Уплывающий сад - Финк Ида

Через две недели после того, как город заняли немцы, приятель Алины попросил ее сходить к нему на квартиру и осторожно, не вызывая подозрений, выведать у хозяйки, не разыскивали ли его немцы или украинцы, а если да, то не проводился ли обыск в комнате, которую он снимает. Приятель Алины, журналист, был автором нескольких резких антигитлеровских статей.

Просьба была серьезная. В те дни каждый выход за порог дома становился выходом в неизвестность, а точнее, в сторону неизвестной гибели, от которой, правда, не спасли бы и стены комнаты. И все же любая преграда, отделявшая от внешнего мира, дарила иллюзию безопасности, что в те времена уже значило немало.

Услышав просьбу Антония, Алина встала с дивана, на котором они лежали после обеда (вот уже две недели они ели картошку, посыпанную сахаром, картошку принес Антоний, у Алины был запас сахара) и подошла к зеркалу накраситься. Теперь она выходила — а это случилось раза два или три — только наведя красоту: красила ресницы, румянила щеки, элегантно одевалась. Ухоженность вводила в заблуждение.

Подводя брови, она заметила, что сильно побледнела и рука у нее дрожит.

— Это необходимо? — спросила она, не прерываясь. — А если даже и были?.. Ты же все равно туда не вернешься, останешься у меня…

— Совершенно необходимо, — отрезал Антоний. — Но если тебе не хочется, — он не сказал: «ты боишься», — то не ходи. Каролиха говорила, что сегодня спокойно, — добавил он чуть погодя.

— Ну что ты! — воскликнула Алина. — Конечно, пойду. Помнишь, позавчера я была у Ирены, пошла себе преспокойно… Я уже почти готова.

Она вдруг оживилась, воспрянула духом, даже повеселела. Кто знает, что на нее так подействовало: слова Каролихи или предположение Антония, будто «ей не хочется». В возбуждении она забыла, что до Ирены рукой подать, а квартира Антония находится на другом конце города.

«Разумеется, я пойду, — думала она, нанося румяна. — Он успокоится, когда я скажу, что его не искали, а я уверена: никто его не спрашивал…»

Она надела голубое платье, темную соломенную шляпку, перчатки.

— Ты красивая, — сказал Антоний и закончил невпопад: — Сам я не могу туда идти, к тому же я выгляжу не просто как еврей, а как три еврея! Как сотни евреев, как целая толпа!

— Давай не будем преувеличивать, — весело отозвалась Алина, — ни с красотой, ни с толпой…

В коридоре путь ей преградила адвокатша, у которой Алина снимала комнату.

— Вы идете на улицу? Это безумие… Утром было спокойно, но только что звонила дочь…

Алина вежливо улыбнулась и быстро закрыла за собой дверь. Был солнечный день. Тени платанов лежали на тротуаре, в окнах благоухали цветы. Далеко, в конце улицы, звонил трамвай. Поначалу она шла легко и свободно, однако на площади, где пересекалось несколько трамвайных путей, ей встретились первые прохожие, и она почувствовала, что у нее деревенеют ноги.

Через два часа все будет позади, я вернусь, сяду на диван и буду рассказывать, как у меня икры деревенели. И она шла дальше, не сбавляя темп, несмотря на нарастающий страх.

Алина решила пройти весь путь пешком. Ни она, ни Антоний не доверяли трамваям, к тому же ей и так удалось бы доехать только до Политехнического, а оттуда до квартиры ее приятеля оставался еще немалый отрезок пути.

Город притих, словно вымер после кровавой бури, пронесшейся недавно по его улицам и домам. Мертвое спокойствие вселяло ужас, тишина пугала засадой, действовала на нервы. Чем дальше Алина углублялась в город — почти безлюдный и оттого словно обнаженный, открывшийся взгляду, — тем больше ее охватывала паника.

Она шла в общем-то против воли, и ее переполняла злость на Антония. Вся эта прогулка показалась ей вдруг бессмыслицей, следствием излишней впечатлительности.

Она еле сдерживала слезы, обзывала себя идиоткой, леденела от страха, но шла.

