Метафизика войны - Юлиус Эвола

Можно видеть, что таким образом участники тех событий приближались к сверхтрадиционному плану, если понимать слово «традиция» в наиболее строгом, историческом и религиозном смысле. Определённая религиозная вера, непосредственные цели, дух антагонизма стали только лишь средствами, неважными самими по себе, всего лишь топливом по своей природе, используемым для единственной цели — поддержания огня. Единственное, однако, что оставалось в фокусе — это сакральная ценность войны. И здесь становится возможным понимание того, что по ту сторону линии фронта война наделялась тем же традиционным смыслом.

В этом смысле, вопреки всему, крестовые походы способствовали культурному обогащению и взаимному обмену между гибеллинским Западом и арабским Востоком (который сам по себе являлся центром более древних элементов традиции); этот обмен имел куда большее значение, чем признают до сих пор большинство историков. Когда рыцари–крестоносцы столкнулись с рыцарями арабских орденов, бывших почти что их отражением, включая сходства в этике, обычаях, и порой даже в символах, тогда «священная война», противопоставившая две цивилизации во имя их религий, привела в то же время к их встрече — то есть, к осознанию того, что вопреки разной основе, обусловленной двумя различными верами, в конечном итоге они одинаково придали войне общую независимую духовную ценность.

В нашей следующей статье мы увидим, как, исходя из предпосылок своей веры, древний арабский рыцарь поднимался к той же сверхтрадиционности, что и рыцарь–крестоносец посредством своего героического аскетизма.

Однако сейчас мы хотели бы обратить внимание на следующее обстоятельство. Те, кто воспринимает крестовые походы с негодованием, как один из самых безумных эпизодов «тёмного» средневековья, не имеют ни малейшего подозрения, что то, что они называют «религиозным фанатизмом», было видимым признаком присутствия и действенности духовности и решительности — тех качеств, отсутствие которых как раз более характерно для настоящего варварства. В действительности человек крестовых походов был в состоянии восстать, сражаться и погибнуть ради того, что по своей сущности было надполитическим и надчеловеческим, и посвятить свою жизнь не частному, а универсальному, вселенскому. Это остаётся ценностью, нерушимой отправной точкой наших суждений.

Само собой, это не значит, что трансцендентальный мотив может побудить воина стать безразличным, заставив забыть о долге перед своим народом и отечеством. Вовсе нет — мы говорим о том, что смыслы, ради которых совершаются действия и приносятся жертвы, несоизмеримы по своей природе, даже если со стороны эти действия выглядят абсолютно одинаковыми. Существует огромная разница между тем, кто просто сражается в войне, и тем, кто в то же время вступает в «священную войну», черпая в ней высший опыт, одинаково желанный и желательный для духа.

Мы должны добавить, что хоть эта разница и является прежде всего внутренней, но, так как внутренние силы способны находить выражение во внешних проявлениях, эффекты этих сил выражаются на внешнем уровне следующим образом.

Во-первых, это «неукротимость» героического импульса. Тот, кто получает духовный опыт героизма, пронизан метафизическим напряжением, импульсом, чья цель «бесконечна», и который, следовательно, будет вечно вести его вперёд — далеко за пределы возможностей того, кто сражается из необходимости или как наёмник, или же ведом естественным инстинктом или некоторым внешним внушением.

Во-вторых, тот, кто сражается из соображений «священной войны», выходит за пределы любой частности и существует в духовном климате, который в любой момент может легко породить и вызвать наднациональное единство действий. Именно это мы видим в крестовых походах, когда князья и герцоги всех земель объединились в героической и священной кампании, невзирая на частные утилитарные интересы и политическую раздробленность, впервые проявив великое европейское единство, верное общей цивилизации и самому принципу Священной Римской империи.

Теперь, также и в этом отношении, если мы можем освободиться от шелухи, отделив существенное от случайного, мы обнаружим элемент, чья действительная ценность не ограничена каким-либо историческим периодом. Распространять героическое действие также и на «аскетический» план и основывать первое на последнем — значит подготовить дорогу к новой возможности объединить цивилизацию, устранить любые противоречия, обусловленные материальными интересами, подготовить обстановку для огромных дистанций и великих фронтов, и тем самым приспособить внешние цели действий к их новому духовному смыслу, согласно которому сражаются не за страну или честолюбивые государственные устремления, а за высший принцип цивилизации. Предзнаменование этого принципа, хотя само и является метафизическим, всегда ведёт вперёд — по ту сторону любых пределов, любых опасностей и любых разрушений.

