Что я думаю о женщинах - Дэвид Боукер

Но больше всего поразили строчки из “Женщины в белом”[3]: “…никогда бы я не услышал имя женщины, овладевшей всеми помыслами души моей, ставшей целью всех моих стремлений, путеводной звездой, озаряющей мой жизненный путь”.

Тайна вторая

Натали я любил уже давно.

Почти столько же, сколько ее сестру. Говорят, невозможно любить сразу двух. Еще как возможно! Не получается только быть честным — ни с обеими одновременно, ни с каждой по отдельности.

Когда мы познакомились с Джиной, я был почтальоном, точнее, ее личным почтальоном. В ту пору меня только что вышвырнули из художественного колледжа и бросила подруга. Пришлось вернуться к родителям и жить как они: скучно и безрадостно. Каждое утро я доставлял почту в самый богатый район Хейзл-Гроув и влюблялся в его прекрасных жительниц. Я был не один такой, можете мне поверить. На Королевскую почту работают сотни идиотов с разбитыми сердцами.

Мне нравилась Донна Сторми с Денисон-роуд, потом Джина Кемп, которая жила неподалеку на Шепли-драйв. Еще я заглядывался на Джинину маму: она выходила на крыльцо в полупрозрачном халатике и всегда шутила, гордо выставив вперед высокую, как у оперной певицы, грудь. От таких форм голова шла кругом!

На День святого Валентина я послал Джине с Донной по открытке, решив при встрече спросить, понравились ли поздравления. Донну Сторми я больше никогда не видел; возможно, она решила эмигрировать, испугавшись моей “валентинки”. А вот Джину в следующие два месяца я встречал каждую неделю. Обычно она шла на прогулку в лес и смотрела сквозь меня, будто я не существую. Это продолжалось до тех пор, пока я не решился спросить, что значат ее сальные взгляды. Смутившись, девушка объяснила: никаких взглядов не было, она меня вообще не видела. У нее сильная близорукость, а очки носить не хочется. В общем, она не “смотрела сквозь меня”, а пыталась разобрать, кто перед ней: человек или фонарный столб.

Не растерявшись, я тут же пригласил ее в бар. Надев очки, Джина оценила мои внешние данные и после недолгих размышлений согласилась. С той минуты все пошло как по маслу. Она смеялась над моими шутками, я — над ее любовью к Клиффу Ричарду. Джина была красивой, застенчивой и немного старомодной. В общем, лучшей девушки для меня не придумаешь.

Моя новая подружка оказалась большой оригиналкой: называла себя христианкой, а в Бога не верила. Я искренне удивлялся: Сына Господня признавать, а Господа — нет… Это то же самое, что верить в Микки-Мауса и не верить в Уолта Диснея.

Жила Джина с матерью Роуз и пятнадцатилетней сестрой. Несмотря на разницу в четыре года, они с Натали были похожи как близнецы: высокие, стройные, темноволосые. Над верхней губой — одинаковые родинки, делавшие сестер похожими на куртизанок при дворе “короля-солнца”. Зато им достались совершенно противоположные характеры: милая, кроткая, застенчивая Джина постоянно ходила в синяках, потому что из-за близорукости натыкалась на мебель. А Натали росла высокомерной и самоуверенной — если не хотела разговаривать, просто сидела и буравила окружающих взглядом.

Когда мы познакомились, Джина была девственницей. Прошло семь бесконечно долгих месяцев, прежде чем меня допустили до тела. Однако я быстро понял: девственность, псевдохристианство и сомнительные пристрастия в современной музыке мало что говорят о ее характере. Она не была ханжой и искренне восхищалась отборными ругательствами, которыми я щедро пересыпал свои рассказы. А в первую же неделю после знакомства Джина шокировала меня, появившись в гостиной совершенно голой.

И, видит Бог, так вела себя не только она. Все женщины в этом доме считали наготу естественной. Мол, смотреть — смотри, а трогать нельзя. Нетрудно догадаться, что руки у меня так и чесались!

Грязное белье было разбросано повсюду, я мог бы сколотить состояние, экспортируя ношеные трусики па Ближний Восток. В доме номер тринадцать на Шепли-драйв писали с открытой дверью, по-детски невинно болтая с матерью или сестрой. Я приносил им из серванта прокладки и присутствовал при обсуждении месячных. “Стыдиться нечего”, — учила дочерей Роуз.

Пожалуй, пора рассказать о Джордже Кемпе, отсутствующем муже и отце, недаром ведь я журналистские семинары посещал! В одной из газет редактор объяснил: любой репортаж основывается на вопросах: “Кто? Что? Где? Когда? Почему?” Меня так и подмывало ответить: “Идиотский Идиот, в идиотское время, в идиотском месте, плевать я хотел почему”.

