Синий мир - Роберт МакКаммон

Джон подцепил кусок белой рыбы, но замер, не донеся вилку до рта. Он внимательно посмотрел на Макдауэлла. Смотрел на него долго и внимательно, — старый монсеньер все продолжал кипятиться по поводу порноквартала. Такого бессердечного равнодушия, которое мелькнуло на этом старческом лице, ему никогда раньше видеть не приходилось. Макдауэлл грохнул кулаком по столу. Серебряные приборы жалобно звякнули.

— Она была личностью, — произнес Джон.

Макдауэлл замер с открытым ртом, уставился на него и недоуменно переспросил;

— Что?

Джон не соображал, что делает. Его трясло внутренней дрожью. Бросив вилку с куском рыбы на тарелку, он с горячностью повторил:

— Она была личностью! То есть я хочу сказать — у нее тоже была душа, у той девушки, которую убили.

— Что ты об этом знаешь? — с вызовом спросил Макдауэлл.

Настало время рассказать им про Дебру Рокс. Самое время. Но Джон потянулся к бокалу с вином, и момент был безвозвратно упущен.

— А я говорю — погрузить их всех на баржу с мусором и отправить в открытое море, — продолжал бушевать Макдауэлл. — Может, на корм рыбам сгодится.

Джон почувствовал легкую тошноту. Наверное, от вина, подумал он. А все из-за запаха Дебры Рокс. Кто-то через два столика от них открыл красную папку меню. Джон почувствовал, что потеет, что воротник стал слишком тесным и режет шею. Вслед за этим — с пугающей скоростью — перед глазами возник образ Дебры Рокс, без лица, и образ еще одной девушки, тоже безликой, в компании с двумя мексиканцами-телохранителями. Эта картина прочно заняла его воображение, и он подумал, совершенно спокойно: Я схожу с ума.

— Что вы сказали? — переспросил Вандерфолк.

— Я говорю… Наверное, мне хватит вина. — Он не подозревал, что произнес вслух предыдущую фразу. Этот новый провал в самообладании испугал его на глубинном, первозданном уровне. Он чувствовал себя как часы без стрелок. Все, что происходило в душе, на лице никак не отражалось. Во рту ощущался сильный чесночный вкус. Внезапно он понял всю абсурдность происходящего — мужчины, обсуждающие возможность внебюджетного финансирования организации питания для бездомных, за столом с голубым китайским фарфором и блюдами по цене от двадцати долларов. Какое-то в этом извращение, как-то это все очень неправильно, и это понимание вкупе с ярким образом Дебры Рокс на залитом солнцем пляже создало у Джона впечатление, что он может просто провалиться сквозь землю.

— Куда им деваться? — с усилием произнес Джон.

— Кому им? — переспросил монсеньер, вытирая корочкой хлеба тарелку.

— Женщинам из порноквартала. Куда они денутся, если тут все закроют?

— Не «если». Когда. — Макдауэлл нахмурился; между его кустистыми светлыми бровями набухла складка. — Странный вопрос, Джон.

— Возможно. — С чувством неловкости он оглядел собравшихся за столом. — Но, по-моему, это честный вопрос. Что станется с этими женщинами?

— Их заставят найти себе приличную работу, — ответил Макдауэлл. — Это во-первых. Но гораздо важнее, что эта грязь исчезнет с наших улиц, по которым ходят школьники и могут ежедневно наблюдать все это.

— Я понимаю, это важно, но… — Джон сделал паузу, стараясь найти нужные слова. — Мне кажется… Мне кажется, что нам следовало бы обратить внимание на женщин — да и мужчин тоже, — которые там работают. Видите ли… Одно дело — сказать, что их заставят найти себе приличную работу, и совсем другое — полагать, что они действительно захотят ее искать. Сомневаюсь, что город найдет дополнительные средства для переквалификации проституток и ресторанных танцовщиц, большинство из которых, не исключено, сидят на игле. — Он посмотрел на Вандерфолка. Тот сидел с каменным выражением лица. Потом — на Макдауэлла. Монсеньор застыл с куском хлеба во рту. — Сомневаюсь, что они в один миг превратятся в добропорядочных католиков. — Он попытался улыбнуться, но лицо было как резиновое. — Я полагаю, сэр… В общем, я пытаюсь сказать, что… Если мы выгоним их, то кто приютит их?

За столом повисла тишина. Макдауэлл запил свой непрожеванный кусок большим глотком вина.

— Твой вопрос… — наконец произнес он. — Ты считаешь, что ты более милосерден, Джон? Эти люди сами выбрали свой путь, и мы не несем за них ответственности.

