Дело, которому ты служишь - Юрий Герман

— Чего этого? — рассеянно спросил он.

— Ну вот с прыжками в окно, с отвратительными отметками. Не будет?

— Не будет, — так же рассеянно сказал Володя. — Да ты про щитовидную не слушаешь…

— Нет, слушаю. Впрочем, плохо слушаю, мне же на работу нужно идти, меня люди ждут.

— Ну, иди! — разрешил Володя.

Аглая грустно усмехнулась:

— Позволил. А нет того, чтобы спросить, что у тебя нового, тетка Аглая, почему ты нынче невеселая, вчера была веселая, — этого от тебя не дождешься. Вот влюблюсь, выйду замуж и брошу тебя одного.

«Что это с ней?» — на секунду удивился Володя и тотчас же забыл обо всем, оставшись со своими книгами и размышлениями о прочитанном.

Было уже совсем лето, ветер разогнал тучи, за окном о чем-то веселом и тайном перешептывались клены. Опять куда-то провалился кусок времени. Разогревать еду не было желания. Володя поел хлеба и попил какого-то полупрокисшего молока. Потом он заметил, что начало смеркаться, пришлось зажечь лампу. Погодя пришел озабоченный Женька Степанов, повозился с белыми мышами, покачался в сломанной качалке и пожаловался:

— Старик, я горю.

— В каком смысле?

— В том, что папахен изволил прислать письмо: рекомендует мне идти в военно-морское училище.

— Родион Мефодиевич?

— Он.

— Ну и иди.

— Так это же трудно.

Володя пожал плечами.

— В письме даже стихи есть, — сказал Женька и вытащил из кармана измятый конверт. — Гроза морей если разойдется — все!

И, пошуршав листочком, Евгений прочитал!

Врагам не прощали вы кровь и обидыИ знамя борьбы поднимали не раз,Балтийские воды и берег ТавридыГотовят потомкам пленительный сказ…

— Ну? — спросил Устименко.

— А я не хочу никакого «пленительного сказа», — с ясной улыбкой ответил Евгений. — Раскумекал?

Он спрятал конверт, вздохнул и добавил:

— Какое «знамя борьбы»? Слава богу, революция свершилась, чего еще ему нужно!

Ох, ушел бы Женька! И что это за манера таскаться по гостям! Неужели так скучно самому с собой? Но он не уходил. Он качался и жаловался:

— Понимаешь, у меня нет интересов. Я еще не нашел сам себя…

— Найдешь!

— Что я найду?

— Ты же чего-то не нашел. Вот я и говорю — найдешь.

Женька ненадолго обиделся.

— Я пришел как к другу, — сказал он, — а ты даже не слушаешь: я сам себя не нашел.

— А-а! — протянул Володя и стал словно бы молиться про себя: «Уйди, уйди, ну, Женечка, уйди».

Но Евгений не уходил: ему и некуда было идти. Он уже развлекал себя нынче чем мог: дважды был в кино, посмотрел на привезенную в зоосад жирафу, поел мороженого, пострелял в тире.

— А Варька говорила, что ты собрался стать великим человеком, — сказал Евгений. — Это верно?

— То есть как это? — удивился Володя.

— В ученые лезешь?

— Да ты в уме? Лезешь! Мне же интересно!

— Интересно! — протянул Женька. — Чего же тут интересного? Этому потом учат, наверное, в мединституте, учат и выучивают…

Но вдруг глаза его блеснули, и он спросил:

— А что, если на медицинский податься? Как ты думаешь? Там ведь тоже специализация, ну, хирургия, терапия, но есть же и врачи-администраторы?

— То есть как? — не понял Володя.

— Ведь не обязательно же все делать самому — крошить трупы, копаться во внутренностях, смотреть в микроскоп. Ведь должен же кто-то руководить…

— Наверное, и руководят опытные доктора, профессора! — сказал Володя. — Кому же еще руководить, как не тем, кто больше знает?

— Ты думаешь? — недоверчиво спросил Женя.

Почесал за ухом, помолчал, потом согласился:

— Пожалуй, верно. Мамаше аппендицит вырезал профессор Жовтяк, самый у нас знаменитый. Он и сейчас, бывает, заходит. Так вот рассказывал: врач — это еще пустяки. Главное дальше — степени защищать или диссертации, не помню точно. Будто кандидатскую защитить — это значит железнодорожный билет повсюду в жестком вагоне, а докторскую — повсюду в мягком курьерском. Вообще трудновато. Но почему, с другой стороны, не прорваться? Товарищ Жовтяк ничего собой особенного не представляет, а выскочил в большие люди. И начальник к тому же. Или он хороший профессор?

Евгений встал на свои короткие ноги, обдернул пиджак, сшитый у того же портного, который шил Додику, сделал строгое лицо и сказал громко:

— Доктор Степанов Евгений Родионович.

