Конец бабьего лета - Александр Осипенко

— Да? — приятно удивилась Надя. — А как же тогда городской вариант? Леонид ему место подыскал. Впрочем, это можно совместить.

— Мать в расстройстве, убивается.

— А ей-то что?

— Да Клавку Микусеву не хочет в невестки.

— Клавку Микусеву?! Он что ж это… перегрелся на деревенском солнышке?! Не тужи, дед. Мать в обиду не дадим.

Клавдия стояла у колодца и ждала Надю, которую издалека заприметила.

— Ой, кого вижу?! Наденька! — По Надиному лицу сразу поняла, зачем пожаловала золовка. — А я тебя с пустыми ведрами встречаю. Ой, не повезет.

— Вот, приехала. Дан, думаю, проведаю тебя, — поспешно сказала Надя.

…Клавдия несла коромысло с ведрами воды. Надежда шла рядом. Тут же бегали Клавдины дети.

— Твои-то как выросли! — улыбнулась на детей Надя. — Прибавки не случилось?

— Прибавка будет! — весело сказала Клавдия, открывая ногой калитку и пропуская впереди себя Надю.

— А не трудно одной с детьми? — Надя расхаживала по комнате, рассматривала фотографии на стенах.

— А я не одна, — беззаботно отозвалась Клавдия.

— Слышала. Тебе, значит, двоих деток мало?

— Мало. Я на мать-героиню замахнулась! И дети мне не в горе, а в радость.

— Ну и радуйся себе. Кто тебе мешает? — Надя начинала злиться. — Но не навязывай, пожалуйста, другим эту свою радость.

— Кому, например?!

— Моему братцу, например.

— Он меня любит!

— Тем более. Зачем же платить за это прекрасное чувство такой черной неблагодарностью?

— Какой еще неблагодарностью? Ты что, Надя? — Клавка разволновалась. — Что это ты такое говоришь?

— А то, что он, молодой парень, еще не жил, никого и ничего не видел. А ты его перечеркиваешь, по рукам, по ногам вяжешь, да еще радоваться советуешь. Тебе нужен мужик.

В хату вошел весь перемазанный в мазуте Гриша, веселый, оживленный. Увидел Надю.

— Ого! Чем обязаны? А, впрочем, все нормально. Шел нескончаемый поток гостей! — продекламировал он, подошел к Наде, чмокнул в щеку. — Привет, сестричка. Надеюсь, с добрыми вестями? Потому что во все времена гонцов с недобрыми вестями…

— Ну, конечно, с добрыми, — улыбнулась Надя и чмокнула Гришу, не касаясь перемазанной щеки. — Привет, брат-отшельник.

— На собственной белой яхте прикатили с попутным ветерком?

Надя, окинув взглядом перемазанного Гришу, спросила:

— Слушай, тебе не надоело в грязи копаться?

— Нет! Воды — полно, корыто не течет. А золотых рыбок — две. Вон плавают, кушать просят.

— Как мы и договорились, мой Леня нашел тебе место. Подробности дома с ним обсудишь. Место — любой позавидует. Корыто больше не потребуется.

— У тебя удивительное единодушие с папашей. Своей настойчивой просьбы я что-то не припоминаю, хотя… должность президента Академии Наук меня, пожалуй бы, устроила.

Надя засмеялась.

— Но, — продолжал Гриша. — Моя жена Клавдия Матвеевна, — он повернулся в сторону Клавы, церемонно раскланялся, повернулся к Наде, — моя жена Клавдия Матвеевна любит коров, а я люблю ее. А известно, что куда муж, то есть я хотел сказать, куда жена, туда и муж. В городе коровники- не строят. А нитка за иголкой, иголка за ниткой.

— Муж?! — Надя была потрясена. — Ах, муж. Который по счету?

Гриша молча посмотрел на Надю и с грохотом распахнул дверь:

— Скажи спасибо, что родилась женщиной, а то пришлось бы собственным носом пересчитать все ступеньки. Шагай!

— Учти, я тебе этого не прощу! — крикнула Надя, выбегая.

— Учту при повторном нападении, сестренка!

— За что они так не любят меня, Гришенька? — припала к Грише Клавка.

— Обойдемся, — ответил тот, глядя в разнесчастное Клавкино лицо.

Мария стелила постель. Взбудораженная Надя ходила по комнате.

— Выходит, ты смирилась с такой невесткой?

— На все время надо. Люба, так та советует не мешать им.

— Какая Люба?

— Вежиевец, секретарь наш.

Надя даже остановилась:

— Меня с работы срываешь, а сама в Вежиевец за советами бегаешь? Да как понимать тебя, мама?

— Я уж и сама себя не понимаю, доченька. И за сердце хватаюсь, и к разумному прислушиваюсь. Главное, хочу, чтоб вам хорошо было.

— Дело твое, но ноги моей у них в доме не будет!

— Как же так, доченька? А Гриша? Да и Клавка? Работящая она.