— Не несем? — воскликнул Джон в полном смятении. Его захлестнула волна недоумения и боли.

— Нет, — подтвердил Макдауэлл и опустил на стол бокал. — Кажется, мы обсуждали проблему бездомных. Почему мы вдруг об этом заговорили?

Никто не осмелился заметить, что он сам отвлекся в сторону от главной темы. Ужин и разговор продолжились, но с этого момента отцу Ланкастеру вопросов не задавали, чему он был бесконечно рад, поскольку сосредоточился на своем вине и попытке — вполне безуспешной — вытравить из воспаленных мозгов голос Дебры Рокс.

Я снимаюсь в фильмах со стриптизом.

Глава 4

Джон проснулся часа в два ночи в липкой испарине.

Он лежал очень спокойно, словно пойманный в ловушку тела, над которым уже был не властен. Он снова начал молиться, но почти одновременно со стороны Бродвея донеслись завывания сирен полицейских машин.

На этот раз молитва не помогла.

Он попытался сосредоточиться на тексте из книги, которую читал днем. Иисус плакал. Иисус плакал. Иисус…

Жестокая книга это Священное Писание.

Он наблюдал за бликами света на потолке от фар проезжающих по Вальехо автомобилей. Библия — жестокая книга. О, конечно, великий революционизирующий труд, несомненно. Чудо языка и восприятия. Но тем не менее жестокая.

Они просто обошли тот период, когда Иисусу настало время жить сексуальной жизнью. Они просто опустили эту сторону жизни Иисуса и продолжили с того момента, когда Иисус уже понял свое предназначение и осознал то, что ему надлежит совершить. Они опустили все моменты, когда Иисус мог чувствовать неуверенность в себе, или мог испытывать нужду в женском обществе, или мог интересоваться чем-то иным, кроме спасения души.

И это очень странно, потому что Иисус, конечно, мессия, но Иисус также и человек. И почему человеческая раса лишена ответов на вопросы, которые должны были приводить в смятение даже мессию?

Он знал, что во имя Христа было развязано больше войн и больше невинных жизней принесено в жертву, чем по какой-либо иной причине. Правдой было и то, что религия, — по крайней мере религия в том виде, как ее интерпретировало человечество — создала цепи, контролирующие сексуальные устремления. Священное Писание говорит о сексуальности очень возвышенно, да, но как же быть с реальным миром, где обыкновенные люди вожделеют, страдают, просыпаются по ночам в поту с мыслью о прикосновении к запретной плоти? Библия говорит — надо ждать законного брака. Никакого прелюбодейства. Будь сильным. Имей совесть. Не пожелай жены ближнего своего. Прекрасно. Все это Джон понимал.

Но что говорит Библия о желании тела порно-звезды?

Он был девственником. Первое время воздержание было тягостным. Постепенно он подавил все желания путем чтения книг, занятий наукой, собирания паззлов. Он посвятил душу своему призванию.

Но теперь нечто иное неудержимо манило его к себе, нечто, возникшее в темной глубине подсознания. Нечто запретное и очень, очень сладкое.

— Боже милостивый, — прошептал он, — избавь, меня от этих мыслей. Молю тебя… Пусть они исчезнут! — Он знал, что Бог делает Свое дело, но каждый должен идти Ему навстречу. Он попробовал сосредоточиться на прочитанном, но нужные страницы не всплывали в памяти; вместо них всплывало другое — полные красные губы и влажный язычок, медленно облизывающий нижнюю губу с манящим вызовом.

Он не мог спать. Не мог даже притвориться, что спит. Он встал, в одних пижамных штанах направился к своему велосипеду, сел в седло и принялся яростно крутить педали.

Он обливался потом. Зачем на такую мощность было включать обогреватель? Он еще приналег на педали. Но во время этой бешеной гонки в никуда взгляд его был прикован к гигантскому полыхающему в ночном небе знаку «X».

— О Боже, — прошептал он, опустил голову и снова принялся молиться. На этот раз он решил читать литанию Деве Марии. Но когда спустя некоторое время снова поднял голову, красный «X» сиял на том же месте.

Он никогда раньше не обращал внимания, насколько большой и яркий этот знак. Может быть, в те моменты, когда он смотрел на него, некий люк в сознании был крепко-накрепко заперт и ни одна темная, грязная мысль не могла выскользнуть на поверхность. Но сейчас болты этого люка оказались сорваны, и оттуда полезли твари, совсем недостойные священника. Недостойные! Недостойные! Так он кричал про себя, крепко зажмурившись и давя на педали до тех пор, пока не начал струиться градом пот и не заболели легкие.