«Открывать здесь!» - Александр Яшин

Игнат Александрович берет блокнот, перелистывает его, перечитывает записи недавней поездки. Записей много… Может быть, что-то вдруг оживет, разволнует, разбередит душу?

«В колхозы отдаленного района по разнарядке сверху засылают несколько вагонов минеральных удобрений. До железнодорожной станции километров сто пятьдесят — двести, время осеннее, дороги непроезжие. Пока дозвонились до района, до колхозов, прошло несколько дней. Удобрение сваливают в тупик. Железная дорога посылает счета: штраф за простой вагонов, плата за разгрузку, и требует срочно освободить тупик. Отказываться от удобрений нельзя и вывезти их невозможно, да и свой навоз на поля еще не вывезен. Колхозы оплачивают все счета. На станцию с трудом пробиваются три самосвала и тайно в течение двух суток перетаскивают удобрения в ближайший овраг и заваливают их землей, чтобы не платить новых штрафов…»

«Ну и что же? — думает Игнат Александрович. — О таком уже писали как-то, что изменилось? Напишу и я, донесу, и если напечатают, отдадут председателей или трех водителей самосвалов под суд — и только. Какая польза делу?»

Он читает дальше.

«В порт возвращается с путины рыболовецкий траулер. Берег рыбу не принимает, некуда. Судно направляют в соседний порт, но там отказываются от рыбы, холодильников не хватает. А рыбакам нужно план выполнять, иначе не будет ни хорошей зарплаты, ни премиальных. Они выбрасывают рыбу в море и идут ловить новую…»

«Это материалец тоже не для праздничного очерка, — невесело думает Игнат Александрович. — И вообще ни для чего. Горечь одна. Где люди, где положительные характеры?»

Сделав резкое движение, он кашляет. И снова глухой гул подымается из глубины его воспаленных бронхов, словно где-то поблизости безнадежно буксует застрявший грузовик. Лицо от напряжения наливается кровью, все тело сотрясается, как земля от вулканических толчков, предвещающих извержение.

«Нет, курить нельзя! — думает он. — Что угодно, только не курить. Опять частые гриппы, постель, больница… Все равно с курением один обман: пишется недолго, потом наступает утомление, апатия, мучают головные боли, бессонница. Нельзя курить! Курить нельзя! Может быть, я что-то еще сделаю в своей жизни».

С трудом сдерживая кашель, Игнат Александрович торопливо проглатывает таблетку антастмана, запивает водой прямо из графина, достает карманный ингалятор, заполненный эуспираном, и дышит, дышит…

«Слава богу, сознания уже не теряю, и то хорошо!»

Перед самым праздником события с кубинской бутылкой стали разворачиваться весело и быстро.

Вдруг прямо с аэропорта от самолета Юрию Семеновичу привезли десятилитровый бочонок маджари, молодого виноградного вина. На дубовом, чуть выпуклом, как объектив телескопа, днище рука знаменитого тамады начертала мелом:

«За дружбу всех хороших людей! С праздником!»

Сопроводительное письмо было не короче древних пергаментов, цветисто и многоузорно, как орнаменты грузинской архитектуры. Опьянеть можно было уже от одного этого послания.

Приглашая Игната Александровича на встречу праздника, Юрий Семенович посоветовал принять таблетку никобревина вне расписания.

— А бутылочка-то кубинская счастливая оказалась! — опять похвасталась Наташа, когда узнала о бочонке маджари.

— Да, неразменный рубль, — подтвердил Игнат Александрович. — Поедешь с нами?

— А Миша с кем останется? — встревожилась Ольга Сергеевна. — К тому же у Наташи завтра свой вечер, институтский…

Юрий Семенович и жена его Евгения Федоровна встретили гостей на лестничной площадке, Юрий Семенович не просто перестал курить, он пошел в гору по службе и получил новую квартиру.

В новой квартире, несмотря на то, что хозяева переехали в нее совсем недавно, был уже полный порядок. Заново сооруженные книжные полки высились с двух сторон от пола до потолка и в коридоре, и в кабинете, под который отведена была самая большая комната. Книги и в других комнатах занимали так много места, что вся квартира походила на библиотеку.

Но в квартире пахло табачным дымом, и Игнат Александрович это сразу почувствовал.

Первым делом хозяева познакомили друзей со своим новым гостем, председателем грузинского колхоза, который привез им бочонок вина, — Григолом Арсентьевичем.

— Григол! — назвал он себя, пожимая руки Ольге Сергеевне и Игнату Александровичу. — Просто Григол. У нас так принято.