На самом деле Джордж Кемп был страстным яхтсменом-любителем, который в 1980 году проявил истинную страсть к парусному спорту, решив, несмотря на штормовое предупреждение, выйти в море в районе Тор-бея. Яхта вместе с Джорджем пошла ко дну, чему его жена и дочери не переставали радоваться.

До своей трагической гибели Кемп, поборник железной дисциплины, держал жену и детей в страхе. Получая на завтрак слишком горячий кофе, он устраивал Роуз скандалы, запрещал девочкам шуметь в своем присутствии и не желал видеть в доме розовый цвет. Джордж, видите ли, считал, что розовый вызывает отрицательные эмоции. Случайно заметив в ванной кусок розового мыла, он начинал орать и топать ногами, таким образом демонстрируя свою правоту. Семейный доктор отослал его к психиатру, который установил: мистер Кемп страдает редким заболеванием — синдромом Кнаппа-Комровера, что на практике означало: он ненормальный, ненавидящий розовое идиот.

Но пользу Джордж Кемп тоже приносил. Он был отличным экономистом, специализировавшимся на учете прибылей и убытков (естественно, делая ставку на прибыль). Сбережения и разумно размещенные инвестиции обеспечили семье безбедное существование. Единственным, чего не хватало выжившим в условиях террора женщинам, было его отсутствие. Итак, в доме, когда-то сотрясавшемся от криков и топанья мужских ног, теперь играла музыка и звенел девичий смех.

В семье Кемпов любили музыку. Джина была пианисткой, а Натали играла на скрипке. Подростком моя будущая жена становилась лауреатом многочисленных конкурсов, однако к моменту нашего знакомства у нее пропал кураж. Она завалила прослушивание в Королевский музыкальный колледж, взяв в фортепианном концерте Баха такие аккорды, которые Иоганну Себастьяну даже не снились. “Техника у меня отличная, — оправдывалась Джина, — только уверенности не хватает”. Другими словами, она играла божественно — при условии, что никто не слышит.

У Роуз был антикварный салон в соседней деревушке Брамхолл, не по необходимости, а для удовольствия. Миссис Кемп пила как извозчик, и, похоже, спиртное шло ей на пользу: сангвиник от природы, она буквально расцветала от бутылки шардоне или стаканчика холодного джина. Когда напивалась, ее хриплый непристойный смех нередко заглушал рев пролетавших в небе самолетов. Роуз с головой ушла в черную магию и оккультизм. Таинственные, исписанные рунами и непонятными значками амулеты гроздьями болтались в расщелине умопомрачительных размеров груди.

Энергия из нее так и била, и миссис Кемп ничего не стоило посреди недели устроить шумную вечеринку. Она любила повторять: я ей как сын, но, перебрав вина, нередко щипала за зад. Интересные представления о материнской любви! Имя Роуз было для нее слишком коротко: Дайана Идеи Лилит Деметер Ом, сокращенно Дилдо, подошло бы гораздо больше.

Когда нашим с Джиной отношениям исполнился год, я ушел с почты, чем несказанно огорчил родителей, которые пригрозили выбросить меня на улицу. Роуз, считавшая, что я рожден для большего, чем сгибать открытки и удирать от бешеных пуделей, пригласила пожить у них в доме.

Я охотно согласился и перевез на Шепли-драйв свою одежду, диски и книги. Среди последних оказалось немало феминистской классики, которую, пытаясь повысить мой культурный уровень, навязала бывшая подружка: книги Де Бовуар, Глории Стай нем и той светловолосой лесбиянки в очках, имя которой я постоянно забываю. Плюс к тому несколько трудов Эллен Куэрк и первое произведение тогда еще неизвестной Анны Фермески “О гордых и толстых сестрах”.

Роуз с Джиной поразило такое количество феминистских книг, хотя они их не читали и читать не собирались. Самым радикальным изданием, которое я видел в их доме, был журнал “Современница”. Как большинство представительниц среднего класса, они считали себя феминистками и радовались, что с ними живет свободный от предрассудков мужчина. Умение мыть посуду и готовить макароны с сыром делало меня почти святым. Даже стараться не пришлось: хорошие манеры и несколько непрочитанных книг положили начало карьере профессионального лжеца.

Дух феминизма жил в Натали с самого раннего возраста. К пятнадцати она перепробовала достаточно парней, чтобы понять: они ей не слишком нравятся. Внешность у нее была далеко не феминистская в отличие от Джины, носившей просторные свитеры, тяжелые сапоги и короткие стрижки. Длинные, блестящие, как вороново крыло волосы делали ее похожей на Верховную жрицу в картах Таро, которые любила раскладывать Роуз. Прибавьте к этому платья, макияж, женственные шляпки и… глубочайшее презрение к мужчинам. Будь воля Натали, она бы их не видела и не слышала; увы, ей приходилось видеть и слышать меня не только потому, что я жил в ее доме, но и потому, что она была близка с Джиной. Итак, я стал для нее символом мужского пола, объектом анализа, экспериментов, а иногда и насмешек.