Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов - Леонид Семёнович Словин

они сюда гнутся… В эту сторону… — Никола все больше хмелел, болтал сам с собой. — К себе. А ты в ту сторону попробуй!

Разгоряченные парни, гонявшие мяч, смеялись. Он не замечал ни их, ни мяча, поднес бутылку к зубам, раскрутил.

— К пенсии стажа все равно не выработать! Хоть год за три паши! У других уже лет двадцать — двадцать пять… А у меня три!

— Чего он там? Молится? — засмеялся один из парней. Футбол понемногу им приелся. Парень был молодой, спелый, как наливное яблоко. Не битый еще. В белой майке.

— Бутылка у него вместо иконы, — крикнул другой.

— Сейчас я ему эту молитву испорчу…

Парень в белой майке повел мяч, далеко не отпуская от ноги. Было ему весело и хотелось посмотреть, как поведет себя одинокий бесцветный алкаш, лишившись божества.

— Давай… — друзья поддержали.

Парень подвел мяч к Николе и вдруг, словно нечаянно, поддал по бутылке. Никола хотел ее подхватить, второй удар пришелся по руке. Парень сделал поворот вокруг мяча и, не обернувшись, погнал назад к воротам.

Все видели, как опозоренный мужик поднялся, кротко оглянулся на озорника, ничего не сказал и, почти не качаясь, быстро пошел через беговую дорожку в щель между трибунами к домам.

— Беги, беги, мужик! — заорали. — А то магазин закроют!

Вернулся он скоро. Минут через десять. Шаг его был осмыслен. Только взгляд желто–пустых глаз казался отсутствующим. По губам снова текли слюни и пена. Он отводил их ладонью.

Парни к этому времени закончили играть, стояли кружком. Малый в белой майке стоял к Николе спиной, он и не заметил его. Увидел только, как мелькнул перед ним широкий рукав и что–то холодное, острое охладило его бок. Он удивленно посмотрел.

Горячая алая кровь уже текла по бедру быстрыми тяжелыми толчками. Майка и трусы быстро, на глазах, чернели. Парень сел на землю. Потом лег, почувствовав ватную слабость. Что–то зазвенело в голове.

Дико закричали женщины, гулявшие с колясками. Кто–то бросился звонить в милицию. Парни сгрудились вокруг.

Один Никола сразу обо всем забыл. Он снова отошел за ворота, на то место, где валялась пустая бутылка.

Все так же ласково светило солнце. Тихий ветерок трепал спортивные стяги.

Первой приехала милиция. Сразу же за ней, наполняя воем окрестности, принеслась машина реанимации.

Милиционеры подобрали брошенный нож, с опаской пошли за Николой.

Когда его брали, он не сопротивлялся, что–то кричал, показывал на валявшуюся бутылку. Половину фраз невозможно было разобрать, но некоторые он повторял с пьяной настойчивостью:

— Позвоните Игумнову! — кричал он. — Я его человек! Вот телефон! Двести тридцать пять… сорок…

Задержанный Игумновым автоматчик — без куртки, в хлопковой жеваной рубашке и брюках — сидел посреди кабинета. Руки его были в наручниках.

Конвоиры — в ядовито–зеленых пуленепробиваемых жилетах — курили по очереди. Им предстояло передать автоматчика спецконвою смежников. Соглашение о передаче было достигнуто на уровне управлений ведомств.

Автоматчик понимал, кому предстоит им заняться, отказался отвечать милиции о себе. Когда появился Игумнов, попробовал его достать:

— Герой!.. По телевидению еще не сообщили? «В Комитете государственной безопасности СССР…»

— Да нет, по–моему, — Игумнов не стал связываться. — Не слышно.

— Доволен? А что чуть ребра мне не сломал — отвечать не придется?

Игумнов пожал плечами:

— Видишь ли, у меня тоже только одна жизнь. И мне приходится самому ее защищать от таких, как ты.

