На острие меча - Богдан Сушинский

То, что Хозар назвал крепостью, на самом деле оказалось небольшой сторожевой башней, огражденной полуразрушенным и поваленным теперь частоколом из бревен, в который было встроено еще две привратные башенки. Бой здесь выдался особенно упорным. Воины лежали вповалку. Некоторые тела были буквально иссечены, возможно, уже мертвыми.

Но давно привыкшего к таким зрелищам Гяура больше всего удивил не вид окровавленных тел, а то, что два воина, проткнувших друг друга копьями под стенами башни, оказались славянами. Хотя один из них одет так, как обычно одеваются татары. Еще несколько таких же воинов с европейским типом лица – то ли молдаван, то ли венгров – лежали порубанными у ворот.

– А этот скрывался, – вытолкал Олаф из форта парнишку лет восемнадцати – босого, в коротких изорванных штанах и в пробитом, снятом, очевидно, у кого-то из погибших польских драгун, панцире. – Под полом башни отсиживался.

– Надел панцирник и спрятался, гнев Перуна? – с напускной суровостью уставился на него Гяур.

– Когда ордынцы ворвались сюда, – ответил парень. Короткая, с надломленным острием сабля в его руках лишь оттеняла трагедию, которую приходилось переживать всему этому беззащитному городишке, всему югу Подолии, страдающему то от чамбулов перекопского мурзы, то от жадных буджакских горлорезов. – Не спрятался – посекли бы, как этих, – кивнул в сторону груды тел. – А так, видите, жив.

– Разумно. Как зовут?

– Корзач.

– Будешь воевать в моем отряде, Корзач, – не спросил, а скорее приказал Гяур. – Выбери себе на этом побоище саблю, два пистолета, щит, а главное – изловчись поймать осиротевшего коня. Остальному тебя научат.

– И куда мы пойдем? – тотчас же поинтересовался Корзач, прижимая штанину к кровоточащей ноге.

– Прятаться, чтобы жить, ты уже научился. Теперь будешь учиться жить так, чтобы не прятаться, – резко ответил князь. – Все, иди. Где раненый татарин?

Двое спешившихся воинов метнулись вовнутрь форта и вскоре, держа под руки, вытащили оттуда ордынца.

– Кто вы такие: крымские татары, буджакские ногайцы? Отвечай! – по-турецки заговорил с ним Гяур, приподнимая кончиком меча подбородок пленника. Стоять тот не мог, воины-русичи все еще подпирали его плечами.

– Мы не ордынцы, да продлит Аллах дни твои, – на удивление охотно, хотя и с большим трудом, заговорил татарин. – Мы – кайсаки.

– Кайсаки?

– Да. Но в этот раз были с ордынцами. Они брали ясырь… там, в местечке. И жгли его.

– Жгли только они? Вы, кайсаки, – нет?!

– Нам приказали перебить тех, что засели в церкви, а также здесь, в крепости.

– Постой, ты сказал «кайсаки»; и что, ты – кайсак? Не казак, а именно кайсак? – оглянулся Гяур, отыскивая глазами Улича, который был при нем и лекарем, и советником, и телохранителем. – Это что, племя такое?

– Нет такого племени, князь, – объяснил невесть откуда появившийся Улич, вертя в руке красивый кривой кинжал с золоченой рукоятью. – Он – татарин. И говорит по-татарски. Потому и язык тебе понятен.

– Мы действительно татары, – тотчас же подтвердил пленный, уяснив, что именно сбило князя с толку. – Однако не подчиняемся хану. Перекопскому мурзе и буджацким беям тоже не подчиняемся. Мы – кайсаки.

– Кайсаками называют себя шайки степных грабителей и живодеров, князь, – выступил вперед старый воин из той сотни, которую Гяур набрал из плененных турками украинцев и придунайских русичей. – Я слышал о них. Кайсаки действительно не подчиняются ни хану, ни султану, ни Богу, ни шайтану. Но и человеческое слово для них – что камень, брошенный в мертвый колодец.

– Вот оно что. Кто же у вас за предводителя, атамана? – резко спросил Гяур.

– Бохадур-бей, да спасет тебя Аллах, премудрейший, – пробормотал татарин, облизывая потрескавшиеся губы. – Бохадур-бей – так он называет себя.

– И много вас у Бохадур-бея?

– Было три с половиной сотни.

– Куда же ускакали те, кто уцелел?

Пленник закрыл глаза и запрокинул голову. Гяуру показалось, что он умирает.

– Куда ускакал отряд Бохадур-бея?! – еще ниже нагнулся князь, почти вонзаясь мечом в горло кайсака.

– Туда, – махнул пленник ослабевшей рукой в сторону реки, на берегу которой пылал уже весь ветряк.

Гяур пристально всмотрелся в открывавшуюся его взору стену леса, что темнела сразу за мельницей, подступая одним краешком к горе, которую они недавно обогнули, другим – к речному утесу.

