Воспоминания последнего Протопресвитера Русской Армии и Флота (Том 1) - Георгий Шавельский

{26} Закончу о своем первом визите к великому князю Николаю Николаевичу. Вместе со мной выехал из Отрадного пасынок великого князя, герцог Сергей Георгиевич Лейхтенбергский. На вокзале он любезно спросил меня, не буду ли я против того, чтобы он сел со мною в одном купе. На любезность я мог ответить только любезностью. Мы поместились в отдельном купе первого класса.

Когда поезд тронулся, и разговор наш за шумом не мог быть слышен ни в коридоре, ни в соседнем купе, - герцог вдруг спросил меня:

- Батюшка, что вы думаете об императорской фамилии?

Вопрос был слишком прямолинеен, остр и неожидан, так что я смутился.

- Я только начинаю знакомиться с высочайшими особами; большинство из них я лишь мельком видел... Трудно мне ответить на ваш вопрос, - сказал я, с удивлением посмотрев на него.

- Я буду с вами откровенен, - продолжал герцог, - познакомитесь с ними, - убедитесь, что я прав. Среди всей фамилии только и есть честные, любящие Россию и Государя и верой служащие им - это дядя (великий князь Николай Николаевич) и его брат Петр Николаевич. А прочие... Владимировичи шалопаи и кутилы; Михайловичи - стяжатели, Константиновичи - в большинстве, какие-то несуразные (Я сильно смягчаю фактические выражения герцога.). Все они обманывают Государя и прокучивают российское добро. Они не подозревают о той опасности, которая собирается над ними. Я, переодевшись, бываю на петербургских фабриках и заводах, забираюсь в толпу, беседую с рабочими, я знаю их настроение. Там ненависть всё распространяется. Вспомните меня: недалеко время, когда так махнут всю эту шушеру (то есть великих князей), что многие из них и ног из России не унесут...

{27} Я с удивлением и с ужасом слушал эти речи, лившиеся из уст всё же члена императорской фамилии.

"Что это такое? - думал я. - Чистосердечная ли откровенность человека, которому я внушил доверие? Подвох ли какой? Или экзамен мне?"

Сознаюсь, что я был очень рад, когда поезд подкатил к Петербургу, и мы должны были прекратить этот революционный разговор.

В январе 1917 года этот же герцог явился к командовавшему запасным батальоном лейб-гвардии Преображенского полка, полковнику Павленко (в Петербурге) для конфиденциального разговора. Полковник Павленко пригласил, однако, своего помощника полковника Приклонского. Не стесняясь присутствием третьего лица, герцог задал полковнику Павленко вопрос:

- Как отнесутся чины его батальона к дворцовому перевороту?

- Что вы разумеете под дворцовым переворотом? - спросил его полковник Павленко.

- Ну... если на царский престол будет возведен вместо нынешнего Государя один из великих князей, - ответил герцог.

Полковник Павленко отказался продолжать разговор, а по уходе герцога он и Приклонский составили протокол, оставшийся, однако, без движения.

***

Заняв пост военно-морского протопресвитера, я достиг высшего звания, доступного для белого священника. По рангу чинов протопресвитер приравнивался к архиепископу в духовном мире, к генералу-лейтенанту - в военном. Он мог иметь личные доклады у Государя. Положение его было более независимым, чем всякого епархиального архиерея, а его влияние могло простираться на всю Россию. Честолюбец в таком назначении мог бы найти большое удовлетворение.

Меня же мое {28} положение с властвованием и почетом совсем не прельщало. Единственное, что в моем новом положении увлекало меня - это возможность широкой работы. Но за этой перспективой виднелось много всякой горечи: расширение работы требовало нажима на военно-морское духовенство, а нажим всегда вызывает нарекания, обиды, обвинения и пр. Тут же всему этому в особенности надлежало случиться, ибо духовенство не было приучено к интенсивной и широкой работе. А так как недовольных моим назначением и без того было много, - к ним принадлежали все обойденные и их сторонники, - то я не мог сомневаться, что меня на новом пути ожидает не мало трений. Всё же я, - можно сказать, с первого дня, - начал проводить решительно и отважно свой принцип: мы для дела, а не дело для нас. Пришлось несколько раз прибегнуть к самым крутым мерам, как, например, к расформированию целых причтов (Троицкого собора в Петербурге и Колпинского в Колпине) и всего управления Свечным заводом военного духовенства.

Обиженные и обойденные составили большой кадр моих противников, не стеснявшихся в средствах борьбы и по временам отравлявших мне существование. Первые три года управления своего ведомством я часто называл каторгой, которой я мог бы и не снести, если бы не встречал неизменной поддержки со стороны Государя, великого князя Николая Николаевича и военного министра. За эти три года Петербургское высшее общество, весь военный и морской мир, как и лучшая часть военно-морского духовенства, успели оценить мои стремления. Мне открывалось поле для более спокойной работы. Но в это время разразилась война.

