Амазонка (фрагмент) - Алиса Клевер

– Зачем ты красишься? Ведь мы едем к твоему доктору! – возмутилась я, застав мать перед зеркалом. Краситься – неправильное слово, и даже выражение «накладывать грим» не совсем подходит тому священнодействию с кистями и красками. Мама рисовала себя. С каждым годом она рисовала себя все дольше, и, заигравшись, не заметила момента, когда ее лицо от такого количества тонального крема стало выглядеть смешным и картонным.

– О чем ты говоришь, Даша, ведь мы едем к лучшему пластическому хирургу во всем Париже! Неужели я могу выглядеть как попало?!

– Он все это будет резать, какая ему разница, что ты выровняешь тон?

– Это просто грубо! – возмутилась мама. А я злилась всю дорогу, потому что к тому же совсем не выспалась.

– Ты хоть понимаешь, что никаких гарантий тебе никто не даст? Эти хирурги – просто паразитируют на таких, как ты!

– Сколько слов! – воскликнула мама, театрально взмахнув рукой. – Что бы ты понимала! Лучше помоги мне переодеться. Ты приняла душ?

– Зачем? На меня там всем наплевать.

– А тебе самой на себя тоже наплевать? – проворчала мама, но я уже думала совершенно о другом.

– А что, если операция пройдет неудачно? Ты и так выглядишь просто прекрасно, мама.

– Я что, по-твоему, слепая? – фыркнула она.

– Может быть, – выдохнула я, понимая всю бесперспективность своих попыток. – Для своего возраста…

– Не говори мне ничего про мой возраст! У меня нет возраста, есть только вода прожитых лет, – пропела мама, убирая помаду в косметичку. – Даша, не порти мне настроение, не заставляй жалеть, что я взяла тебя с собой.

– Я не хотела ехать с тобой, и ты знаешь это.

Мама остановилась в дверях и кинула на меня взгляд, полный бессилия и боли.

Клиника, а скорее дворец каких-нибудь призрачных королей, утопает в зелени. По старинным стенам ползут вверх тонкие зеленые ветви плюща. Воздух наполнен запахом цветов.

И все, чтобы замаскировать то, чем они здесь занимаются. Торговлей мечтами о красоте.

И через минуту мы уже внутри, заполняем стандартные формы, кучи бумажек. Красивые девушки в белоснежных халатах улыбаются ласково и заботливо, и ощущение спокойствия снисходит на маму, ее плечи распрямляются, она улыбается в ответ. Ложное спокойствие, все тут – ложь. Я хмурюсь, но меня никто не спрашивает.

– Напиши, что у меня нет аллергии, – говорит мама, глядя мимо меня в сторону рекламного плаката с безукоризненно красивой женщиной без возраста. – У меня никогда не было аллергии.

– Я все пишу. Тут нет такого пункта, про аллергию.

– Ну, не важно. Видишь, это очень хорошая клиника.

– Не сомневаюсь, – бормочу я. – За такие деньги можно сделать любой ремонт.

– Ну при чем здесь ремонт?! – мама всплескивает руками и качает головой в неодобрении. – Разве я о ремонте говорю?

– В каком-то смысле… – отвечаю я из вредности. Девушки за стойкой смотрят на нас с вежливым недоумением. Мы говорим по-русски. Уверена, при таком количестве русских клиентов им давно бы стоило завести русскоговорящего сотрудника, но, увы и ах, никто не понимал, о чем мы говорим.

– Месье Робен примет вас через минуту, – сообщила одна из девушек, провожая нас в комнату, больше похожую на рабочий кабинет какого-нибудь профессора из Оксфорда. Да уж, тут сделали все, чтобы как можно меньше напоминать своим клиентам, что их здесь собираются резать. Высокие книжные шкафы, темный стол из дорогой породы дерева. Сквозь приоткрытые створки жалюзи – вид на сад. Интересно, где они прячут настоящие медицинские палаты?

– Андре Робен, самый лучший пластический хирург, – сообщила мне мама гордо. – Знаешь, кого он оперировал? Если бы ты узнала реальный возраст кое-кого из нашей политической элиты, ты бы просто упала.

– Мам, я поняла, волшебник и чародей. Мне на него наплевать. Давай не будем об этом. Я тут, чтобы переводить.

– Ты здесь, чтобы поддержать меня, – строго возразила мама.

– Как я могу поддержать тебя в том, что считаю ошибкой? – спросила я, но, к моему удивлению, вместо того чтобы отбрить меня, мама улыбнулась самой лучезарной из своих улыбок. Я нахмурилась. Странная реакция.

– Bonjour, – услышала я голос за моей спиной и резко обернулась.

Там стоял он, Андре Робен, лучший пластический хирург во всем Париже. Напряженный взгляд темных глаз. Губы плотно сжаты, ни тени улыбки. Он услышал мою последнюю фразу? Ну, конечно, услышал! Он, конечно, не мог понять ее смысла, но тон мой говорил сам за себя.

– Bonjour! – пропела мама изменившимся голосом, даже тембр другой – ниже, сексуальнее, агрессивнее. Мама становится такой каждый раз, когда рядом с ней появляется красивый мужчина. Был ли Андре красивым? Я бросила еще один взгляд на врача и нахмурилась.

Да, черт возьми. Не в мамином вкусе, впрочем. Лицо жесткое, ни одна эмоция не читается. Во взгляде что-то… независимое, та неопределенная свобода людей, привыкших полагаться только на самих себя. Я знаю, я сама такая же, и мне вдруг стало очень неприятно от мысли, что мою маму будет оперировать именно этот мужчина.

Красивые, правильно посаженные глаза, обрамленные разлетающимися бровями, но во взгляде невозможно прочитать почти ничего. Закрытый, темный взгляд со скрытой энергией, электричеством и, безусловно, интеллектом. Месье Андре Робен прекрасно держался, отлично контролировал себя. Он кивнул мне, улыбаясь кончиками губ, и возникло неприятное ощущение, что этот человек видит меня насквозь. Мамин Кузьма был смазлив и жеманен. Андре был породист и держался как наследный принц.

У меня есть парень. У меня есть Сережа.

Господи, а это-то тут при чем? У меня горят щеки? Идиотизм. Такая реакция заставила злиться на саму себя. И я говорила себе – ну и что?

Сукин сын спокойно ждал, пока мы с мамой придем в себя, не улыбаясь и не задавая никаких вопросов. Словно он совершенно привык к такой на себя реакции. Надутый индюк! Впрочем, я была неправа. Ничего такого Андре Робен не показывал. Он смотрел на меня, будто я была просто букашкой под его лупой. Потребовалось несколько минут, чтобы понять – он совсем не смотрит на мою маму.

И ее это злит.

По-моему, это просто неприлично, быть настолько привлекательным, если ты ежедневно имеешь дело с людьми, мечтающими вернуть или обрести красоту. Это как давать бесплатные наркотики несовершеннолетним детям, цинично и бесчеловечно. Андре Рубен относился к той категории людей, в присутствии которых любой почувствует себя неуклюжим уродцем.