еще одна, на Каховском плацдарме… Но тогда штабс-капитан открыл глаза всего через пару часов. Во фронтовом госпитале, а не на чужом корабле с фальшивым портом приписки — в мире, где его не было больше полугода…

Попытка к бегству не удалась. Его вернули — на пепелище, на выжженную землю. Если он не ошибся, и сегодня «Текора» войдет в порт, придется начинать все сначала. Сперва разобраться с тем, что случилось, потом…

Человек беззвучно дернул губами. «Потом» — будет потом. Для начала требуется попасть в город. Нужные печати в паспорте остались, но за эти месяцы многое наверняка успело измениться. Могут завернуть на пограничном пункте. Могут и арестовать, особенно если там сейчас англичане. Если же в городе вновь утвердились хозяева-французы, риск ничуть не меньший. Длинноносый де Голль все-таки победил, и по всей Прекрасной Франции, от Парижа до самых до окраин, покатилась волна «зачисток». Благо, поводов хоть отбавляй: коллаборационизм, помощь врагу, само собой, сотрудничество с гестапо. Расстреливают часто даже без всякого трибунала, просто убивают, в лучшем случае запирают за решетку для будущих показательных процессов. Зайчики-патриоты, забыв страх, возгорелись всепожирающей страстью. Сколь сладостно мстить врагу, особенно если безопасность полностью гарантирована! Ричард Грай вспомнил виденные совсем в ином мире фотографии остриженных наголо женщин — им тоже мстили, срывали одежду, мазали грязью, водили по улицам под свистки и улюлюканье, избивали, а порой и убивали. Едва ли здесь будет иначе. Где все эти герои были пару лет назад?

Бывший штабс-капитан попытался разглядеть хоть что-нибудь в черной тьме, подступившей к самому борту. Нет, не увидеть, даже если берег уже близко…

Могут ли вспомнить о нем? Конечно! Предателей и врагов ищут всюду, и в первую очередь среди Сопротивления. Победителям нужна их История. Собственные ошибки и даже откровенную измену следует списать на других, кому нет места у праздничного стола.

Если не арестуют прямо в порту… Может, и не арестуют, потому что не ждут. Ричард Грай, специальный представитель Французского Национального комитета, погиб далеко отсюда — среди альпийских вершин, в департаменте Верхняя Савойя. Впрочем, не обязательно погиб. Исчез, пропал без вести, перебежал к врагу — нужное подчеркнуть. Значит, есть некоторый временной запас, можно сказать, люфт. Пока удивятся, пока наведут справки…

Ричард Грай вновь дернул губами, пытаясь улыбнуться. С непривычки вышло не слишком ловко, не улыбка — гримаса боли.

Ничего, прорвемся! Как любил говаривать незабвенный Липка: «Это еще не смерть, господа!»

Крупный план. Полуостров Галлиполи.

Март 1921 года.

— Это еще не смерть, господа! — наставительно заметил Липка, передавая кружку прапорщику Льву Гершинину. Тот, торопливо плеснув мутной жидкости из бутыли, с шумом выдохнул воздух, приложился…

Я поглядел с немалым интересом. «Ракы» — даже не таврический самогон, это куда страшнее. Не смерть, конечно, но…

…Вдохнул, выдохнул, закряхтел, моргнул изумленно.

— Ребята-а, всякое пил, но чтобы такую га-а-адость!.. Закусить ничего нет?

— Барствуем, прапорщик? — осведомился я, затягиваясь мерзкой турецкой папиросиной. — Расстегай на четыре угла часом не желаете? Здесь вам, между прочим, не Одесса.

Лёва обиженно засопел, став внезапно похожим не на своего тезку — Царя Зверей, а на сильно отощавшего тюленя. Длинный, мордатый, с нелепыми усиками под тяжелым крупным носом… Плыл, бедняга, по Мраморному морю, не угадал направление, врезался прямиком в берег — да и заполз аккурат на поганое Голое Поле.

К марту в Галлиполи стало совсем худо. Проели и пропили всё, вплоть до обручальных колец. Впереди же — ничего, только черная безнадега.

— Жра-ать хочу! — простонал Лёва-тюлень. — Если бы вы знали, ребята-а, как я хочу жра-ать! Ку-у-уша-а-ать!..

— Где уж нам, да, — невозмутимо согласился Липка. — Мы же с Родионом только что из ресторации. Между прочим, на эти деньги можно было купить консервов. Но, кажется, проголосовали единогласно?

