Хочу быть в цирке дрессировщицей - Николай Климонтович

Дальнейший план был таков: посередине пруда на искусственном островке стояла будка, в которой в летнее время года проживали два лебедя. Вот этот самый островок и задумал использовать ресторатор: поставить там беседку для чайной церемонии, к которой отобедавших гостей привозила бы венецианская гондола — на десерт. Заметим, эта эклектика вполне постмодернистская: чай — японский, гондола — венецианская, гондольер, надо думать, оказался бы выписан из Кутаиси, а коньяк здесь подавали бы, скорее всего, все-таки французский. И эта мешанина тоже созвучна стилистике фильмов Михалкова, — тоже сплошная «сибирская цирюльня» в своем роде. Да и сам размах задуманного предприятия тоже вполне артистический, не без привкуса авантюры.

Отметим, что парк у пруда закреплен за одним ведомством, сам пруд принадлежит организации с названием типа Мосводоканал, кусок набережной под стеной монастыря закреплен за патриархией, другой кусок — за Историческим музеем, и при этом неясно, кому принадлежит мостик. Причем не один из владельцев, как выяснилось, за свое имущество слишком и не держится.

Скажем, в случае Водоканала или как там эту организацию зовут, понять владельцев пруда можно — толка от него никакого, а головной боли много. Вот, например, замечательна история с лебедями: уж коли приобретать пруд, то их же нужно же было куда-то девать. Простой задачей это виделось лишь на первый взгляд. Батоно Торнике столкнулся с тем, что лебединое дело на пруду поставлено на широкую ногу. Круглогодично комфорт двум лебедям обеспечивала бригада из 12 человек, и в этом можно увидеть при желании некую символику. Все они получали зарплату за то, что задавали лебедям корм, а зимой прогревали воду в пруду мощными калориферами, дабы лебеди плавали в теплой водичке. Как мы знаем из русского опыта, даже когда очень хочется, чтобы было как лучше — лебедям ли, людям ли, — выходит как всегда, то есть дурно. В данном случае, калориферы натурально выходили из строя. Тогда бригада из 12 человек разжигала на острове костры, чтобы как-то обогреть свое лебединое озеро. При самом приблизительном подсчете оказывалось, что содержание лебедей обходится Водоканалу в сумму около 50 миллионов старых рублей ежегодно: конечно, не михалковский бюджет, но тоже кое-что. Батоно Торнике решил дело просто: лебедей он самолично свез на зимовку в московский зоопарк и заплатил за их временный постой 300 000, а бригаду распустил по домам. То есть фактически упразднил двенадцать рабочих мест, ибо немолодые тетки из бригады на роль гондольеров и гейш явно не годились. Это, конечно, не завоевало ему симпатий простых прудовых работников. Ну да это к слову…

И вот, когда договор с Водоканалом был достигнут и пруд передали в полное ведение ресторатора, одним сумеречным февральским деньком, выглянув в окно своего заведения полюбоваться лишний раз на свое приобретение, ресторатор увидел, что на льду пруда какие-то незнакомые люди нечто возводят безо всякого его ведома и на то санкции. Он, конечно же, поспешил на место и выяснил, что это рабочие из группы обеспечения съемок «Сибирского цирюльника» приступили к строительству декораций масленичной ярмарки. Что он им сказал — тайна, хотя мэру Лужкову доложили, кажется, что грузин вышел на лед с «калашниковым» наперевес. Так или иначе, но дня два рабочие на пруду не появлялись.

Однако тягаться с Михалковым у ресторатора не было никаких возможностей. Договор с Водоканалом по приказу мэрии был расторгнут, и грузину оставалось лишь с тоскою наблюдать из окна своего ресторана, как разворачиваются кинематографические деятели на поверхности уже ставшего ему таким родным пруда.

В январе прошлого года «Московский комсомолец» бодро сообщал о съемках «Сибирского цирюльника»: «Самые массовые сцены фильма должны развернуться у стен Новодевичьего монастыря. Здесь будет сниматься сцена Масленицы. Причем после окончания съемок декорации, по всей видимости, разбирать не будут и ярмарочным городком «столетней» давности смогут пользоваться москвичи». Еще в какой-то газете говорилось, что декорации превратятся в «детский городок» с тем, чтобы дети, играя, могли, так сказать, вдыхать аромат старины и родной истории. Можно лишь представить, как батоно Торнике, читая подобные сообщения, хватался за сердце.