– Значит, они еще не ушли в степь, – подумал он вслух. – Не отошли с ордой. Почему? Неужели совсем страх потеряли? Ну что ж, им виднее… Олаф, этого – к Аллаху, – пренебрежительно указал на татарина.

– Повинуюсь.

Двое норманнов, не медля ни секунды, подтащили татарина к частоколу, швырнули на острие бревна, словно на плаху, и один из них коротко взмахнул мечом.

– Эй, Корзач! – глазами поискал Гяур парнишку.

– Здесь, ясновельможный! – вынырнул юноша откуда-то из-за башни. Теперь на нем, чуть пониже искореженного панциря, чернел турецкий пояс, из-за которого выглядывали рукояти двух пистолетов и кинжала; в руке отливала булатной синевой короткая гусарская сабля, а ноги укрывали от взгляда остроносые татарские сапоги.

– Как давно появились в ваших краях эти кайсаки? Что это за племя? Раньше ты что-нибудь слышал о них?

– Давно слышал, пан князь, – неумело поклонился Корзач. – Наш сотник говорил, что это отряд, отбившийся от крымчаков. Потом к нему пристали ногайцы, ушедшие из буджакской орды, и еще какие-то люди, бежавшие из польского плена, – молдаване, угры. Да и наших, с Украины, десятка два набралось.

– Выходит, Бохадур-бей принимает любого?

– Хочет сколотить войско, чтобы с его помощью стать ханом степной орды, кочующей между Бугом и Днестром. Об этом сам сотник говорил. Кстати, кайсаков наши люди в селах и хуторах боятся хуже ордынцев.

– В этом мы уже убедились, гнев Перуна.

– Они не берут ясырь, как ордынцы, никого не милуют и не отпускают за выкуп. Бохадур-бей похваляется, что опустошит всю Южную Подолию, чтобы на краю ее, кажется, здесь, в нашем городке, основать свою столицу. Так говорил сотник. Сам слышал.

– Ну хоть слава богу, что они не называют себя казаками.

– Это иноземцы путают их с казаками, ясновельможный князь. Когда буджацкая орда идет в поход, она приглашает и чамбулы кайсаков. Буджацких татар кайсаки не опасаются. Боятся только мести крымского хана. Но сотник говорил, что Бохадур-бея поддерживает сам султан. Пусть, мол, основывает свое ханство; ему, султану, легче будет с казаками воевать.

– То есть все это – кровавые следы Буджацкой орды и Бохадур-бея… – задумчиво осматривал Гяур открывавшиеся с высоты холма камышовые заросли по ту сторону реки. – Ну что ж…

– Они где-то рядом, князь, где-то рядом… – поддержал его замысел старый воин. – Орда сразу уходит, пока не подоспели казаки и польские жолнеры. А кайсаки – нет.

– Почему? Из-за упорства?

– Просто им некуда уходить. У них нет своей земли, как у татар, они бездомные, как степные волки. Бродят неподалеку, выжидают, пока все угомонятся, чтобы опять напасть.

7

Услышав о вызове в ставку главнокомандующего, д'Артаньян взбодрился. Посыльный офицер сказал, что не знает, для чего именно он понадобился принцу де Конде, но граф ясно представлял себе, что понадобиться он мог лишь для какого-то очень важного поручения. А значит, появится возможность вырваться из мушкетерского полка, хоть на несколько дней побыть вне войск, столь же упорно, сколь и безнадежно осаждающих Дюнкерк.

И дело вовсе не в том, что д'Артаньяну хотелось держаться подальше от опасности. Просто фронт был не его стихией. Смерть от испанского ядра или пули во время атаки, когда ты идешь среди сотен воинов, а осколок или пуля выбирает тебя, и ничего при этом не зависит ни от твоего умения владеть шпагой и мушкетом, ни от твоей отваги, – казалась ему абсолютно бессмысленной. Он предпочитал честную схватку с противником.

– Что это вы приуныли, господин граф? – ворвался в его сосредоточенное молчание голос лейтенанта Дортье – так звали посыльного. – Смысл поручения главнокомандующего мне неизвестен, однако адъютант обмолвился, что речь пойдет о Париже.

– А я как раз обдумываю план захвата Дюнкерка, – проворчал д'Артаньян, словно бы не расслышал о Париже. Он слишком дорожил минутами одиночества, пусть даже сугубо внутреннего, и слишком ценил минуты молчания, чтобы позволять кому-либо врываться в них.

– У вас какой-то особый план? – без тени иронии поинтересовался Дортье. – Тогда принц не зря вызывает вас к себе.

– У меня гениальный план. Я решил в одиночку сражаться против всего гарнизона.

– Хотел бы я видеть, как это у вас получится, – скривил губы лейтенант, поняв, что мушкетер намерен поиздеваться над ним.

– Очень просто. Каждое утро я буду подходить к воротам крепости и вызывать на дуэль одного из испанских офицеров. Как только погибнет последний из них – часть испанских солдат в панике бросятся к кораблям, а часть выйдут с белыми флагами и бутылками шампанского.