Рассказы о прожитом - И. Шварёв

Вятка, считай, была рядом с Котласом, а от Котласа рукой подать и до моих родных мест. Перед вступлением в должность мне дали двухнедельный отпуск, и я впервые за два года навестил семью. Сбылась-таки зародившаяся у меня в Вязьме мечта – приехал в деревню офицером. Были на мне золотые погоны и скрипящие ремни. Только вместо боевых наград на гимнастерке поблескивал значок-крестик, который вручался юнкерам при производстве в прапорщики.

Младшего сына Мишу, который уже ходил по избе сам и лепетал кое-какие слова, я увидел первый раз. Он родился после моего ухода на службу. Пете шел четвертый год. Когда я вошел во двор, он играл с соседским мальчишкой у колодца, не узнал меня, побежал к матери в дом: «Мама, к нам большой солдат пришел!» Растерянная, ошеломленная неожиданной радостью Ольга встретила меня на крыльце…

Две недели отпуска пролетели счастливо-бурным вихрем. Кое в чем помочь отцу удавалось только с утра, а к обеду собираются гости – христофоровские и из соседних деревень. Приносят бражку, медовуху, настойки. Жили мои земляки в общем-то бедновато, но таких голодух, о которых я слыхал в Ростове, у нас не было. Отец пожертвовал на застолья барана и овцу.

Ходили с Ольгой по полям, знакомым пожням, начавшему желтеть березняку. Не мог надышаться родным воздухом, запахами убранной ржи, коптящих овинов, увядающих трав. Страшно хотелось сбросить с себя военную форму и остаться в своей избе, в своей семье. Но служба есть служба. Пришлось возвращаться в полк. Родня опять провожала меня до Сольвычегодска. По ледяной воде Вычегды еще шли пароходы. Я во второй раз смотрел с кормы на оставленную пристань, где плакала Ольга, а наши родственники махали вслед пароходу платками и картузами.

Октябрьская революция

В 106-м полку я пробыл недолго, близко ни с кем не успел сойтись, поэтому не помню сейчас по фамилиям ни командиров, ни сослуживцев. Вернувшись из отпуска, принял взвод, но командовать им, можно сказать, мне не пришлось. Народ во взводе подобрался боевой, большей частью из бывалых солдат, прибывших в Вятку из госпиталей. Слушались они меня плохо, обращались ко мне чаще на «ты», звали по имени-отчеству, а с вопросами, бытовыми и служебными, шли обычно не к командирам, а в солдатские комитеты. Комитеты были избраны и в полку и в каждой роте.

Учебные занятия в ротах не велись. Единственное, что мы делали, так более или менее сносно несли караульную службу да выходили на хозяйственные работы по обслуживанию внутренних потребностей полка. В казармах шли бесконечные споры на знакомую тему: скоро ли кончится война? Я выше говорил о низкой дисциплине в Ростове и Одессе, но то, что я увидел в Вятке, не подлежало никаким сравнениям.

Солдат никто ни от чего не удерживал. Офицеры, словно предчувствуя конец своей власти, старались не замечать безобразий. Солдатские комитеты тоже по существу бездействовали, только давали наряды на работы да выносили порицания за проступки в карауле или за хулиганство в городе.

Полк катился к полному разложению. То выявится пропажа оружия и патронов, то группа солдат растащит продукты в частном магазине, то пьяный часовой откроет беспричинную стрельбу, то в столовой возникнет кем-то спровоцированная драка. Многие солдаты перестали бриться и постригать бороды, ходили в распахнутых шинелях без ремней, курили где попало, являя собой пример распущенности, апатии, безразличия ко всему, что делается вокруг. Росло число дезертиров.

Офицерский состав, практически отстраненный солдатской массой от командования, находил утешение в пьянстве и в спорах-разговорах о будущем России. Пытались создать некую офицерскую организацию и тайком от солдат устраивали собрания. На двух таких собраниях, проходивших в доме какого-то местного политика, присутствовал по приглашению батальонного командира и я. Главным вопросом на этих собраниях было – что делать с солдатами, как вернуть их к послушанию? Одни предлагали пустить в роты опытных агитаторов из «цивильных» горожан. Другие советовали похитрее действовать через солдатские комитеты. Находились и такие, что требовали арестовать полковой комитет и для устрашения солдат расстрелять перед строем нескольких смутьянов. Их одергивали: «Поздно! Они тебе так расстреляют – костей не соберем».

Среди других отличался особой активностью немолодой штабс-капитан. Его знали и в городе и в полку, так как он часто выступал на митингах и писал заметки в вятскую газету. Он, по-моему, был одним из организаторов офицерских собраний.