Это был пожилой человек крепкого сложения, не грузный, с широким красивым лбом, с узкими, аккуратно постриженными, но уже седыми усиками, с ясными черными глазами. В одежде его, не в пример многим русским председателям колхозов, ничего не было от деревенской небрежности: черный, ладно сидящий костюм с хорошо разутюженными брюками, снежно-белая нейлоновая сорочка, модный плетеный, тщательно повязанный галстук, тоже черный…

— Вы из какого района? — спросил его Юрий Семенович.

— Хобский район. Если не слыхали о Хоби — знаете Поти. Большой порт. Хоби, Поти — соседи.

— Я бывал в Хоби, — обрадовался Игнат Александрович, словно встретил старого знакомого. — В колхозах ваших бывал. Вы председатель?

— Я председатель.

— А колхоз? Может быть, я был в вашем колхозе.

— Колхоз «Гантиади».

— Не помню. А что это означает?

— Гантиади — заря. В Грузии много колхозов «Заря».

Женщины ушли на кухню, мужчины обосновались в кабинете.

Игнат Александрович стал ходить вдоль застекленных стеллажей, рассматривая корешки книг. Он позавидовал строгости, с какой были расставлены здесь собрания сочинений. В его собственной домашней библиотеке дети перетасовали все и никогда нельзя было сразу найти нужный том.

Юрий Семенович с удовольствием и неторопливо объяснял, в каком порядке расставлены на полках книги, где у него иностранная литература, где монографии по живописи, где особо ценные издания русской и мировой классики.

Григол попросил разрешения курить.

— Курите, пожалуйста, нам это уже не страшно, — сказал Юрий Семенович, мельком, искоса взглянув на Игната Александровича. — Пепельница на столе.

— Вы перестали курить? Я не курил, пока был учителем, но сейчас мне нельзя не курить. Весь мой колхоз курит, что же я — белая птица?.. А заседания в районе с утра до ночи — ни одного вопроса не решить без папирос.

— Вы были учителем? — заинтересовался Игнат Александрович.

— Был. Сняли.

— За что, если можно узнать?

— Плохой сон увидел, за плохой сон сняли.

— А все-таки?

— Это неинтересно! — Григол не захотел отвечать.

«Странно, — подумал про себя Игнат Александрович. — Все равно узнаю, надо узнать!»

— А в председателях вы давно?

— Больше десяти лет.

— Вот, вот, расскажите о колхозной жизни, — подхватил Юрий Семенович. — Игнату это нужно.

— Разная колхозная жизнь. Что вам рассказать про колхозную жизнь?

— Довольны вы своим колхозом? — спросил Игнат Александрович.

— Я недоволен собой.

— Ну, ну?

Григол посмотрел на Юрия Семеновича.

— Вы же интересно рассказывали про колхоз, — ответил на его взгляд Юрий Семенович. — Игнату расскажите!

— Я рассказывал про первый колхоз… Дело это старое… — неохотно протянул Григол. — Приезжайте, посмотрите на колхозную жизнь сами.

«До чего осторожен!» — подумал про него Игнат Александрович, но все-таки решился задать еще один вопрос:

— Вы работали уже в двух колхозах?

— В трех работал. С первого колхоза меня сняли. Колхозники сняли. Сами! Я их давил, они перестали работать…

Сказав это, Григол замолчал, и, сколь ни любопытно было начало разговора, Игнат Александрович почувствовал, что настаивать на его продолжении он не может, неудобно было. Но Григол сам добавил еще несколько слов:

— На секретаря давили сверху, секретарь давил на председателей. А я — учитель, я не умел давить, но, разозлившись, тоже стал командовать, и люди меня невзлюбили…

Разговор прервали женщины. Они вошли в кабинет как заговорщицы, довольные проделанной работой, и пригласили гостей в столовую.

— Очень кстати! — обрадовался Юрий Семенович. — А то у нас тут без бутылки… без бочонка! — поправился он, — языки к нёбу прирастают.

Ольга Сергеевна, увидев дым, со страхом взглянула на мужа, но тут же успокоилась.

Маджари не отличалось хорошим цветом — мутноватое, оно не золотилось, не искрилось в бокалах, но вкус имело отличный.

Вместо первого тоста Юрий Семенович прочитал письмо своего тбилисского друга:

— «…Счастья на земле все еще не хватает людям. Пора кончать с этим дефицитом. Пусть дружба хороших людей поможет нам. Реки сливаются в море, люди объединяются в дружбе. За дружбу правильных людей, за торжество правды!..»

— Я не вижу оснований возражать против такого тоста, — сказал Григол.