— Между прочим, я не сделал ни одного выстрела… — Он пошевелил свободной рукой с папиросой. Вторая рука была соединена наручником с конвоиром. — До этого же я не стрелял! Вы знали! — Задержанный придавил сигарету. Пепельницу ему предусмотрительно не дали. Сунули пустой коробок. — Только угрожал!

— Знали?! Откуда?

— Но вы же поэтому и искали меня!

— Пальцы ему катали? — спросил Игумнов у старшего конвоя.

— Подполковник Картузов сказал, что они ему там сами откатают.

— Кулика сюда! — сказал Игумнов. — И пусть захватит валик.

Появился Кулик — коротконогий, прямоугольный, как плаха, — с пастой, с валиком.

Задержанному прямо в кабинете обмыли руки, краску наносили на пальцы валиком и тут же на бумаге прокатывали.

— Надеешься все–таки орденок за меня схватить? — спросил автоматчик.

— Да нет. Вряд ли.

— Вот если бы я засадил очередью. От пуза! Мертвый ты бы точно получил Красную Звезду. Посмертно.

— Тут ты прав.

Вместе с задержанным, с чужим конвоем Игумнов спустился к машине. Комитетчики — шестеро — были незнакомые; никого из них он не видел в группе захвата. Они разместились в двух машинах, старший — молодой парень, ровесник Игумнова — сел за руль, ловко вывернул к воротам.

«Вот так они всегда! А у нас с водительскими правами раз–два и обчелся!»

Асфальтированным пандусом Игумнов прошел в цокольный этаж. Как всегда, тут было светло и оживленно. У киоска с сувенирами толпились покупатели.

Он повернул дальше, к душевым. Где–то рядом шумел транзистор, слышался смех. Пассажиры собирались в видеозал. Не верилось, что наверху ночь, ушли последние поезда, а на втором этаже, в транзитном зале, скрючившись, спят дети.

У кооперативного туалета к нему неожиданно подскочил дежурный.

— Поздравляю! Ну, вы… — Восхищенный, он не нашел слов. — Даете!

«Первый человек, который меня поздравил… — подумал Игумнов. — А ведь все могло закончиться по–другому. Мог стать дважды кавалером Красной Звезды…»

Свою первую Красную Звезду он тоже, можно сказать, получил почти посмертно, когда лежал заваленный в ущелье в Афгане.

Задним часом он ощутил тревогу.

— 418–й! Ответьте! — Его вызывал дежурный. — Тебе звонили из Истры, из райотдела. Там кого–то задержали. Он ссылается на тебя…

В Истре у него никого не было, кроме Николы.

— Что–нибудь передали?

— Срочно просили позвонить… — Дежурный с ходу переключился на своё. — А у нас тут аврал. ОБХСС начинает большую игру!

В дверях щелкнул замок. Легкомысленно–беспечный милиционер заглянул в камеру.

— Спит? — показал на Николу.

Никто не ответил.

— Особо опасный. — Ему хотелось поговорить. — Парня зарезал на стадионе. Ребята видели… Кровищи–и! — Он поставил две миски, две кружки, хлеб с маслом.

Никола не пошевелился.

В камере, кроме него, было двое — невысокого роста кавказец и молодой русый парень.

— Выспался? — Русый подсел ближе. Он чувствовал себя хозяином, прокурор санкции на арест не давал — к ночи его должны были нагнать. — Как тебя звать–то? Я — Алексей. Здешний. Истринский. Это Эдик. — Он показал на сокамерника.

— Поешь, отец, — позвал кавказец.

Никола сокамерников своих жаловать вниманием не собирался. Снял брюки, тщательно уложил строчку, постелил. Лег в трусах поверх брюк. Аккуратность в камере — первое отличие вора.

Увидев всего две миски, Никола сразу понял:

«Не закрыли! Сижу не по сто двадцать второй, а по опьянению! Выходит,