Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек - Ханс Шерфиг

из министерства около двух часов дня. Он получил письмо, которое, по-видимому, сильно взволновало его. Он очень нервничал и, уходя, забыл свой коричневый портфель и палку.

Это сообщение сильно встревожило фру Амстед. Часы шли, и у нее не было другого выхода, как позвонить в полицию.

Муж ее, даже если бы с ним стряслось что-нибудь из ряда вон выходящее, мог бы позвонить по телефону домой. У них никогда не было тайн друг от друга. Их брак был совершенно счастливым. Никому и в голову не пришло бы, что она или муж пойдут куда-нибудь развлекаться в одиночку. Все восемнадцать лет супружества они прожили душа в душу. Фру Амстед даже не представляла себе, кто мог писать ее мужу, и почему письмо адресовано в министерство, а не на Херлуф-Троллесгаде.

О том, чтобы муж ее познакомился с какой-нибудь женщиной и переписывался с нею втайне от жены, не могло быть и речи.

Ей известно все, что касается ее мужа. Ни в жизни, ни в душе, ни в теле его нет ни одной черточки, которая не была бы прекрасно знакома ей или могла бы ускользнуть от ее внимания.

— Так, так! — ответили фру Амстед из полицейского управления. — Теперь дайте нам только время. Если бы ваш муж попал в автомобильную или в какую-нибудь другую катастрофу, мы уже имели бы об этом сведения от санитарного отдела пожарной команды или от скорой помощи. Между тем ни в городские, ни в пригородные больницы не доставлен ни один пострадавший по имени Теодор Амстед. Нет и таких, чье имя не удалось бы установить.

Но это, конечно, не успокоило фру Амстед. За восемнадцать лет ни разу не случилось, чтобы муж явился домой позже чем в двадцать минут шестого. Только однажды он ушел из министерства раньше времени. У него тогда было воспаление надкостницы, и боль вдруг так усилилась, что он не в силах был дольше терпеть. Но, разумеется, и тогда, прежде чем отправиться к зубному врачу, он позвонил домой.

А письмо, которое Теодор Амстед получил по служебному адресу, — это уж нечто совершенно непостижимое. Кто же, во имя всего святого, мог ему писать?

Фру Амстед знала, что шестнадцатилетним гимназистом ее муж был платонически влюблен в какую-то продавщицу из киоска. Фру даже помнила стишки, которые юный Амстед посвятил даме своего сердца.

Вот сидишь ты в узком окошке киоска,

Как вешние грезы, смеются глаза...

На меня же обрушилась дождь и гроза.

Фру Амстед давно уже простила мужу этот грешок юности. Если она когда-либо напоминала ему об этом, то только в шутливой форме, поддразнивая его; в таких случаях он краснел и смущенно улыбался.

Нет. Никаких тайн от жены у него не было. И все происшедшее кажется ей таким непонятным и диким.

Фру Амстед плакала. «Что же могло приключиться с нашим папочкой? Что случилось?» — то и дело повторяла она.

И ее мальчик — тринадцатилетний Лейф — тоже плакал и так стучал зубами, словно его знобило. Это был худой, бледный мальчик с очень светлыми волосами.

Обед давно остыл, и фру Амстед уже не раз подогревала его. На обед были фрикадельки с сельдерейной подливкой. «Нет ничего хуже сельдерейной подливки», — думал Лейф. Всхлипывая, он все же испытывал некоторое удовлетворение от того, что обеденная трапеза с ненавистными фрикадельками и сельдерейной подливкой откладывается на неопределенный срок.

Да и вообще вся обстановка как-то удивительно будоражила и щекотала нервы. В строго отрегулированную и размеренную жизнь ворвалось что-то необычное, потрясающее.

Когда обед, наконец, подали, у матери уже не хватило духу уговаривать сына, чтобы он все съел. Обычно она начинала его пилить:

— Ты никогда не вырастешь большим и сильным, если не съешь всего! Сельдерей с фрикадельками — самая полезная пища! Уж можешь не сомневаться, что Лейф Счастливый всегда начисто съедал свои фрикадельки с сельдерейной подливкой!

Лейф Счастливый, прославленный викинг и мореход, всегда ставился в пример мальчику — когда он плохо ел или когда у него не выходили задачи.

На этот раз, вставая из-за стола, фру Амстед даже не заметила, что на тарелке Лейфа осталось немного сельдерея. Обычно же в семье придавалось огромное значение тому, чтобы впихнуть в глотку юнцу именно эти остывшие комки. Однажды, когда Лейф был еще малышом, он целый вечер продержал во рту одни из таких «остатков». Не будучи в силах проглотить эту снедь, Лейф несколько часов хранил ее за щекой, так что родителей даже встревожило его молчание. Обнаружилась эта проделка в тот самый миг, когда он собирался выплюнуть вязкий ком в носовой платок. Какой тут поднялся отчаянный переполох! В назидание мальчику помянули и Лейфа Счастливого и тех бедных детей, которые были бы наверху блаженства, если бы их кормили так жe вкусно, как Лейфа. А если он и впредь будет вести себя предосудительно, пригрозили ему, то когда-нибудь ему и в самом деле придется голодать. А Лейф решил про себя: как это, должно быть, замечательно! Нет, он совершенно не думал о еде.

В этот вечер даже уроки были забыты. Обычно мать проверяла сына по истории и географии. Арифметику и немецкий язык взял на себя отец.

Немало ожесточенных стычек разыгрывалось ежедневно в квартире на улице Херлуф-Троллесгаде. Зато Лейф шел одним из первых учеников в классе. Это доставалось, конечно, не без слез. В свое время и отец Лейфа принадлежал к числу лучших учеников. И это тоже стоило многих слез. Отец Лейфа посещал ту же самую серую школу на площади Фруе-Пладс, которую окончил его отец. Да, в семье Амстедов были свои традиции...

Фру Амстед то и дело бегала к окну и окидывала взором пустынную и темную Херлуф-Троллесгаде. При этом она старалась особенно