Мария была расстроена жестокой категоричностью Нади.

— Работящая… И вообще, мама, что у пас в доме делается?

Мария присела на постеленную кровать. Устало смотрела на дочь. Болело сердце.

— Зачем отец пожаловал?

— Я его не звала.

— Но и не отправила.

— Не чужой же.

— Хуже! — крикнула Надя. — Забыла, как дед чуть не помер, Гриша болел, а он письмо из города прислал — не надейся, не жди. Как ты плакала по ночам. Я не забыла. Ненавижу его! — Надя зарыдала. — Лучше бы он погиб, пропал без вести, чем столько горя.

Мария подхватила рыдающую дочь.

— Ненавижу! — кричала Надя, обнимая мать.

— Божечки… Наденька!.. Сколько злобы в тебе… — Мария не замечала, что и сама плачет, гладила, успокаивала дочь. — Опомнись! Разве я тебя этому учила?

Машина стояла посреди двора. Дед Кирилл загружал в багажник яблоки. Иван, с тряпкой в руках, наводил глянец. Зять возился в моторе. Надя резала и тщательно составляла букет цветов.

Наконец зять захлопнул крышку капота, сел за руль. Из дома вышла Мария в своем строгом костюме и села на переднее сиденье. Надя подошла к отцу:

— Не обижай маму.

— Как можно… — удивился и обрадовался Иван вниманию Нади.

Надя поцеловала деда и быстро пошла к машине.

Качались деревья, осыпались листья, промелькнул убегающий заяц. В машине уютно, работал приемник.

— Переезжай к нам, мама, — обнявши мать, сказала Надя. — У нас тебе хорошо будет. А они пусть живут, как знают. Поедем, мама…

Марии были приятны уговоры дочери.

— Спасибо, родная. По пока никак нельзя.

— Из-за Гриши? — Надя сникла.

— Дел много, и из-за него тоже…

— Ты всегда больше его любила.

Машина остановилась.

— Всех я вас люблю, доченька. — Мария нежно прижалась к дочери, поцеловала се и вышла из машины.

Иван лежал под скирдой, блаженствовал. Рядом — топорик, холщовый мешок наполовину с — орехами. Он лежал в тишине, разомлевший от теплого солнца, щелкал орехи, запуская руку в мешок.

— А я-то думаю, может, человеку плохо? — услышал рядом женский голос. — Может, помощь надобна?

Иван повернул голову. Перед ним стояла Груша с корзинкой в руках.

— Какое там плохо. Хорошо, привольно. — Щелкнул орехом.

Груша опустилась рядом, взглянула на мешок:

— Орехи брал?

— Ага, по оврагам остались. — Посмотрел в корзинку Груши. — Никак, рыжики?

— Калину ходила подсматривать, — охотно сказала Груша. — Завтра-послезавтра брать можно. Заодно рыжиков набрала.

— Царский гриб. Да и солить ты умела.

— Не забыл, — Груша усмехнулась, вздохнула. — Бежит время, на закат солнце пошло.

Иван улыбнулся:

— Ты ничего… заместо печки еще послужишь. — И хлопнул Грушу по широкой спине.

— Да где там… Быстро катится, — грустно сказала Груша, затянула потуже платок и поднялась. — Заходи, Кириллыч, по-соседски…

Солнце еще не встало. В утреннем тумане потонул двор Марии. Иван энергично выгружал с ветхой подводы бревна, складывал их в огороде.

Туман растаял, оставив капельки росы на листьях, траве, опавшей листве. Солнце засветило, обещая хороший теплый день.

Дед Кирилл открыл дверь во двор, увидел Ивана, раздетого до пояса. Он черпал из ведра воду, обливался, отфыркивался, довольно покряхтывая.

Дед Кирилл спустился со ступенек, направился к сараю:

— Надька-то чего плакала? — Он недобро глянул иа Ивана. — Дитенок домой приехал, обласкать надо было. Нервенность ей ни к чему. Работа у ей умственная. Это понимать должна дурья твоя башка, — он намерился дать Ивану подзатыльник, но передумал. Опустил руку и огорченно поплелся к сараю.

— А я-то при чем? — бросил ему вслед Иван, сдергивая с сука висевшее полотенце.

— А при том! — буркнул дед Кирилл.

На крыльцо вышла Мария.

— Завтрак стынет, некогда мне, — позвала она то ли Ивана, то ли деда.

Мария поставила на стол дымящуюся картошку, расставила тарелки. Дед Кирилл позвенел ведром в сенях, вошел, сел к столу. Спросил, ни к кому не обращаясь:

— Бревнышки в огороде откуда взялись?

— Баньку срубить, надо, — застегивая рубаху, приглаживая взмокшие волосы, проговорил Иван. — Во-он там, в огороде, Маша, а?

— Баня в деревне есть, а лес — колхозный, — сдерживая себя, сказала Мария. — И чтоб немедля на место положил.

— У воды да не напиться, — миролюбиво проговорил Иван. — Потихоньку можно…