– Почему мы смотрим в рот полковому комитету? – горячился этот штабс-капитан, потрясая кулаком. – Позор! Председатель комитета – повар, малограмотный мужик! Он превратил полк в стадо баранов, а мы, доблестные русские офицеры, распустили нюни, все ждем команд сверху. Не будет нам никаких команд! Надо действовать самим! Надо добиваться переизбрания комитета, ввести туда верных нам людей.

Мне собрания не понравились. Очень уж пахнуло на них старорежимными офицерскими замашками. Отошел в сторону, на очередные сборы не являлся и вскоре заметил острое недовольство со стороны своих прямых начальников. Командир батальона вызвал меня к себе: «Ты не вздумай солдатам рассказывать о том, что слышал на наших вечеринках. Болтовня одна там, а узнают солдаты – кровь может пролиться. И эта кровь будет на тебе. Всю жизнь не отмолишь… если еще сам живой останешься». Об офицерских собраниях я никому не рассказал. Во-первых, дал батальонному честное слово. Во-вторых, мне казалось, что и без того озлобленные на многих офицеров солдаты в самом деле могут поднять их на штыки.

В те дни, как никогда раньше, я чувствовал себя на распутье – от солдат вроде бы отстал, они чуждались меня из-за звездочки на погонах, но и к офицерам не пристал, понимая, что они гнут не мужицкую, а господскую линию.

Не могу точно сказать, какого числа мы узнали о новой революции в Петрограде. Я услышал о падении Временного правительства в день заступления на дежурство по караулам от солдат своего взвода.

– Слыхал, Михаил Федорович, вести из Питера? – обступили меня радостно возбужденные солдаты. – Нету больше Керенского! Спихнули, как и царя!

– Сказывают, какая-то телеграмма пришла. Ребята в город ходили, слышали от людей. А наши штабные «благородия» молчат, корень их за ногу! На глаза не показываются. И в комитете ни хрена толком правды не знают.

– Правительство, говорят, на съезде революционеров новое выбрано. Начисто из рабочих да солдат. А главным – Ленин!

– Эх, братцы, теперя дела двинутся! Может, и воевать перестанем…

Полученную Вяткой новость подтвердил мне в комендатуре капитан, проводивший инструктаж:

– В Петрограде власть перешла к социалистам. Верховодят пока большевики. Не знаю, надолго ли, но каши, судя по всему, наварено много… Ну-с, большевики большевиками, а служба службой. Смотри, прапорщик, сегодня в оба. Стемнеет, думаю, что начнется кошмар, какого тихая Вятка еще не видывала. Солдаты в частях бузят, обыватели из дома в дом забегали, в некоторых местах рабочие в кучки собираются…

Вопреки настороженным ожиданиям, вечер и ночь прошли в городе и в казармах без особых «кошмаров». Были случаи грабежа на улицах, бандиты выломали двери у двух магазинчиков, на одной из улиц поскандалили с местными жителями пьяные солдаты. Все это было в те времена явлениями обычными. К поддержанию порядка подключились солдатские комитеты. Военные патрули вместе с дружинниками из безоружных рабочих разгоняли дерущихся, доставляли в каталажку пьяных, взяли под охрану взломанные магазинчики. Жители, не высовывая носа за ворота, отсиживались в темных домах.

Под утро, как мне показалось, город совсем утих. Я прилег поспать, но вскоре на столе зазвонил телефон. Чей-то властный голос (наверное, это был начальник гарнизона), не называя себя, хлестко выбранил меня за то, что не сразу взял трубку, и приказал: «На реке полгорода собралось, водку со льда черпают. Много солдат. Галопом – туда! Выяснить, в чем дело и навести порядок!».

Разбудил одного из солдат, сели с ним на стоявших у дежурки оседланных коней, поскакали к реке. Начинало светать. В центре города улицы были пустынны и тихи, но на окраинных улочках мы увидели множество людей, торопившихся в сторону реки. На берегу Вятки нам открылось странное зрелище. Густая толпа копошилась на льду. Одни кружками, другие прямо ладонями набирали в котелки, ведерка, миски какую-то мутную жидкость из разлитой по льду широкой лужи. Солдаты смешались с гражданскими. Веселое гоготанье, крики, смех. Из города, кем-то оповещенные, бежали на ледяной пир новые группки людей.

Еще разозленный бранью начальника по телефону, не думая о последствиях, я направил коня прямо в винное озерцо и приказал толпе расходиться, а солдатам дал команду: «В две шеренги становись!» Ничего хорошего из этого не получилось. Вид офицера, посмевшего опоганить лошадиными копытами «дорогую» лужу, разъярил толпу.