Все это была, конечно, откровенная чушь: декорации стояли все-таки на льду. Но, тем не менее, в этой информации содержался один угрожающий для пруда момент. Дело в том, что демонтаж таких огромных декораций сам по себе довольно дорог. И если представить себе, что все эти деревянные постройки остались бы после съемок на льду пруда, то к лету от самого пруда ничего бы не осталось: разбухшее дерево просто переполнило бы его чашу. Забегая вперед, скажем, что декорации таки были разобраны — солдатами из стройбата, помните слова министра обороны, тут-то лишний раз его помощь и пригодилась. Разобраны и вывезены, хотя, как мы понимаем, солдаты на такой работе не проявляли особого экологического рвения, и если какое-нибудь бревно падало в полынью, то доставать его ни у кого никакой охоты не было. Так что на дно ушло порядочно мусора, но даже не это нанесло пруду самый большой ущерб.

В какой-то из дней февраля, когда к съемкам все было готово, внезапно потеплело, и лед стал проседать, не выдерживая веса построек, лошадей, полутора тысячной массовки. Спасли дело чудом: пресса писала, что под лед пришлось загрузить около 200 тонн искусственного льда. То есть закачать в пруд огромное количества химических соединений, которые, конечно же, убили в нем все живое. Можно рассуждать о том, до какой степени в своем рвении к созиданию позволено режиссеру простирать свои амбиции, но это — отдельная тема. Нам лишь ясно, что вокруг проекта Михалкова с самого начала было много лишнего шума. Поэтому вполне символично, что, когда в процессе съемок сцены Масленицы стали рваться петарды, ничего не подозревавшие верующие, пришедшие на великопостную службу в монастырский собор, вздрагивали и тревожно крестились, полагая, что монастырь штурмуют татаро-монголы: даже администрацию музея, по словам директора Ирины Борисенковой, никто ни о чем не предупреждал…

Все проходит, не печальтесь. Завершены съемки, исчезли декорации, Михалков монтирует свою ленту во Флоренции. По пруду опять плавают лебеди с вопросительно выгнутыми шеями, а вся бригада из двенадцати человек опять на своем рабочем месте.

Распускается листва в парке, цветет грушевое дерево у входа в «Пиросмани», там варятся хинкали, льется кахетинское, чудесный грузин батоно Торнике смотрит на гладь пруда и продолжает строить планы.

И кто знает — может быть, все было не зря. И красивый режиссер Никита Сергеевич Михалков в смокинге за своего «Цирюльника» в торжественной обстановке будет получать-таки в Каннах Золотую пальмовую ветвь. А грузинский ресторатор Торнике Копалеишвили построит-таки беседку на острове. И рядом с лебедями поплывут под стенами древнего монастыря венецианские гондолы с влюбленными парами. И все наладится к общему удовольствию.

А, может быть, ничего этого и не будет. Потому что жизнь наша непредсказуема и прихотливей самых смелых о ней наших предположений.

Громкая обитель

В субботний день переноса святых мощей из Москвы в Звенигород столица предавалась мирским развлечениям: в Кремле был спортивный праздник, у собора Василия Блаженного рок-концерт. Однако немало верующих и немало зевак присутствовало при выносе драгоценной раки из Святых врат Свято-Данилова монастыря; прежде чем ее погрузили в автобус, страждущие имели возможность приложиться к мощам, после чего кавалькада, возглавляемая лимузинами Патриарха и губернатора Московской области, двинулась на Кутузовский, а там через Одинцово по старой Смоленской дороге до Голицына. В трех попутных церквах отслужили краткие молебны, и процессия направилась к звенигородской обители. Этим жестом Патриархия поддержала возрождение древнего Саввино-Сторожевского монастыря, которому в новом исчислении вовсе не шесть сотен лет, а без году неделя.

В январе 1918 года большевики, управившись с неотложными революционными делами, обратили взор к Церкви: декрет об отделении ее от государства был тезкой ельцинского и именовался «о свободе совести». Большевиков, впрочем, совесть мало заботила: им не давали спать несметные церковные богатства. Декрет объявлял национализацию церковного имущества: Церковь лишалась прав юридического лица, за верующими оставались лишь богослужебные помещения да кое-что из утвари и посуды.

Наиболее радикально подошли новые власти к грабежу монастырей. За предшествовавшие большевикам 1000 лет русской истории в России возникло около полутора тысяч обителей, скитов и монастырских подворий. Прикрыть все это хозяйство одним махом даже большевикам было непосильно, для начала в обители были назначены «монастырские комиссары» с полномочиями выписывать квитанции на отпуск монахам дров и давать разрешения пользоваться ризницами. Но к 22-му дело было сделано, имущество монастырей целиком отошло «государству рабочих и крестьян». В бывших обителях размещали коммуны, колонии беспризорников, концентрационные лагеря, в соборе Троице-Сергиевой Лавры устроили тир для красноармейцев. Из монахов образовывали «трудовые формирования», немощных отправляли в дома призрения.