Липка — штабс-капитан Фёдор Липа — в мирной обстановке практически лишен эмоций. Вне боя он вообще незаметен. Невысокий, белесый, словно стертый. Лицо — взглянешь и забудешь. Если же станешь присматриваться, поймешь только то, что там чего-то явно не хватает. Даже странно: и нос, вроде, на месте, и губы, и светлые брови. А все равно, не выходит полный комплект.

В бою штабс-капитан совсем другой. Но этого, другого Липку, вспоминать не хочется.

— Ку-у-уша-а-ать! — вновь протянул прапорщик. — Вы по себе, ребята-а, не меряйте, я очень большой и очень толстый!..

Привстал, оглянулся безнадежно.

— К «серёжам», что ли, сходить? У них всегда жра-атва есть. Федюня, ка-ак посоветуешь?

— О-о, это мысль! — длинный палец штабс-капитана уткнулся прямо в свинцовое от туч небо. — У стрелков сенегальского контингента, в просторечии именуемых «серёжами», паек отменный. Исполнишь им «Лазаре воскресе», спляшешь краковяк, на коленках поползаешь. Может, и подкинут чего.

Есть у Липки дурная манера — ни слова в простоте, особенно когда требуется подкузьмить нашего Льва. Но тот уже привык. Не только не обиделся, но даже кивнул согласно. Негры-сенегальцы охотно меняли продукты, но просить «просто так» — пустой номер.

Помянутые «серёжи» скучали совсем неподалеку, шагах в сорока. После вчерашней драки «дроздов» с корниловцами французско-сенегальские патрули стали дежурить прямо между нашими палатками. Больше никто лагерь не охранял. Ни часовых, ни дневальных…

Голое Поле дичало и зверело. Первые недели еще как-то держались, помнили устав, но уже к новому, 1921 году все покатилось под откос. Сначала пошли в ход кулаки, потом пьяные «дрозды» принялись обстреливать палатки, выбирая те, где начальства гуще.

«Ракы» мы решили приговорить почти посреди лагеря, на берегу гнилой речушки с непроизносимым названием Биюкдере. Бросили на землю какой-то деревянный хлам, сверху постелили шинели. Чудесное место с видом на двухэтажный краснокирпичный дом, где разместился штаб. Пусть смотрят и завидуют, не жалко!

— По второй, — вздохнул я, отбирая у Льва кружку. — А третью оставим на потом. Разговор есть.

Ради этого разговора я согласился потратить последние деньги от проданного перстня на бутылку жуткой «ракы». Не всякая беседа — на трезвую голову.

— Погоди, — мрачным тоном проговорил Гершинин. — Я та-анку сочинил. Сейчас прочитаю…

— Это какую? — вздернул светлую бровь Липка. — «Рено» или «Марк»?

Лев нахмурился зимней тучей, вскинул голову.

Что нам до статуй и их изгибов,До роз и тюльпанов на празднике мая:В спирте с водой прополоскать мозги бы,Когда их больно тоска сжимает!

Не проговорил — пророкотал. Странное дело, но в миг поэтических излияний речь нашего тюленя меняется, да так, что хоть к Станиславскому парня отправляй. И согласные на месте, и тон соответствует.

— «И их изгибов» — зияние, — сухо отреагировал Липка, — «больно тоска сжимает» — трюизм.

Немного подумав, резюмировал:

— Давай еще!

Лев не заставил себя просить. Приосанился, надул щеки:

Как язвой, заревом запад застлан,А небо стало угрюмо-сизым;Занозой месяц заткнулся снизуНапротив места, где солнце гасло.

Пейзаж пронизан угарным дымом,Горят деревни, с морозом споря,Ведь край суровый, залитый горем,Забыт стал ныне Отцом и Сыном...

Выдохнул, уперся взглядом в носки собственных давно не чищеных сапог. Штабс-капитан скривился, явно хотел что-то сказать, но в последний миг раздумал. Я тоже воздержался от оценки. Бедному Льву, нашему горе-капитану Лебядкину, и так достается, и по делу, и не слишком…

Но не хвалить же такое!

На этот раз пили молча. Даже Лёва не сопел, глотал тихо, только носом дергал. Закурив новую папиросу, я прокашлялся, прогоняя горечь, поставил кружку посередине, с бутылью рядом.

— Господа офицеры!..

Липка дернулся — устав у парня, можно сказать, в крови. Вставать не стал, но поправил воротник, посерьезнел взглядом. Лёва не отреагировал никак. То ли слышал, то ли нет.

В нашей тройке я — главный. Штабс-капитан, как и Федор, но опережаю его по производству. Мы с ним ровесники, Гершинин на год старше… По крайней мере, если верить документам.