Бабушкино море - Сусанна Георгиевская

Какой-то высокий рыбак, стоящий рядом с Лялей, говорит шопотом другому рыбаку:

— И в сторону мою не глядит. Сказал ей кто-то, будто я в Рыбкопе литровку брал в буден день. Так в мою сторону и не глядит. А я и не брал вовсе.

Ляля слышит, что говорит рыбак, вспоминает, как бабушка только что обозвала Степана «танцем-баланцем», и думает:

«Вот мама уедет, а я с ней останусь одна… Что тогда будет? Вон она какая сердитая!..»

А сердитая бабушка, согнув старую спину, отбрасывая со лба волосы, покрытые серебряной чешуёй, сортирует остаток рыбы. Большую складывает в большую корзину, а маленькую — в корзину поменьше.

Наконец она бросает последнюю рыбёшку в корзину, обтирает лицо рукавом, сдвигает локтем на затылок резиновую шапку и громко кричит:

— Разве ж это камса? Не камса это вовсе, а тюлька какая-то!..

Мамина песня

Вечером на лавочке перед бабушкиным домом собираются бабушкины гости. И мама и бабушка с ними. Все молчат и молча отгоняют комаров.

Тут усатый бабушкин председатель в замшевых остроконечных туфлях и белой зюйдвестке. Тут тётя Сватья в красивой косынке, не ситцевой, цветочками, а другой, шёлковой, горошком. Тут конюх Митрич и какая-то тётя Фрося — бабушкина кума. Ноги у неё толстые, руки толстые, а на затылке туго скрученная толстая коса.

Она, покачивая головою, смотрит на Лялю и тихонько толкает тётю Сватью.

— Аккурат Иванушка! — говорит она тёте Сватье. — Ой, копия! Только он ростом как будто повыше был… А так — Иванушка!.. — Тетя Фрося косится на бабушку и вытирает глаза косынкой…

— Тише, ты! — говорит ей тётя Сватья и, перепугавшись, глядит на бабушку.

Фрося тоже пугается. Она поджимает губы и машет рукой. Потом, вздохнув, аккуратно складывает свои толстые руки на груди и долго, долго сидит, покачиваясь, будто что-то поёт про себя.

— Да, так вот, а ведь я твоего папаню этакого знавал, — начинает вдруг рассказывать бабушкин председатель. — Я и деда знавал. А уж с бабкой твоей мы, можно сказать, не пуд, а три пуда соли съели. Самые старые мы с ней по этим местам колхозники… Да, нечего говорить, всяко тут бывало, иной раз и туговато приходилось. Но превзошли! Грамоту даже имеем от министерства, а с бабкой твоей товарищ Анастас Иванович Микоян лично за ручку здоровался. Да!.. А спервоначалу вот оно было как: приходит она однажды в правление, мы в ту пору только-только колхоз заводить начинали, — приходит и говорит: «Ну, принимайте меня в артель!» Это бабу-то в рыбаки! Извините великодушно, Зинаида Михайловна, только из песни слова не выкинешь, — председатель хитро поглядывает на маму и разглаживает усы. — Приходит она в колхоз… Слышь, коток?..

— Слышу, — говорит Ляля.

— Приходит и говорит: «Запиши в бригаду!.. А если кто не захочет бабу держать при своей бригаде, так подавай мне собственное звено… Пусть будет бабье звено под названием «8 марта». Ну, мы смеяться, конечно. Слыхано ли! Человек она неопытный. Но я не взял на себя такого, чтобы затереть народную инициативу. Я дал звено. И что б вы думали! По первоначалу 106 процентов! Ну, я, конечно, телеграмму в центр. «Перевыполнение женским звеном имени 8 марта…» Не бабка у тебя — орёл!

Все смеются… Все, кроме бабушки…

Темнеет. Темно… Зажигает в траве светляк свой тусклый фонарик. Мягкий зелёный свет не освещает ни трав, ни деревьев, но горит очень долго и не мигает.

Рядом с мамой, на камне, сидит Ляля.

— Ляленька, здесь не сыро? — говорит мама. — Ты не простудишься?..

Ляля молчит. Она сжимает в кулачки свои худенькие руки и, не отрываясь, глядит на звёзды.

«Я их вижу… — думает Ляля. — А она — видят они меня или нет?»

И словно в ответ, звезда сейчас же срывается с неба и падает.

«Может, если смотреть оттуда, — думает Ляля, — так я тоже буду звезда. Оттуда я, может быть, тоже блещу… И другие люди блестят…»

Ляля смотрит на председателя. Он разглаживает усы.

«И он звезда… — отчего-то вздыхает Ляля. — Он блестит в целой кучке звёзд. А тётя Сватья, наверно, стоит в стороне и часто-часто мигает. Бабушка — вон та крупная звёздочка с зубчиками. Мама — та посредине неба. Такой красивый зелёный огонек! А папа…»

— И где-то наш Константин? — говорит Сватья. — «Плывёт, должно, по морям-океанам.