На полпути она свернула на широкую утопающую в зелени улицу П. На этой улице находилось гестапо. Это была улица-понятие: если кто-то говорил «их взяли на П.», комментарии были излишни.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Оглушенная страхом, Алина вела про себя бесконечный диалог с Антонием о нелепости своей миссии и даже не заметила, по какой улице идет.

Внезапно она остановилась как вкопанная. В пятидесяти метрах от нее проезжую часть перегораживали грузовики. На тротуаре перед зданием суетились гестаповцы, группа людей как раз исчезла за воротами. Немцы сновали туда и обратно, грузовики уехали.

— Хватают? — спросила Алина у паренька, который только что миновал немцев и спокойно шел дальше.

— Документы проверяют, но не у всех, только у тех, кто им не нравится. К вам, — парень окинул ее одобрительным взглядом, — цепляться не будут…

«Наверняка не будут, я пройду спокойно, как ни в чем не бывало», — решила Алина, но не смогла сделать ни шагу вперед. Стояла в отчаянии, пытаясь совладать с собой. Вновь подъехал грузовик, и новая группа людей исчезла за воротами, гестаповцы ходили туда-сюда по тротуару… Она долго так стояла и наконец сдалась. Возвращалась разбитая. Страх исчез, теперь она ничего не боялась, ни о чем не могла думать, только о своем поражении и о том, как встретится с Антонием и что ему скажет. Ее отчаяние — как еще совсем недавно страх — внезапно стало расти, и в какой-то момент Алина уже сомневалась, а не было бы лучше, если б ее арестовали…

Когда она вошла в комнату, Антоний вскочил с дивана:

— Были?!

Нетерпеливость этого вопроса, жаждущий ответа взгляд лишили ее остатка сил.

— Я не была… — произнесла она, но он не расслышал, решил, что «не были», и его лицо прояснилось.

— Я там не была.

— Ты не была? Не смогла добраться? Снова неспокойно?

— Я дошла до П. И дальше уже не смогла. Возле гестапо проверяли документы, я хотела пройти мимо, но не смогла.

Антоний закусил губу.

— Ты все правильно сделала, — сказал он — Если бы не вышло…

— Я пойду завтра.

Это была жалкая попытка спастись.

— Посмотрим, что будет завтра… Может, пойдем вместе. Может, я пойду один. Не волнуйся, не думай об этом…

Вечер прошел в молчании. Антоний читал книгу, Алина варила картошку.

— Ну как, удалось?!

Каролиха, домработница, сидела у печки, всегда готовая поболтать.

— Адвокатша сказала, вы пошли в город… Утром было тихо, а потом начались облавы. На рынке хватают, на мосту хватают. Хорошо, что вам удалось… А пан Антоний останется ночевать? А где он будет спать? В вашей комнате только одна кровать…

— С вами он будет спать, — в бешенстве бросила Алина.

За ужином Антоний без умолку рассуждал об архитектуре романских соборов во Франции, Алина с трудом глотала сладкую картошку и думала, что теперь уже никогда не будет, как прежде. Именно сейчас, когда должно быть лучше всего, ближе всего.

Она легла первая. Антоний долго мылся в ванной.

«Война войной, а стыд стыдом», — нарочито громко изрекла на кухне Каролиха.

— Слышала? — Антоний чуть не лопался от смеха. — Золотые мысли, здравые мысли. Тебе стыдно?

«Нужно было пройти, нужно было пройти», — думала Алина.

Она лежала без сна, с циферблата на башне ратуши слетал час за часом. Уснуть ей удалось лишь на рассвете.

Во сне она шла по улице, молодой немец преградил ей путь и втолкнул в ворота, это были ворота романского собора, а у немца было лицо того паренька, уверенного, что к ней не станут цепляться. «Меня схватили», — подумала она с радостью и на краткий миг почувствовала облегчение.

Зигмунт

Zygmunt

Пер. В. Костевич

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Был сорок первый год, начало июня. В бассейне рядом с парком солнце дрожало в хлорированной воде. Мы спрашивали: какой тональности зеленый цвет? Было зелено и солнечно. Утром в восемь мы ходили туда решать задачи по контрапункту и гармонии — уже начались экзамены, — а в портфелях, кроме нот и книг, носили купальники и плавки.