Толстая Нан (Императрица Анна Иоанновна) - Елена Арсеньева

Ничем не выдавая своих чувств, герцогиня дождалась, пока Мориц уехал в Курляндию, и в тот же день Адриенна Лекуврер получила букет от неизвестного поклонника. Она привыкла к таким знакам внимания, однако сей букет был настолько великолепен, что она долго и с восторгом разглядывала его, наслаждаясь его ароматом, а потом поставила в своей спальне. Этой же ночью она занемогла — началось медленное умирание великой актрисы. Доктора подозревали, что причиной смертельной болезни стало отравление, в свете ходили самые разнообразные слухи, ибо де Буйон не могла скрыть своего торжества, но за руку ее никто не схватил, были только подозрения, а потом… потом стало уже поздно. Де Буйон хорошо поработала: от ее яда не было противоядия.

Адриенна мучительно угасала, и падающую звезду очень скоро все покинули и позабыли. Только Вольтер, услышав о случившемся, немедленно примчался из провинции к своей подруге — чтобы отдать ей старый долг и закрыть глаза. И он был единственным, кто присутствовал на похоронах Адриенны — страшных, унизительных, без отпевания, без свечей, без гроба: ведь актеров в те времена отлучали от церкви.

Разумеется, Мориц Саксонский горевал, узнав о смерти Адриенны Лекуврер, однако, если честно, ему было не до прежних привязанностей: он был всецело занят тем, как бы привлечь к себе максимум внимания и симпатий в Курляндии. На деньги бедной Адриенны он образовал в Митаве милицию, восхитил своей воинственностью и острым умом местное дворянство.

Анна Иоанновна сходила с ума по черным глазам Морица и грезила о том времени, когда станет его женой. Мориц обращался с нею любезно, однако не без небрежности: зачем понапрасну тратить пыл на свою, можно сказать, уже законную жену? К тому же Анна не вызывала у него нежных чувств. Втихомолку он называл ее то вестфальской колбасой, то Толстой Нан, произведя таким образом очень своеобразное уменьшительное от ее имени, хихикал над ней с любовницами и вообще был убежден, что Курляндия у него уже в кармане.

Не тут-то было! Если женщины теряли головы от любви к Морицу, то мужчины относились к нему совершенно иначе. В Польше и России при дворах назрело возмущение откровенной наглостью графа. В Петербурге больше всех негодовал Алексашка Меншиков: он сам мечтал о герцогстве Курляндском! Сам хотел сделаться герцогом! Разумеется, не ценой брака с Анной (Меншиков уже был женат, да и Анна за него не пошла бы), а с помощью давления на местное дворянство и купечество. Алексашка из кожи вон лез, чтобы добиться своего! Двенадцать тысяч русского войска вошло в Курляндию, дипломаты наперебой твердили, что какой-то незаконнорожденный граф (то есть очаровашка Мориц) не может жениться на дочери русского царя… При этом тайны рождения Анны не знали в России только глухие да слепые!

Меншиков встретился с Морицем и принялся задираться:

— Кто вы вообще такой?! Кто ваш отец?!

— А ваш? — с невинным видом спросил красавчик-граф.

Меншиков счел себя оскорбленным. Назревал международный скандал… Однако решающую роль в разрешении этого вопроса сыграли не военные действия и не усилия дипломатов — решающую роль сыграла все-таки женщина.

Анна твердо решила держаться за Морица. Она поселила его в своем дворце, проводила с ним дни напролет, а ночами жестоко ворочалась в постели, испуская нетерпеливые вздохи любовного томления.

Любовным томлением был обуреваем и ее почти жених. Правда, предметом его ветреных чувств стала вовсе не герцогиня, а одна из ее фрейлин. Это была пикантная и субтильная брюнеточка — совершенно во французском духе. Мориц обожал носить своих возлюбленных на руках и наблюдать — за ними во время горячей любовной скачки, когда сидящая верхом красотка подобна амазонке и знай пришпоривает нетерпеливого жеребца. Но при всей своей буйной фантазии Мориц не в силах был вообразить Анну в роли такой амазонки. Ей нужен не проворный, легконогий жеребчик, а битюг-тяжеловоз! И хоть Мориц был сыном Августа Сильного, сам он отчетливо осознавал: на руках носить Анну он вряд ли способен! Надорвется! А куда деваться?.. Втихомолку печалясь о невеселом своем будущем, он пока что тренировался в поднимании тяжестей с миленькой фрейлиной. Каждую ночь дама прибегала в его покои, а потом Мориц относил ее до комнаты фрейлин.

Какое-то время все оставалось шито-крыто, но… повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить. Однажды грянул снегопад. Торя в снегу тропу, Мориц так заворковался со своей крошкой, что не заметил: по двору, как нарочно, тащилась в это время старуха служанка с фонарем. Ей почудилось в метельной сумятице, что она видит привидение о двух головах. Служанка завопила так, что мертвого могла бы разбудить. Да еще фонарем своим махала! Мориц сделал поистине акробатический выпад, чтобы ногой вышибить у заполошной бабки дурацкий ее фонарь. Однако поскользнулся — и рухнул наземь вместе со своей громко завизжавшей ношей…

А охрана герцогини в те дни и ночи держала ушки на макушке, ибо что в городе, что в окрестностях пошаливали дерзкие разбойничьи шайки. Спали вполглаза, не гасили факелов. Ох, неудачное время выбрал Мориц для амурных шалостей!

Итак, старуха кричала, фрейлина визжала, Мориц страшно бранился, набежавшая охрана вопила: «Лови-держи!», и двор был залит светом факелов. Анна, которой не давали уснуть мечты о Морице и о близком супружеском счастье с ним, подскочила к окну — и теперь наблюдала за всем этим Содомом и Гоморрой.

Она поняла, что обманута… что утонченный граф совершенно, ни чуточки не любит жирной вестфальской колбасы, а предпочитает ей другие лакомые кусочки.

Мориц высунул из сугроба свою занесенную снегом черноволосую голову и увидел в окне второго этажа герцогиню Курляндскую. Лицо Толстой Нан никогда не отличалось богатством мимики и выразительностью, однако сейчас каменная неподвижность ее черт была гораздо выразительней любой, самой злобной гримасы. И граф Саксонский понял, что герцогом Курляндским ему не стать никогда…

Да уж! Прежняя неуправляемая вспыльчивость ожила в душе Анны. Морицу был дан от ворот поворот, в Петербургу Дрезден полетели гневные послания с сообщением, что графу Саксонскому в Митаве делать более нечего.

Мориц не привык уступать и отступать и еще продолжал на что-то надеяться, однако в Митаву вошли четыре русских полка, командование которых имело недвусмысленные приказы насчет графа Саксонского, и означенный граф глубокой ночью бежал из Курляндии (вовремя предупрежденный очередной влюбленной красоткой), на рыбачьей лодке, рискуя жизнью, переправился через реку Лиелупе и кое-как добрался до Данцига, где смог перевести дух.