Ритуал - Марина и Сергей Дяченко

Некоторое время они смотрели друг на друга – незнакомец угрюмо, Юта – со все нарастающим смятением.

Наконец, незнакомец со вздохом подался вперед и поставил на стол пустой стакан, который все это время держал в руке.

Юта спросила шепотом:

– Вы – доктор?

Незнакомец криво усмехнулся, и Юта поняла – нет, он не доктор. Раздосадованная собственной робостью, она спросила громче и решительнее:

– Так кто же вы, горгулья, такой и что вы здесь делаете?

Незнакомец уставился на нее озадаченно, потом протянул руку к ближайшей пузатой бутылке и наполнил из нее свой стакан. Отхлебнул, поморщился, снова устало взглянул на Юту. Поднял брови:

– Хороший вопрос… Вы что же, совсем ничего не помните, принцесса?

Голос его был чуть хрипловат – Юта могла поклясться, что никогда не слышала его раньше.

Незнакомец между тем поднялся, причем с видимым усилием – наверное, он уже достаточно много выпил.

– Разрешите вам напомнить, принцесса, – он странно усмехнулся, – разрешите вам напомнить, что вас похитил дракон.

Юта похолодела.

– Нет, – пробормотала она дрогнувшим голосом, – мне только приснилось, что меня похитил дракон.

Незнакомец поднял глаза к потолку:

– Хорошо. А до этого вам приснилось, что вы были на карнавале… В синей шляпке с лодочкой, ведь так? – и он уставился на Юту в упор.

Спина Юты, нос и ладони мгновенно покрылись испариной.

Она вспомнила резкий драконий запах, пеструю землю, плывущую далеко внизу, ветер поднебесья, замок на скалистой стрелке, выдающейся в море… Было или привиделось?

Под насмешливым взглядом незнакомца она обнаружила вдруг, что сидит босая, что ребра ее ноют, а кулаки, молотившие по жесткой чешуе, покрыты ссадинами.

– Горгулья… – пробормотала она потрясенно.

Незнакомец фыркнул.

Постойте-ка, подумала Юта, а страшный зал с отвратительными орудиями, зал, куда приволок ее ящер – он тоже был? Или это уже бред?

Но если дракон действительно принес ее в замок, чтобы съесть, и если он не съел ее, а вот она сидит живая, не значит ли это…

Она совершенно другими глазами взглянула на незнакомца, который стоял перед ней, покачиваясь и ухватившись для верности рукой за спинку кресла.

Страшно подумать, как опасен для человека поединок с драконом. Не удивительно, что рыцарь, одолевший ящера, столько пьет.

– Я не забуду, – сказала Юта дрожащим голосом. – Вы увидите, что я могу быть благодарной. Вы уже знаете, я принцесса… Вы, наверное, видели меня на карнавале в этой злополучной шляпке… Да, конечно, вы были там и видели, как отвратительный ящер… смрадный дракон, как он похитил меня…

Незнакомец смотрел на нее во все глаза.

– Вы благороднейший и доблестнейший рыцарь, – продолжала Юта, все более воодушевляясь. – Я отблагодарю вас по-королевски… Мой отец, король Верхней Конты, выполнит любое желание человека, спасшего его дочь из лап… из гадких лап… – она готова была заплакать или зааплодировать.

– О чем вы? – спросил незнакомец глухо.

– Но ведь это вы спасли меня? – Юта широко улыбнулась, отчего ее большой рот растянулся до ушей. Незнакомец отвернулся.

– Но ведь вы? – повторила Юта растерянно и немного обиженно. Незнакомец глянул на нее исподлобья, и во взгляде его она прочла нарастающее раздражение:

– Я – спас?

Юта кивнула:

– Из лап чудовища… Извините, если я не то сказала, но ведь кто-то же меня освободил!

Незнакомец осторожно поставил на стол опустевший стакан.

В то же мгновение тяжелое кресло, в котором он сидел за несколько минут до того, отлетело в сторону, как перышко. Незнакомец вдруг вырос под сводчатый потолок, выгнулся дугой, вскинул руки, из которых тут же выросли огромные перепончатые крылья. Вместо головы его на плечах уже сидела увенчанная костистым гребнем, снабженная зубастой пастью башка, а по плитам пола постукивал невесть откуда взявшийся чешуйчатый хвост. Однако раньше, чем старый Ютин знакомец, дракон, закончил свою метаморфозу, несчастная принцесса глубоко и надолго погрузилась в забытье.

Он привык называть себя Арманом, хотя имя его было Арм-Анн, и в звучании этого имени эхом отзывались все двести поколений его предков – могущественных драконов-оборотней, чьи имена хранила каменная летопись подземного зала. Одиночество его, длившееся два столетия, наполнено было их присутствием – каждый раз, спускаясь с факелом в недра замка, он ощущал на себе взгляды бесчисленных горящих глаз.

