Портал - Александр Белаш

– Вот еще, загадка, – Лена пренебрежительно пожала плечами. – Это ж рядом, где дом Светки Малышевой, отсюда полтора квартала, только надо смотреть от железной дороги – а ты ходишь другим путем. У них на стене узор кафелем, ни с чем не спутаешь – только ничего такого черного там нет. Зачем ты все с земли поднимаешь, Вить? Мало грязи в доме, что ли? Пленка какая-то… фу!

– Чем тебе фотки не угодили? – сердито нахохлился Виктор. – Лежат – и пусть лежат! Тебя не трогают!

– Ты не кричи на меня! Фотки эти – противные!

– Да почему?!

– Не знаю! Мне от них тошно сделалось! Давай я их выкину!

– Не хозяйничай.

– Сам-то хозяин! Ты сметаны к творогу купил? Нет? Значит, мне придется идти, как всегда!

– А обойтись нельзя?

– Сам жуй без сметаны, очень полезно, склероза не будет, – ворчала Лена, одеваясь. – Ну хоть дай я их с глаз уберу, эти фото!…

– Не трожь! Переложишь как убьешь – я потом никогда не найду. Сам уберу, – ополоснув глиняные руки в тазике, встал Виктор.

– Чтоб, когда я пришла, духу их не было, – категорически заявила подруга с порога. – Мне от них страшно и жить с тобой не хочется. Эта клякса – как дыра в гробу, и черт-те что копошится! Вот!

Виктор заглянул в пластмассовую миску с творогом и тяжело вздохнул, потом сбросил пленку с фотографиями в ящик стола. Звук ножа возник где-то под потолком, слабо взвизгнул и затих.

На автовокзале центральный зал ломился от пестрящих товарами ларьков и киосков. Людская каша ворочалась в тесноте между торговых точек, галдя и покрикивая, ругаясь и пытаясь начать драку у касс, а динамик под обветшавшей схемой рейсов хрипел и надрывался:

– Автобус на Октябрьский поселок рейсом восемнадцать двадцать пять задерживается выходом из гаража! Повторяю – автобус на Октябрьский поселок…

Толстые мордастые милиционеры в зимних шапках и пухлых куртках с омерзением и скукой обходили закутки и темные утлы, то пинком, то тычком резиновой дубины взбадривая притулившихся в тепле бомжей и бомжих. Синюшные одутловатые жители подзаборного пространства смиренно поднимали свои зловонные тела с заботливо расстеленных картонок и перебирались на другое место вместе с барахлом, набитым в рваные и крест-накрест заклеенные скотчем пакеты с лицами сияющих красоток. Достался хлесткий удар по филейным частям и бомжу в потасканном черном пальто, лежащему, поджав ноги, в обнимку с мешком из-под сахара. От удара человек дернулся, но мигом стих, ворча что-то вроде: “Ухожу я, ухожу, видите?…” – поднялся и, низко ссутулившись, побрел к выходу, волоча мешок по полу, покрытому слякотью из грязи, снега и опилок. Франтоватый бомж – в перчатках! Не выходя, он задержался в тамбуре и сел на корточки так, чтоб его не толкали, по соседству с широкогорлой и угловатой сварной урной, прикованной цепью к трубе. Вскоре рядом с ним остановился, как бы закурив, другой невысокий и крепко сбитый в черном пальто:

– Какие успехи?

– Немного того, сего… – Вокзальный бомж раскрыл мешок и стал выкладывать на пол всякое разное: две пачки поваренной соли, блоки сигарет и спичек, мешочек пшенки, пакет макарон, штук пять яблок в магазинной упаковке, лекарства в коробочках, золотые украшения в пакетиках, с пломбами и бирками ювелирных магазинов, деньги в пачках, обернутых банковской лентой, какие-то ордена и медали, пистолет “ТТ” и патроны к нему…

– Не здесь, – процедил стоящий, еле скосившись на добычу. – Идем наружу. Я узнал фамилию – Заруцкий.

Выйдя, они завернули за угол здания, где сиротливо высились остовы палаток привокзального рынка. Парни сноровисто разбирали прилавки, укладывая их части стопками на двухколесные тележки. Заметив два черных силуэта, топчущихся совсем рядом под стеной вокзала, один из небритых смуглых молодцев окликнул их:

– Э, дорогой! Мочиться туалет ходи, место у параши! Слышал, ты?! А по морде?

Темное лицо посмотрело на него; в руке мелькнул витой металл, и щелкнула, загораясь белым полумесяцем, отточенная сталь.

– Иди поближе, – позвал густой голос. – Далеко не слышу.

– Не связывайся, – придержал горячего южанина другой, постарше. – Видишь, он какой? Пусть уйдет, ладно?

Молодой и горячий задумался и отвернулся, шепча что-то скверное.

Взяв у бомжа “ТТ”, мужчина в черном взвесил пистолет в руке и заботливо убрал под пальто, кивнув с одобрением, а бомж, звучно вытерев нос о перчатку, втянул в рукав витую железку, едва успевшую на лету захлопнуть и прижать к стержню коготь.

Дед Максимов заметил незнакомца издали; сразу видно было – человек здесь впервые и что-то ищет. Невысокий, коренастый мужчина в черном пальто беседовал под фонарем с отзывчивой бабусей, которая всей душой была рада помочь и, несомненно, помогла бы, если б хорошо слышала и видела.

– Ты, милый, шибче говори, шибче! Я глухая! – бабка поощряла мужчину орать, но тот голоса не повышал и показывал ей бумажку.

– …и слепая! – доложила бабушка. – Очки дома забыла! И с очками ничего не бачу!

Отчаявшись добиться хоть чего-нибудь от бабки, мужчина заворочал головой: кого бы еще расспросить? Максимов поспешил к нему – как же, нельзя чужому миновать дворника! Новый человек – а вдруг он здесь поселится? Надо заранее все выведать о нем.

– Добрый вечер, – лисой подъехал Максимов с дружелюбными ужимками.

– Спокойной ночи. Я хочу найти человека. Заруцкий – знаешь? – невежливо, без приветствия и как-то сразу нахраписто заговорил мужчина в черном. По заросшему лицу, снизу закрытому витками шарфа, а сверху – облегающей шапкой, нельзя было понять, что на уме и на душе у человека. Сильный, но хрипловатый голос намекал, что мужчина простужен… И верно, цвет лица у него был какой-то болезненный, землистый. Правда, держался он прямо, в теле чувствовалась недюжинная сила.

– А-а-а, наш скульптор! – возрадовался Максимов. – Он – знаменитый ваятель, сами увидите. Ему памятники заказывают на кладбище. Гена Воркута, кого летом застрелили, – знаете? Так надгробие ему Заруцкий делал! Богоматерь скорбящую, ангелов… Трогательно!

– Скульптор? – Мужчина в черном пальто склонил свою тяжелую и круглую башку к плечу, как бы удивляясь или что-то не поняв. – Он… сам делает фигуры?

Максимов смекнул, что это случай сосватать Иннокеньтичу клиента – если у Иннокеньтича снова деньга заведется, угощенья можно стребовать – ой сколько! Оживившись, дед замахал руками:

– Он головы делает! И фигуры. Все лепит! Вон его гнездо, на самой верхотуре, – на два пролета выше, чем лифт ходит.

– Который вход к нему? – Мужчина в черном пальто повернулся к подъездам.

– Сюда идите. На девятый, а оттуда… – Максимов не успел договорить; мужчина, не поблагодарив, уже шел прямиком к двери.