ВЕЛИКАЯ ВОЙНА И МАЛАЯ ВОЙНА

Пусть нашим читателям не покажется странным, что рассмотрев комплекс традиций Запада, связанный со священной войной — то есть войной как духовной ценностью, — мы предложим теперь исследовать тот же аспект, выраженный в исламской традиции. Наоборот, для наших целей (как мы часто отмечали ранее) будет интересно осветить объективную ценность этого принципа путём демонстрации его универсальности, то есть его соответствия выражению quod ubique, quod ab omnibus, et quod semper.[9] Только таким образом мы сможем с уверенностью утверждать, что те или иные ценности совершенно независимы от чьих-либо взглядов, и что они по своей сути превосходят частные формы, принимаемые ими в той или иной исторической традиции. Чем лучше нам удастся показать внутренние соответствия между такими формами и их общим принципом, тем глубже читатель сможет изучить свою собственную традицию, полностью овладеть ею и понять её с метафизической точки происхождения.

Чтобы уяснить обсуждаемое в исторической последовательности, сначала нужно понять, что исламская традиция не возникает из некоего уникального метафизического источника, а по своей сути наследует персидской традиции. Как хорошо известно, Персия обладала одной из наиболее развитых доевропейских цивилизаций. В основании взгляда на жизнь в персидской традиции лежит исходная маздеистская концепция религии как воинской службы под знаменем «Бога Света» и существования как длительной, нескончаемой борьбы за спасение существ и вещей от власти дьявола, и эту концепцию нужно рассматривать как метафизическую составляющую и духовный фон для военных предприятий, достигнувших кульминации в создании персами империи «царя царей». После угасания мощи Персии эхо этой традиции продолжало существовать в череде средневековых арабских цивилизаций в формах, ставших чуть более материалистичными и иногда преувеличенными, но не до такой степени, в которой исходные элементы этой духовности были бы совершенно утеряны.

Мы рассмотрим здесь традиции этого типа прежде всего потому, что они представляют концепцию, которая вечьма поможет нам в дальнейшем понимании ряда идей, представленных в наших последующих статьях; например, концепция «великой» или «священной войны», отличной от «малой войны», но в то же время связанной с ней особым образом. Различие определено словами пророка, который, возвращаясь из военного похода, объявил: «от войны малой я возвращаюсь теперь к великой войне».

Малая война соответствует экзотерической войне — кровавому сражению, ведущемуся материальным оружием против врага, против «варваров», против низшей расы во имя высшего закона, или же, наконец, если война оправдывается религиозными мотивами, против «неверных». Не имеет значения, насколько ужасающи и трагичны события, не имеет значения, насколько огромны разрушения — метафизически такая война, тем не менее, остаётся «малой войной». «Великая» или «священная война» же, напротив, имеет внутренний и нематериальный характер — эта война ведётся против врага, «варвара», «неверного», которого каждый носит в себе, или который восстаёт всякий раз, когда индивид пытается подчинить всё своё бытие духовному закону.

Враг, проявляющийся в форме страстей, пристрастности, влечений, инстинктов, слабостей и внутренней трусости должен быть побеждён, его сопротивление должно быть сломлено, он должен быть закован в цепи и подчинен духовной личности. Это условие достижения внутреннего освобождения, «триумфального мира», позволяющего личности обрести то, что выходит за пределы и жизни, и смерти.

Кто-то мог бы назвать это просто аскетизмом. Великая, священная война — это такая аскеза, которая всегда была философской целью. Было бы соблазнительным добавить, что это путь тех, кто хочет сбежать от мира и кто, используя оправдание внутреннего освобождения, превращается в паству пацифистских трусов. Но дело обстоит совсем иначе. После разделения этих двух войн происходит и их синтез. Свойством героических традиций является именно то, что они предписывают «малую войну», то есть настоящую, кровавую войну, как инструмент к реализации «великой» или «священной войны», и в конечном итоге они становятся единым целым.