Бетонная агония - Дмитрий Новак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Также стало понятно, кто его сдал, странно, что я даже не удивился. Говорил же, что он любил откровенничать, вот директриса и настрочила на него жалобу. Какие-то свои грешки она захотела спрятать за кем-то, а кого ещё принести в жертву, как не учителя литературы?
Что ж, одной отдушиной для меня меньше. Появится какой-нибудь пропагандист, будет нести свой маленький локальный бред. Придётся рисовать втихую, а, если так пошло, то точно надо закурить.
У меня в кармане завалялась пачка сигарет в мягкой упаковке, самых дешёвых, какие только может достать человек в моём положении. Жаль, что на улице сейчас дежурят полицейские, если я выберусь за привычный угол, меня схватят. На крыше наверняка тоже кто-нибудь есть, может быть даже, люк на чердак закрыт. Значит, остаётся только каморка.
О, это легендарное место, целый маленький пыльный мир, освещённый мутным слуховым окном. Взрослые о ней не знают, старшеклассники курят на своих трёх работах, поэтому каморка полностью наша. Даже девочки не доносят о ней. По той же причине, что и мальчики, думаю, вы догадались, о чём речь.
Сейчас ученики разбрелись по углам, как перепуганный скот, так что никто не заметит скромного парня, который поднимается на второй этаж. Быстро, но спокойно, я зашагал в сторону дальней лестницы. Это более длинный путь, к тому же, можно попасться на глаза учителям, но с другой стороны…
С другой стороны стоят полицейские, именно туда увели Паттерсона.
Дети старались не смотреть друг на друга и говорили шёпотом, оглядываясь по сторонам. Кто-то пытался гулять с невинным видом, сдерживая дрожь в тощих коленях, я тоже пытался.
Вот только горький табак в нагрудном кармане под пиджаком грел мне сердце через рубашку. Линолеум под ногами шуршал и скрёб о подошвы, мне казалось, что меня слышит весь мир. Но весь мир сейчас был занят не мной, а тем, что прятал голову. Значит, и мне следует заняться этим, пока пролёт постепенно приближался ко мне.
Всё-таки я добрался до лестницы, грязные ступени стелились под ботинками, а ноги сами несли меня наверх. Учителя прятались по классам, ученики толпились внизу, верхняя рекреация будто вымерла. Рядом пролетела проснувшаяся муха, жужжание её крыльев грохотом отразилось от бетонных стен.
Я уже хотел снимать ботинки, чтобы пройти весь оставшийся путь в носках, но тут где-то на другом конце коридора послышались тяжёлые шаги. Вот чёрт!
Чего им тут понадобилось? Если они его уже взяли, то какой им смысл здесь ошиваться? Обыскивают? Проверяют, все ли загнаны вниз? Или может….
Шаги начали медленно удаляться. Мне пришлось шагать за ними след в след, прижимаясь к стенке коридора. Хорошо, что я оказался таким медленным, иначе они пересеклись бы со мной, поднимаясь по лестнице. Теперь до каморки рукой подать.
Вот она, родимая, рука по привычке аккуратно взялась за засаленную ручку и потянула на себя и чуть вверх. Я вошёл внутрь, в ноздри ударил запах гнили, плесени, крысиного дерьма и старой древесины. Ноги будто сами зашагали по привычной тропинке между жестяными вёдрами и сломанными лыжами.
Да, любой чужак опрокинул бы всё это богатство на себя. Эта каморка была словно память атрофированного мозга, заполнена обломками былых воспоминаний. И я в них, в этих обрывках образов и чувств, был свой.
Шкаф, как всегда, был пуст, три полки сиротливо посмотрели на меня в подсветке телефона. Задняя фанерная стенка хитро улыбалась крохотной чёрной щёлочкой в самом низу. Кое-кто забыл добавить туда гвозди.
Я слегка приподнял пыльный лист, пригнулся и аккуратно прополз под нижней полкой. А затем тихонько закрыл дверцы шкафа. Хорошо, что я научился выделывать такие фокусы, не пачкая форму, иначе приходилось бы стираться чуть ли не каждый день.
Ну, вот я и на месте. Это почти как родной дом, только в нём можно ещё и курить. Поеденным ковром стелился на полу тусклый, в разбитое слуховое окно заливались дождевые капли, поливая гнилые доски. На бледных лучах летала пыль, с потолка свисала паутина. Я достал из тайника в кирпичике общую зажигалку и резко чиркнул колёсиком.
С третьего раза появилось крохотное ровное пламя, сигарета машинально появилась у меня в зубах. Первая смачная затяжка отправилась в лёгкие, обитель приняла меня в свои объятия и закружила в пыльном вальсе.
Горький табак, почти пепельный на вкус, смоляным пятном разлился у меня на языке, затем – камнем упал в грудь. Самое отвратительная вещь, что я курил в жизни, однако, это было хоть что-то. Я выдохнул в разбитое окошко струйку белого дыма и затянулся снова.
Если приглядеться, то на подоконнике можно увидеть послания, оставленные предыдущими поколениями, в основном, матом, конечно. Иногда попадались строчки поэтов, английские, французские, испанские, даже греческие и русские, кто бы мог подумать. Некоторые послания стёрлись от времени, но вот это…
Мы в цирке, ты и я – смотри,
Два клоуна арены цирка
Ты, белый, сопли подотри
Весь в слезы с мокрою ширинкой.
Я помогу тебе подняться, друг,
И тотчас же огрею палкой,
И смех, и слезы, и испуг
В нашей словесной перепалке
Зритель смеется, все – экстаз
Катарсис, место преступленья
И место действия – матрас,
Готовься к присовокупленью
Достану из своих штанин,
Со смехом плюну на ладошки,
Всажу свой дьявольский аршин,
Он не пятнадцать, он побольше.
Зритель смеется, все – успех
Конферансье кричит: довольно
Лишь только ты орешь, что грех,
Но ты же любишь жить прикольно.
Странно, чем новее были заметки, тем мудрее они становились. Например, про розы и паровозы было не очень красиво, но зато душевно, и запись была довольно затёртая. Меня всегда интересовало, как только ребята проносят ножи и зажигалки? Может быть, их не обыскивают, как нас, или у них есть деньги на взятки, хотя, скорее всего, и так, и так, досконально мне не будет известно.
В прочим, всё это пустяки, вот вид из окна – другое дело, он меня радовал гораздо больше. Окошко выходило на улицу, как раз на тротуар, а по нему, внизу, часто бродили суицидальные офисные клерки. С каждым годом их становиться все меньше и меньше.
Вот и сейчас люди с обвисшими животами в костюмах уныло шагали по лужам в стёртых ботинках. Ни дождь, ни снег, ни град, ни камнепад не могли стереть с их лиц тупую тоску. Не скрою, я был рад стоять здесь и знать, что я – не они. Я тут, с сигаретой, стою и курю, а меня никто