— По морям-океанам, — медленно повторяет мама и тихонько отгоняет веткой комаров.

В это время с другого конца улицы подходят к бабушкиному дому какие-то люди. Впереди высокий в шапке-зюйдвестке, надвинутой на уши, точно капор.

— Моё почтеньице, — говорит он, подходя к скамейке.

— Знакомьтесь, — говорит бабушка.

И рыбаки по очереди подходят к лялиной маме и к Ляле.

— Узнать пришёл, когда ожидать? — спрашивает высокий рыбак у бабушки.

— Ожидать меня нечего. Когда прибуду, тогда и прибуду… Слышь, хозяйка моя, — поворачивается бабушка к тёте Сватье, — собирай меня. Завтра по холодку и пойдём. Станы пойду доглядать.

— Бабушка! — вдруг говорит Ляля. — А можно мне с тобой по холодку?

Все поворачиваются к ней.

— Что ты, Ляля! — говорит мама. — Разве можно…

— А чего ж нельзя? — отвечает бабушка. — Худого не будет. Хочет дитя поглядеть, как люди живут, как дело делают, пусть поглядит.

Мама легонько покачивает головой. Видно, ей не очень нравится, что Ляля хочет ехать с бабушкой по холодку, но спорить она боится.

А бабушка словно ничего не замечает. Она ласково похлопывает маму по плечу и говорит:

— Спой, что ли, Зинаида.

Все как будто бы просыпаются.

— Спойте, голубушка Зинаида Михайловна, — говорит председатель.

— Спой, Михайловна, — просит молодая рыбачка.

«Так она сразу и спела! — думает Ляля. — Увидите, что сейчас будет…»

Ляля знает, что дома мама поёт только «вокализы», то есть «о-о-о, а-а-а» и другие буквы. Она артистка Театра имени Кирова и поёт настоящие песни только на концертах.

Но с бабушкой мама не спорит. Она на минуту задумывается, потом говорит: «Хорошо, попробую», — и поёт.

Воздух дрожит над мамой…

Ляле кажется, что мама ушла далеко и больше о ней не думает. Ей хочется дёрнуть маму, за платье пли сказать, что ей холодно.

А мама словно летит куда-то, сидя на бабушкиной скамейке. При свете луны Ляле видна мамина голова. Голова у мамы откинута. На белой шее бьётся жилка. Глаза, не мигая, смотрят вперёд на дорогу. Из открытых маминых губ летит в темноту большая, широкая песня. Она словно очерчивает в темноте светящийся круг, как падающая звезда…

— Нелюдимо наше море,День и ночь шумит оно, —

поёт мама низким, грудным голосом, —

В роковом его простореМного бед погребено, —

властно тревожит ночную тишину мамин голос.

Ляле становится грустно, и хорошо, и больно, и жалко чего-то. Чего ей жалко?

— Папа! — вдруг вспоминает Ляля, и в носу у неё щекочет.

Вот она в кровати. Проснулась. Ей хочется спать…

— Вставай, доча! — говорит папа.

Она начинает посапывать и притворяется, что спит.

— Лялик, ты слышишь? — осторожно говорит папа. — Ну, протяни мне хоть ножку, я туфельку надену…

В полутьме комнаты ей виден наклонённый над её ногой папин, гладко расчёсанный щёткой сияющий затылок. Он натягивает чулочки, надевает туфельку и, встав на колени, осторожно и нежно пытается её застегнуть.

У папы такие большие руки…

…Один раз, когда папа, мама и Ляля пошли в воскресенье в Народный дом покататься на американских горах, папа вдруг заметил, что люди бьют изо всех сил в какой-то кружок и проверяют, как сильно кто может ударить.

Тут папа сказал: «Подождите минуточку!» — заплатил пятьдесят копеек и тоже ударил в кружок.

После этого никто уже ничего не мог проверять, потому что папа сломал кружок.

Все сбежались смотреть на папу. И, уходя из сада с мамой и Лялей, он прятал в карманы кителя свои сильные, загорелые добрые руки, будто стыдился их…

— Смело, братья! Буря грянет! — поёт мама… и что-то тонко и нежно переливается в мамином горле.

…Раньше, когда-то давно, когда Ляля была совсем маленькая и папа ей говорил про корабль, на котором плавал, что «любит свою посудину», Ляля думала, что папа и в самом деле плавает по морю на какой-то посудине. Она думала, что он, крякнув, садится в большую суповую миску и плавает в миске по морю… Ему скучно и холодно. Он сидит, весь скорчившись, внутри посудины, которую очень любит, смотрит на небо и скучает…

Но теперь Ляля уже давно выросла. Она знает, что папа плавает вовсе не в супнике, а на большом пароходе, по большому морю…

— Крепнет ветер, зыбь черней, — поёт мама.

…Когда Ляля только что родилась, папа купил ей красненькую коляску. Он шёл по городу с этой коляской и всё ждал, что кто-нибудь спросит: «Кому это колясочку купили, гражданин?..»