Более подробное описание первых трех лет моей работы дало бы много интересных бытовых картин и фактов. Но я не хочу заниматься описаниями, где я оказывался центральной фигурой, и коснусь лишь одного эпизода, участником которого были высочайшие особы.

{29}

***

Митрополит Петербургский Антоний (Вадковский) как-то обмолвился:

- Я в своей епархии, Петербурге, - не могу самостоятельно назначить не только священника, но и просфорни. Лишь только открывается место, как меня засыпают просьбами, требованиями разные сиятельные лица, не исключая и высочайших особ. И устоять против таких требований часто не хватает сил.

Это отчасти испытал и я в первый же год управления ведомством военного духовенства.

В 1911 году заканчивался постройкой в Петербурге на Николаевской набережной храм в память моряков, погибших в Русско-японскую войну (ldn-knigi: Храм Спас-на-Водах. На нем установили 36 бронзовых досок, на которых значились имена 12 тысяч павших русских воинов. В 1932 году собор взорвали, памятные доски направили в переплавку.

Подробнее см. http://spas-na-vodah.by.ru/index.htm - ldn-knigi).

Мне предстояло назначить священника к этому храму. Не успел я выбрать кандидата, как прибывший ко мне сенатор П. Н. Огарев сообщил от имени королевы эллинов Ольги Константиновны, что королева, председательница комитета по постройке храма, и ее брат, великий князь Константин Константинович желают, чтобы священником к этому храму был назначен иеромонах Алексей, ранее служивший на крейсере "Рюрик", бывший затем в плену у японцев и вывезший из плена знамя, за что он был награжден Государем наперсным крестом на Георгиевской ленте.

( ldn-knigi: Необычная судьба якутского монаха

Непростой жизненный путь иеромонаха Якутского Спасского монастыря Алексия, свидетеля подвигов русских моряков во время русско-японской войны, вызывает интерес как историков, так и писателей, драматургов. Его неординарная личность является прототипом судового священника Конечникова в романе Валентина Пикуля "Крейсера" и главным героем в пьесе Владимира Фёдорова "Одиссея инока якутского".

Документы, хранящиеся в Национальном архиве Республики Саха (Якутия), дают уникальнейшую возможность более полно и ёмко установить жизненный путь и судьбу иеромонаха Алексия. Из клировых ведомостей монастыря стало известно, что Алексий в миру носил имя Василия Тимофеевича Оконешникова. Он родился в 1873 году в III Мэтюжском наслеге Колымского улуса. В 14-летнем возрасте юноша по решениям двух родовых управлений улуса был направлен на учёбу в Якутское миссионерское училище. В 1896 году его принимают в духовное звание и назначают штатным псаломщиком Вилюйского Николаевского собора. В 1898 году после окончания Казанской учительской семинарии он поступает на миссионерские курсы при Казанской духовной академии. После завершения учёбы Алексий возвращается в Якутск и назначается миссионером Якутской второклассной церковно-приходской школы. В 1901 году "ввиду его благоплодных занятий" Алексия назначают руководителем школы. Помимо руководства школой он исполнял и другие обязанности: состоял казначеем монастыря, экономом Якутского архиерейского дома. Кроме того, Алексий состоял членом Якутской переводческой комиссии, проводил богослужения как на русском, так и на якутском языках. Как свидетельствуют архивные документы, в 1901 году он был награждён первой наградой для священника -набедренником.

Затем в 1903 году по собственному желанию иеромонах Алексий был принят флотским священником на крейсер "Рюрик" в составе Владивостокской эскадры. 27 января 1904 года началась русско-японская война, и "Рюрик" оказался в самом эпицентре военных действий. С этого времени жизнь якутского монаха стала насыщена удивительными и трагическими событиями.

Во время сражения эскадры с японцами при Фузане 1 августа 1904 года крейсер "Рюрик" геройски погибает. 120 человек его команды, в том числе и Алексий, были взяты в плен. Так началась одиссея якутского инока по городам Японии, Китая и России: за его плечами оказались Сасебо, Нагасаки, Шанхай, Одесса, Санкт-Петербург. По законам войны врачи и священники имели право на депортацию. Поэтому Алексий, единственный из пленных с крейсера "Рюрик", был отпущен на свободу. В Нагасаки он похоронил и отпел на могиле русских матросов. 7 октября 1904 года, как гласят архивные документы, хранящиеся в Национальном архиве РС(Я), Алексий прибыл в Санкт-Петербург, где по ходатайству Синода Русской православной церкви он был награждён золотым наперсным крестом на Георгиевской ленте.