Храм - Дмитрий Воротилин

даже возможности оглянуться на нее. Вот, поворот, лестница, наконец-то! Толкают в спину, ударяется с хрустом о вертикально воздвигнутые камни, но не падает, спускается дальше. Вниз, вниз, не останавливаться, нельзя. Сзади кто-то падает, крутится, скатывается по лестнице. И это не является причиной, чтобы его обойти. Об него спотыкаются и также расшибают головы о тупые ступеньки.

Лестница закручивается, что аж до головокружения доводит. Но вот он, вот выход! В полутьме, шлепая по зеленым лужам, Максим с Галиной бегут к выходу. Что-то за спиной, совсем близко. Настигает. Максим чувствует, боль в груди. Трудно дышать. Трудно бежать. Он, не оборачиваясь, сворачивает за полу-обваленную стену, походящую на груду булыжников. Вот еще поворот. В груди тошно. Он забегает за угол, таща за собой Галину, останавливается, чтобы отдышаться.

– Сын… останется… внизу… – тараторила Галина нескончаемо.

С ней слишком тяжело.

– Где девочка? – в ужасе кричит Максим, наблюдая перед собой только обнаженную женщину, без своего ребенка на руках.

Она останавливается в причитаниях, вытягивает свое лицо вперед и шепчет проникновенно:

– Она не останется, я точно знаю. Ее взяли с собой.

Смерти нет.

Максим пятится. Ее взяли с собой. Она не останется.

– Что ты наделала?.. Ты… привела ее сюда для этого?..

– Ее ждет спасение, ведь ее родной отец помог ей…

– И он здесь?.. – оторопел Максим.

Где-то рядом с ними все это время был и ее муженек-абьюзер? Как они не столкнулись?

– Павел говорил, что это дитя, которое спасет мир…

– Павел? Галина, кто отец девочки?

Она не успевает ответить, Максим и без ее слов понял ответ. Он мысленным взором окидывает всех женщин, родивших за последнее время и раньше. Для скольких из этих детей Павел приходится отцом?

За спиной что-то тяжело дышит, ощупывает его своим недозрением. Ребра трутся с натугой друг о друга. Эта женщина, она не получит своего сына, чтобы отдать его. Не получит. Максим сморит на нее, пытаясь что-нибудь выдавить из себя. Выходит нечто неказистое, бесформенное:

– Мне надо отойти…

Он пятится, натыкается голой пяткой на осколок камня, который врезается словно хищник в шею своей добычи. Максим от боли подскакивает на месте, разворачивается, бежит. Просто бежит, куда глаза глядят. Стены, серые стены, на которых мозаикой выступают все такие же голые камни. Под ногами какая-то зеленая жижа, которая прилипает к коже, разносится в разные стороны блеклыми брызгами.

Где же люди? Где они все. Кругом только развалины, грязь, плесень, что аж дышать не хочется. Его дыхание крадут. Что-то крадет его дыхание. Это что-то выбралось из шкафа, а, может, оно там никогда и не было, а ждало его здесь? Оно крадет и пожирает чужое дыхание, испражняется прямо тут же. Его кормушка. Ему противна жизнь, но оно жаждет алчно этого. Вся его любовь – это ненависть. Свист лезвий механизма, раздающийся откуда-то из темноты, будто перетирает его сухожилия, его кости. Пасть, скрежежущая стальными зубами, не способная насытиться.

Он здесь не останется. Выход. Где же этот проклятый выход? Вот, очередной поворот, пол дрожит под ногами. Боль в кровоточащей пятке усиливается, приходится ступать осторожнее. Ребра стягивает слабую грудь. Дышать даётся все труднее и труднее. В рот набивается какая-то мелкая пыль, вяжущая язык. Хочется пить, но кругом все грязные лужицы, да голые стены. Максим пытается ногтями скрести пыль с языка, вызывая тем самым только рвотный рефлекс.

Что-то выглядывает из-за угла. Зря остановился. Надо бежать. Не стоять на месте, ни секунды. Поворот, ещё поворот. Надо запутать следы, двигаться так, чтобы нельзя было проследить какую-либо цель. Хотя оно должно догадываться, куда он бежит. Догадывается ли… Оно жаждет постоянно только ненависти и этой ненавистью питается, не имея возможности насытиться.

Сколько прошло времени? Сейчас день, вечер, может быть уже наступило утро? Максим потерял счёт времени. Он бродит по катакомбам часами. Хочется рухнуть и не вставать. Нельзя. Я больше не могу, захрипело в голове у него. Нога с пораненной пяткой не болит. Её просто нельзя уже почувствовать. Она подламывается, и Максим плюхается на холодный пол. Какая уже разница? Его не догонят. Он далеко.

Голова зудит. Кажется, он расшиб себе лоб. Кровь застилает глаза. Глаза закрываются. Он проваливается в трясину.

Что-то хватает его за ногу. НЕТ! Он хочет закричать, но раздаётся только истошное хрипение. Пол движется. Нет. Это его тело тащат. Кости причудливо спотыкаются о выступающую кладку. Что-то утаскивает его под воду, чтобы он захлебнулся.

Тело беспомощно бьётся. Хочется закричать, но сил хватает на глухое хрипение. Грудь дёргается, хочется заплакать от страха, но на глазах ничего окромя крови.

Механизм свистит. Вот куда приволок. Нет. Не надо. Не хочу. Почему?

Пошёл снег. Он падал и тут же исчезал. Мокро и холодно.

Посреди пустой улицы с ужасом на лице стоял ребёнок. Его губы безмолвно дрожали. Успел перебежать дорогу, чтобы оттуда наблюдать, как пыхтящие здание храма, движимое непонятным его разуму механизмом, возносилось в небо. Сама земля извергала его. Шестерёнки и трубы под основанием храма не кончались, они росли из-под земли и были её частью.

Огромный пьедестал зашумел, загудел под порывами ветра. Кажется, всё вот-вот обрушится, раздавит под своей бессмысленной тяжестью. Трубы рвутся, пар вырывается наружу.

Олег вздрагивает. Разворачивается неловко, спотыкается, упирается ручками в грязь. Но снова слышит грохот за спиной. Он встаёт и бежит отсюда.

Слезы наворачиваются на глаза. Они согревают его щеки.