Бурелом - Станислав Прокопьевич Балабин

рабочих. Впереди Илья Волошин. Завидев идущий трактор, они, как по команде, остановились. Мастер погрозил кулаком.

Полушкин беспокойно заерзал на сиденье, процедил сквозь зубы:

— Чтоб этого Кошеиду черти съели! Удружил, называется!..

Трактор поравнялся с людьми. Пришлось остановиться. Волошин легко запрыгнул на гусеницу, протиснулся в кабину.

— Ты что, под суд захотел?! — так и задохнулся мастер. Кадык катался по шее то вверх, то вниз. — Ладно, — стараясь обуздать накипавший гнев, продолжал Илья, — зачем рисковал машиной — начальство разберется. Мне ответь, почему снова толстомер везешь?

— Обязательство выполняю, — осклабился Полушкин и вкрадчиво, чтобы не слышали рабочие, сказал: — Чего шумишь, свояк? Разве не знаешь из-за кого жилку рву, семья, дети…

«Так вот почему ты через «лысину» полез», — мелькнуло в голове у Виктора. Он соскочил с трактора, подошел к рабочим.

— Ну, вот что, Нестер, — донесся до рабочих голос Волошина. — Ты мне дурака не валяй и свояченством не прикрывайся. Вот заставлю тебя назад лес везти, в другой раз умнее будешь…

— Да ну! — деланно удивился Полушкин. — Так и поеду!

Они сошли на землю и теперь, нахохлившись, стояли друг против друга. По сравнению с высоким и широкоплечим Волошиным Полушкин выглядел подростком. Рабочие плотным кольцом окружили их.

— И что человек на рожон лезет?! — Петр Суворов повел в сторону тракториста раскосыми татарскими глазами.

— Да это он сам на рожон лезет! — взмахнул короткими руками Полушкин. — Не все ли одно, какие хлысты?! В другой раз тонкомер возьму, — волчком крутился Нестер, ища на лицах рабочих сочувствие. — Разве я не передовик?! Вот мои руки!

— Стяжатель ты! — вдруг раздельно и отчетливо произнес Волошин. — Св-волочь!

Нестер, точно обжегшись, отдернул руки. В глазах его вспыхнули злые огоньки. Он весь подобрался, как для прыжка. Такие люди, как Нестер, хотя и не скрывают, что любят деньги, но попробуй скажи им об этом прямо в глаза, да еще при людях — обидятся кровно… Полушкин редко терял самообладание, а здесь вдруг одолела его злость. Ох, как он ее долго вынашивал в сердце — эту злость на людей, на все, что окружало его. Захотелось хоть чем-то отомстить им…

— Что же, пусть буду я стяжателем и подлецом, — подбородок у Полушкина вздрагивал. — Но, может быть, ты ответишь рабочим, как ты мне делал приписки… За такое дело сейчас под суд — и баста. — Нестер хлопнул ладонью по коленке, встретился с глазами Волошина — и понял, дал промашку, не надо было так… «А-а, черт!» — Нестер даже крякнул и поспешил залезть в кабину трактора. Он слышал, как неодобрительный шепоток пронесся среди рабочих, увидел, как Волошин опустил голову и, круто повернувшись, зашагал вниз по волоку.

И никто Волошина не окликнул, не остановил.

Волошин брел, не разбирая дороги. Слепо пересек площадку верхнего склада. До слуха, как и прежде, доносилось жужжание мотопил, перестук топоров. Каждой жилкой чувствовал старый мастер свою вину, знал, что говорят и думают о нем рабочие: старейший мастер, участок которого многие годы является передовым, пошел на такой позорный шаг.

Волошина многие знали еще с тех пор, когда он работал на конно-ледяных дорогах; как, рискуя собственной жизнью, кинулся под падающее дерево, чтобы спасти жизнь неопытному вальщику… А почетные грамоты? А фотографии в газетах? Все это теперь замарано. Замараны безупречно проработанные годы, авторитет — все, чем так дорожил и гордился старый мастер.

