Мессенские войны - Любовь Воронкова

Спартанцы, наконец, поняли, что могут бесславно и бесполезно положить здесь свое лучшее войско. И молчаливые, угрюмые, ошеломленные тем, что произошло, отступили и вернулись в Спарту.

Эвфай возвратился в Стениклар во главе своих ликующих отрядов. Правда, мессенцы не одержали крупной победы, не изгнали со своей земли спартанцев. Но эта битва у Свиного оврага окрылила их, дала им веру в свои силы и укрепила решимость защищать свое отечество и свободу. Они увидели, что и спартанцы могут отступать, уходить с поля битвы без славы и без победы.

Молодым спартанским воинам, вернувшимся ни с чем из Мессении, не стало дома житья. Мальчишки смеялись над ними. Девушки язвили насмешками, придумывали им обидные прозвища. Старики издевались:

— Трусы! Где же ваша клятва не возвращаться домой, пока не победите Мессению? Верно, придется нам, согбенным старостью и болью давних ран, полученных в доблестных боях, видно, придется нам взяться за оружие. А вы, убежавшие, поджав хвост, садитесь за прялку, там вы больше преуспеете!

Дня не проходило без того, чтобы не слышались в Спарте брань, упреки и насмешки над воинами, испугавшимися крутого оврага и частокола. Говорили об этом и в гимнасиях, и на рынках, и вечером, когда долго сидели и беседовали после еды.

Молодые Мужчины и юноши молча терпели насмешки. К этому им было не привыкать. Молчать и терпеть — это входило в их воспитание, так учили спартанцев выдержке. Правда, иногда выдержки не хватало, и юноша, бледнея от гнева и от обиды, почтительно просил у старших пощады. И старики умолкали, понимая, что всякому терпению человеческому может наступить предел.

Иногда старейшины, стараясь понять, что произошло с их доблестным войском, задумывались. Правильно ли они воспитывают молодежь? Не нарушают ли в чем-нибудь суровых законов Ликурга?

«Спарта будет на вершине славы до тех пор, пока будет хранить законы Ликурга», — так ответила пифия в Дельфийском святилище, когда Ликург спросил: хороши ли его законы?

Спартанцы, получив это изречение, поклялись выполнять их. Приняв их клятву, Ликург ушел из Спарты и покончил с собой. Это он сделал для того, чтобы спартанцы не могли заставить его освободить их от этой клятвы. Слава и военное могущество родины были для него дороже собственной жизни.

С тех пор прошло много лет. А Спарта все так же твердо держалась законов Ликурга, все так же ревниво берегла их. По-прежнему новорожденное дитя показывали старшим в роду. Те осматривали ребенка. Если убеждались, что ребенок здоров и крепок, разрешали его растить и воспитывать. Но если ребенок рождался хилым или уродливым, они были беспощадны — относили его в горы и бросали в пропасть. Зачем жить больному калеке и отягощать военное общество Спарты? И не было никого, кто ослушался бы. Может, у отца разрывалось сердце, когда он слышал последний крик своего младенца. Но спартанцев с детства учили молча терпеть и боль, и лишения, и сердечную беду.

По-прежнему в Спарте ребенок растет у матери только до семи лет. Исполнилось мальчику семь лет, и его уводят от родителей. С этого дня он уже член своего отряда, своей агелы, то есть своего стада, как называют спартанцы эти отряды малышей. Ребята живут вместе, вместе играют, вместе учатся. Впрочем, грамотой их особенно не затрудняют — зачем воину всякие ученые премудрости? Зато неуклонно и настойчиво, без какого-либо снисхождения учат главной науке: беспрекословно подчиняться старшим, стойко переносить лишения и побеждать противника. Побеждать противника, всегда побеждать, везде побеждать!

Так разве и теперь не учили старейшины Спарты свою молодежь с раннего детства мастерству побеждать? Старики честно и добросовестно делали это. И что же? Вот она, их отборная молодежь, со стальными мускулами и нервами, способная не спать и не есть, если надо, способная пройти без отдыха любые расстояния, — эта их спартанская молодежь нынче возвращается домой, не сумев одолеть мессенцев. Позор! Позор!

Так неустанно гудели, и ворчали, и бранились старики по всей Спарте. Молодые угрюмо отмалчивались, ожесточенно тренируясь в стрельбе из лука и метании копья. Еще сильнее и азартнее дрались в гимнасиях мальчишки, состязаясь в ловкости. Еще торжественней и беспощадней справляли в Платанисте свои страшные игры-бои юноши — эфебы.

Вот и сегодня в ночь эфебы отправились за город. Шли, разделившись на два отряда, шли походным шагом, равномерно шаркая толстыми подошвами сандалий. Темнота не мешала эфебам — в Спарте никто и никогда не ходил с факелами. Ликург говорил, что надо ночью ходить без факелов — это научит ориентироваться в темноте.