Разве самый последний листочек на дереве не есть посланец корней?

Бесконечно свободные в небе и на земле, неукротимые и почти неуязвимые – предки его были тем не менее рабами Закона, и несли свое рабство с радостью, и считали его привилегией.

Тысячелетиями они гордо выполняли ритуал, дающий им право бестрепетно смотреть в глаза соплеменникам. Они жили и умирали в согласии с собой, в мире со своими родичами и почитаемые потомством.

Не раз, щурясь от факельного дыма, проводя рукой по каменным письменам, Арман читал, с трудом разбирая знаки и слова:

«Юное существо, дева… венценосная добыча… украшение твоего промысла… Да укрепит тебя жизнью своей, и радостью, и младостью… Преуспей в промысле и выполни Ритуал, и поднимись к звездам, и жар гортани твоей сравнится с солнечным пламенем…»

Тысячелетиями драконы похищали юных пленниц из людских поселений – принцесс, дочерей воевод и вождей, великих и малых властителей.

В ритуальной комнате – круглом зале с отверстием в потолке – огнедышащие ящеры торжественно вкушали добычу.

Множество раз Арман брался читать описание этой трапезы, но так ни разу и не добрался до конца. Стена же покрылась таким толстым слоем факельной копоти, что знаки невозможно стало различить.

Однажды, как повествует летопись, пленнице удалось спастись – ее вызволил богатырь-колдун, вступивший в схватку с ящером и одолевший его.

С тех пор ритуал изменился – несколько уязвленные драконы уже не расправлялись с пленницами немедленно, но заточали их в башню, будто бы бросая вызов возможным освободителям. Узнав о похищении принцессы, рыцари округи отправлялись ее выручать; множество их трагически погибало, однако история сохранила имена нескольких счастливчиков, сумевших-таки добиться своего. Вероятно, на их долю выпадали совсем уж старые, или больные, или немощные драконы. Или?..

Много лет Армана мучил этот вопрос. Неужели та странность, тот болезненный изъян, который он ненавидел в себе и берег, прятал, загоняя в потаенные уголки сознания – неужели изъян этот проявлялся когда-то в ком-то из славных его предков?

Обнадеженный и раздираемый сомнениями, он снова и снова спускался с факелом в подземный зал и вчитывался в каменную летопись; снова и снова он получал ответ: нет. Те сумасшедшие юноши, которым удавалось отвоевать заточенную в замке принцессу, были попросту счастливчиками – ни один дракон не отдал пленницу добровольно. Он похищал ее, чтобы пожрать: «Преуспей в промысле и выполни Ритуал»…

Необузданные и могучие, они поступали так, как велел Закон. Они были счастливы, вступая в поединок, и досадовали, если противника хватало на один лишь язычок огня. Исполнив ритуал, они, воодушевленные, устраивали игрища, которые часто заканчивались смертоубийством, потому что высечено на древнем камне: «…Пращуров почитай, и теплый ветер поднимет крылья твои, и твои потомки будут почитать тебя… Но брат твой, чья молодость приходится на твою – беда твоя… Бейся, покуда не иссякнет огонь в глотке его…»

Теперь иссяк и сам род. Последний потомок парит над замком, последний потомок бродит с факелом в подземелье.

«Промысел твой – честь и сила твоя. Преуспей в промысле, и не угаснет твое благодатное пламя»…

Арм-Анн, привыкший называть себя Арманом, не преуспел в промысле.

Бывали дни, когда он совсем об этом не думал – небо и море в такие дни имели свой обычный цвет. Если бы таких дней было больше, он смог бы спокойно дожить до старости.

Но в другие дни – серые, сухие, подернутые мутной пеленой, когда накатывали раскаяние, застарелое чувство вины, тоска и безысходность – в такие дни он ощущал свою неполноценность так остро, что не хотелось жить.

Он был выродком, одиноким уродом, отщепенцем – и он был последним листком на древе, чахлым посланцем могучих корней.

Двести поколений его пращуров смотрели на него с покрытых клинописью стен. Иногда ему казалось, что он сходит с ума.

Во что бы то ни стало он должен был исполнить требование древнего Закона, однако сама мысль о ритуальной комнате была ему страшна и противна.

Двести первый потомок был подвержен ночным кошмарам. Просыпаясь в холодном поту, он мог вспомнить только сладковатый цветочный запах, от которого слабели колени и подступала тошнота. Стиснув зубы, он пытался расшевелить свою память – и упирался в тупик, потому что вспоминалось всегда одно и то же – круглые комья глины, скатывающиеся по склизкому склону, деревянные пуговицы, скатывающиеся по наклонной доске, и голоса – возможно, отца, которого он плохо помнил, или матери, которую он не помнил совсем.