Волошин и не заметил, как очутился возле обогревательной будки. Точно желая скрыться от людских глаз, он поспешил войти в будку. Тяжело опустился на низенькую лавку, подпер руками седеющую голову, бессмысленно уставился на замызганный пол. Сегодня же о его позоре узнают все жители поселка, дойдет до директора леспромхоза, до райкома партии… А что потом?

Скрипнула отворяемая дверь. В будку боком протиснулся густобровый раскряжевщик Иван Прокофьевич Вязов, секретарь партийной группы лесоучастка. Молча сел рядом с мастером. Пошарил по карманам.

— Табачку, Илья, не одолжишь, дома кисет забыл…

Закурил, помолчал.

— Верно сказал Полушкин или оклеветал? — напрямик спросил Вязов.

Волошин засопел. Ему на мгновение пришла в голову мысль сказать, что Нестер его оклеветал. «Ведь сказал в горячке, сейчас, наверное, и сам жалеет. Тогда все станет на свои места. Только все ли?»

— Да, я однажды приписал ему, — не поднимая головы ответил Илья. Он смотрел в пол, но видел отчего-то лицо Полушкина. Откуда он вообще взялся, этот Полушкин?

Сестра жены жила на Украине. После смерти мужа у нее осталось четверо детей. Трудно. К тому же Анна была уже не первой молодости. И вдруг Волошины получают письмо.

«Я вышла замуж, — сообщала Анна. — Он старше меня на одиннадцать лет, работает в колхозе трактористом, не пьет, не курит, бережливый. Напишите, можно ли будет Нестеру, так зовут моего теперешнего мужа, устроиться у вас трактористом. Как узнал, что ты замужем за мастером, так и заладил — хочу в лесу работать. Вы уж сообщите все как есть…»

Посоветовались Волошины и решили пригласить их на свой лесопункт. Осенью Анна с детьми и мужем приехала к ним. Илья взял Нестера трактористом на свой подучасток.

Осенью, в период подготовительных работ к зимним лесозаготовкам, заработки были невелики, но вполне достаточны для семьи Полушкина. Но Нестер, как он выражался, «не затем столько верст киселя хлебал, чтобы не завести сберкнижки». Познакомившись ближе со свояком, он сперва намеками, а потом и в открытую попросил Илью по закрытии нарядов приписать ему.

Волошин наотрез отказался. Из личных сбережений дал Полушкину две тысячи рублей. «Не тороплю, когда-нибудь отдашь», — сказал он. Нестер взял. На следующее воскресенье поехал в районный центр якобы купить детишкам обувь, жене пальто. Возвратился в кожушке. А дети? А Анна, у которой на зиму была единственная фуфайка?

«Сделай, Илья, ну, чего тебе стоит?» — снова надоедал Полушкин. «Отстань!» — хмурился Волошин и, не сдержавшись, выставил однажды свояка за дверь. «Брошу Анну и ее щенят и уеду!» — грозился тот с улицы.

«Скатертью дорога, — отвечал Илья. — Не чужие, поможем ей детей вырастить…»

Спустя час к Волошиным, обливаясь слезами, прибежала Анна, закатила истерику, повешусь, мол, если Нестер уедет. Не могу жить без него!..

Долго мучила Илью совесть. Но видел, что семья Анны может развалиться, а глупая баба, чего доброго, наложит на себя руки — сдался, завысил однажды норму выработки трактористу Полушкину. А сколько потом перестрадал, сколько выкурил махорки, один он знал…

— Да-а, дела! — протянул Вязов, пораженный рассказом мастера.

— Вот так! — хлопнул ладошками по коленкам Волошин. — Я виноват, мне и ответ держать!..

— Думаешь, спина широкая, выдержишь, — почему-то зло обронил Иван Прокофьевич. — Расхлебывать придется всем… Смалодушничал, Илья! По головке, конечно, за такие