В каждом отряде один из эфебов нес щенка. Теплые сонные щенки не понимали, почему их взяли с подстилки и понесли куда-то. Они дрожали, иногда принимались скулить. Но руки, которые их несли, были жесткими, неласковыми и держали их крепко.

Кончились городские постройки и сады, широко раскинувшиеся по мягким увалам холмов. Вот уже и совсем не стало видно города, Спарта утонула во тьме долины. Только акрополь, который стоял на самом высоком холме, смутно чернел на фоне звездного сияния неба.

Эфебы направились к жертвеннику Эниалия-Арея, бога войны. На этом жертвеннике они принесли богу жертву — зарезали щенков.

«Мужественнейшему богу угодно самое мужественное животное!» — так считали спартанцы. Каждый отряд, принося в жертву своего щенка, надеялся, что именно им поможет Арей в сражении при Платанисте.

Кроме щенков, эфебы приволокли сюда двух диких молодых кабанов. Они вытащили их на площадку перед жертвенником, каждый отряд своего. Раздраженные животные бросились друг на друга, свирепо обнажив клыки. Эфебы кричали, свистели, орали, топали, стараясь разъярить кабанов. Они были убеждены, что победит в Платанисте тот отряд, чей кабан победит сейчас здесь, у жертвенника бога Арея.

Кабаны рвали клыками друг друга, визжали от боли и злобы. И, вконец измученные, окровавленные, с разодранными боками, распластались оба на истерзанной копытами траве. Юноши не знали, чей кабан сильнее. Но каждый отряд считал, что сильнее именно их кабан. Чтобы победить, надо быть уверенным в победе. А сражение в Платанисте — серьезное испытание их мужества и отваги, их силы и выносливости. Вся Спарта будет восхвалять победивших. Вся Спарта будет смеяться над побежденными!

Тем же мерным шагом, каким ходят военные отряды, эфебы возвращались домой. Теперь они готовы к борьбе в Платанисте, которая наступит завтра. Ясные звезды мерцали, словно раскачиваясь на невидимых подвесках. На Тайгете слабо светилась серебряная корона снегов. Эфебы шли молча. Что-то несет каждому из них наступающий день?

Платанистом называлось место, богато окруженное платанами. Под этим зеленым укрытием резной листвы, среди красивых серых, словно отлитых из металла стволов, лежала арена. Ее окружал глубокий ров, полный воды, в которой отражались ж синева неба, и зелень платанов. Войти на островок можно было только по двум мостам. На одном мосту возвышалась статуя могучего Геракла. На другом — статуя законодателя Ликурга.

Утром, в назначенный час, оба отряда эфебов прошагали по мостам на арену. Один отряд — по мосту Геракла, другой — по мосту Ликурга.

Под платанами, в прохладной свежести, стояла толпа. Сюда собралось множество народа. Пришли старейшины и все важные граждане Спарты, ведающие важнейшими делами государства; пришли бидиеи — смотрители, ведающие боевыми играми и теми играми, которые происходят под платанами; пришли и цари Спарты — Феопомп и Полидор, внук убитого когда-то Телекла.

Про Полидора говорили, что он «муж великих добродетелей, любимый всеми сословиями Спарты, особенно простым народом. Он не допускал не только насильственного поступка, но даже дерзкого слова, а в судах соблюдал правду без всякого лицеприятия».

Теперь этот «муж великих добродетелей» явился в Платанист, чтобы строго проследить за сражением эфебов. Так ли они воспитаны, так ли тренированы, так ли будут пригодны к войне, к боям, к сражениям, как это подобает воинам Спарты? И можно ли на них положиться в будущем, когда придет их черед идти на захват чужих земель. И прежде всего на захват Мессении.

Отнять у мессенцев Мессению, стать господами мессенцев, заставить их работать на Спарту, захватить все богатства плодородной мессенской земли — это решение неотступно держало в плену его мысли и его сердце.

Эфебы мерно протопали по мостам. Их голые тела играли мускулами, стройные, гибкие, красивые самой совершенной красотой. Но лица их были словно каменные, напряженные скулы, холодные, полные затаенной ярости глаза. Они глядели на противников сосредоточенно и настороженно, словно заранее прицеливались, куда вернее ударить и как вернее увернуться от удара.

Царь Феопомп дал знак, и сражение началось. Оба отряда бросились друг на друга; ни правил, ни порядка в этом сражении не было. Бойцы сразу потеряли облик благородной человеческой красоты. Они дрались как попало, били кулаками, лягались, кусались, старались выдрать друг другу волосы, наваливались кучей, сталкивали один другого в ров — брызги воды то и дело взлетали над головами…