Помолчал и добавил:

— Или профессор Степанов, Потому что если идти во врачи, то не в простые, а в золотые. В профессорa! Как советуешь?

В прозрачных Женькиных глазах светились насмешливые огоньки, и Володя, как часто с ним бывало в присутствии Евгения, почувствовал себя дураком. Не то чтобы совсем дураком, но каким-то глуповатым.

Приехала с работы тетка Аглая и сразу же рассердилась:

— Какого, в самом деле, черта! Даже котлеты подогреть не умеет. И почему ты дома торчишь, несчастье мое?

Он виновато улыбнулся ей в ответ. Как она любила эту его улыбку, как он был дорог ей, этот мальчик, с того самого дня, когда трехмесячным он остался на ее руках! И вот уже человек.

— Длинношеее! — сказала она: — Вот ты кто! Очень много шеи.

Евгений тоже ел котлеты и лениво жаловался:

— Дома — кошмарики. Все делается, как хочет Додик, Варвара собирается покидать родные пенаты… скандал за скандалом…

— Не сплетничал бы ты! — попросила Аглая.

— Мое дело сторона. Я с вами по-дружески делюсь, — вздохнул Евгений. — Поймите, Аглая Петровна, и мне не легко. Время решающее, нужно определять свой жизненный путь. Батька пишет суровые письма, полные воспитательных сентенций. Варвара поет «Картошку» со своими комсомольцами и уезжает на все лето пионервожатой, а тут расхлебывай…

— Поезжай пионервожатым, — усмехнулась Аглая.

— Я-то?

— Ты-то!

— Нет, это не пройдет. У меня не Варькино здоровье, я других кровей.

— Да уж это известно, — вставая из-за стола, сказала Аглая, — вы у нас голубых кровей.

Женька не обиделся. Он умел неприятное пропускать мимо ушей. Да и ко всему тому, что говорили Аглая Петровна или его отчим, он всегда относился немного иронически, словно был старше их.

— Кстати, насчет крови, — сказал Евгений. — Вот мы тут с Владимиром посовещались немного, и я, кажется, решил посвятить себя тоже медицине.

— Какая для нее радость! — усмехнулась Аглая.

— А что? Профессор Жовтяк бывает у мамы в гостях, я тоже его знаю, он имеет авторитет, в случае чего поможет…

— Послушай, Женечка, все это, между прочим, довольно противно! — внезапно вспыхнула Аглая Петровна. — Неужели ты сам не понимаешь?

Евгений даже всплеснул руками.

— Господи! — искренне сказал он. — Жизнь-то есть жизнь! Хорошо Володьке, если он такой дико талантливый, а каково мне? На одной ортодоксальности не проживешь, это всем понятно.

И стал объяснять, почему не может идти во флот:

— У меня наверняка морская болезнь. Я даже речную качку выносить не могу. И вообще море совершенно не моя стихия. Посудите сами…

Наконец Евгений ушел, тетка Аглая, измучившись за день, легла спать, и Володю оставили в покое. Поздней ночью электрическая лампочка стала вдруг шипеть, перегорая, и Володя испугался, что останется в темноте и не дочитает главу, но лампочка пошипела и не погасла, а Володя читал, стискивая ладони, и, вскочив, начинал ходить по своему закутку, шепча:

— Как хорошо, как удивительно, как прекрасно! Все может разум, все!

«И тогда этот человек, — читал Володя, — этот одинокий искатель, вызывая бешеную ненависть одних и счастливый трепет восторга у других, вырвал, наконец, медицину из оков традиций, которая, явившись одно время славой науки, становилась с течением лет ее позором!»

Лицо Устименко горело, озноб пробегал по спине. Теперь он куда больше понимал в таких темах — Устименко Владимир, о котором так неприязненно говорили на педсовете школы номер двадцать девять. Больше понимал, но еще далеко не все…

Было уже четыре часа, когда скрипнула дверь, и, сонная, с косами за плечами, вошла тетка Аглая.

— Я тебя выгоню из дому! — сказала она. — Как ты смеешь превращать себя в калеку? Посмотри, на кого ты похож? Когда это все кончится?

— Никогда! — без улыбки ответил Володя. — Никогда, тетя Аглая! И ты не сердись. Давай лучше чего-нибудь поедим, меня просто тошнит от голода.

Молча он один съел яичницу из шести яиц, огромный ломоть хлеба с маслом, простоквашу и огляделся, ища еще еды.

— Хватит! — сказала тетка. — Лопнешь!

— Человек все может! — сказал он, продолжая думать о своем.

— Ты насчет еды? — с улыбкой спросила Аглая Петровна.

Он испуганно на нее взглянул.

ГЛАВА ВТОРАЯ