Степная книга - Олег Павлов

"Зеленые и склизкие, верно..." - перебил не без задора, приглядываясь к ящеркам, Ероха.

"Эй, не говори так... Хороши ящерки. Таких ни у кого нет," - сказал Кадыев.

Сухов погладил их пальцами и улыбнулся: " Будто живые,

а? Заснули будто..."

Ероха махнул рукой и пошагал в тенек под дерево. Он сел на землю, раскинулся по прохладному стволу и закурил папиросу.

Сухов что-то проворчал и, пересыпав ящерок погрустневшему Кадыеву, пошагал к Ерохе подкуривать от его огонька. И потом они задымили заодно. Блуждали, отрешившись, глазами по караульному дворику, от стены к стене, будто бы взявшись за руки. Из караулки вывалилась понежиться под солнцем солдатня. Заметив стоявшего посреди дворика Кадыя, конвойные подходили к нему, а потом молчали и курили папиросы, оглядывая мертвяков. Бережно растолкав собравшихся, Кадыев высвободился из круга и, подойдя к дереву, встал, чего-то томительно дожидаясь, подле старослужащих.

"Ну, чего тебе? - засопел Ероха. - Выкинь. За забор выкинь." - "Ты погляди какие... - еле слышно произнес он и прижал ящерок ближе, будто укрыть хотел.

"Не так это! - засомневался Сухов. - Замучить, чтобы выкидывать потом? Будто и не было ничего?! Будем... хоронить. Вставай, Ероха...Я уже приглядел местечко... У стены похороним, чтобы не топтали."

Кадыев ожил и засопел счастливо:" Эй, тебе что сказано? Вставай! Надо землю искать. Засухин! Чтобы хорошо хоронить, надо долго искать, потому что умирать больше не получится."

Они поднялись. И за ними, молчаливо покуривая, пошла солдатская толпа. Глубоко затягиваясь папиросой, кто-то морщился и, запрокидывая лицо в небо, грустно выдыхал: "Так и мы сгинем... "

Первыми шли Сухов и Ероха и потому были торжественней других, не позволяли себя отплевываться в песок. Они отмахивались яблоневыми ветвями. Мухи улетали, и покачивание, становясь неспешней, рождало в душе, под ленивую поступь старослужащих тихую грусть.

Усопших нес Сухов, тупо глядя на ладони, в которых покоились они, укутанные в лопушину.

Поспорив о том, какой ей быть, могилу вырыли штык-ножами наподобие человечьей. "Во какие! - приговаривал Кадый, укладывая поудобней. - Что надо ящерки!" - "Хороним ведь как людей, может, и имена дадим? Зойка хоть или Света?" - "Неее, - протянул Кадыев. - Имя узбекский надо. Пусть Гульчатай или Акрам будут. Зойка, Светка - так не человек, так собаку свою зови." "Что "гульчатай", что "чайник". У вас имена - звук один." - "Эй, зачем говоришь плохо?" - "Что попусту треплетесь-то! - вмешался Сухов, поднимая глаза от земли. - У них имена есть: ящерки!" - "Он толково говорит, не нужны эти имена, дохлым к тому же. Вот если бы они на свет родились..."

Сухов отыскал в кармане пятак и положил в могилу. "Для памяти это..." пояснил он. Растоптав сухие комья, ящериц засыпали.

"Негоже, - сказал Сухов, глядя на песчаную гладь. - надо бы холмик какой или метку. Похоронили ведь, а то мрут, где ни попадя, как мыши... Ероха, ты хотя бы видал мышь, но не так, чтобы убитую, а которая своей смертью издохла? - "Не... И где они дохнут? Их же на земле больше людей будет." - "А они, говорят, своих мертвяков пожирают. Хлебом клянусь, как издохнет, так и жрут сразу. Это покуда живая - ползай, шурши, а если преставишься, то захавают и оближутся, твари. Они с голодухи же..." "Хорошо, что мне на камень попалась!" - произнес Кадыев украдкой. - "Не то слово! Все равно бы сдохли. А теперь как люди - в земельку легли." - "Куда же вы! - остановил Сухов. - Я говорю холмик нужен какой или меточка, не зазря же землю рыли." - "Да хоть бы ветку воткни! - нашелся Ероха, протягивая Сухову яблоневую ветвь, которой от мух отмахивался. - Чем не примета? Она, может, и корни пустит и зацветет." Сухов принял ветвь и, подумав, вдавил в землю.

"Ты поглубже! - заволновался Ероха. - Чтоб до ящерок дошло, они же как удобрение будут." - "Земля не примет, - сказал Сухов, вдавливая все же поглубже." - "А ну как примет! - Ероха спустил штаны и стал оправляться на ветку - Надо, чтоб попервой не засохла..."

Кто-то из солдат пристал к нему. Заскучав, припустил шаровары и Сухов: "Тогда и к вечеру наведаем. Этого добра не жалко."

Мировая ночь

Что-то живое заворочалось у Сухова в ноздре, отчего он немедля приутих, замлел и вдруг чихнул, сколько было страсти, будто и душу вытряхнуть хотел. Чих был шире ночной мглы, по которой он пронесся раскатисто. Овчарка, дремавшая на цепи подле постовых ворот, встрепенулась ото сна и залаяла, удушливо хрипя, бросаясь в аукающую темень, что обступала кругом склад степной роты, охраняемый ею, а также троицей солдат. Когда овчарка насытилась злостью своей, лаем, и устало улеглась на место, ничего больше не боясь, тогда темнота ожила - в ней зашевелились человеческие голоса.

"Вот брехло... Нагнала страху-то!" - продохнул Сухов и утер расхлябавшийся нос. Биение жизни возвратилось в сердце, будто вспугнутая птица в гнездо. Не видя во мгле своих рук да ног, Сухов со страхом задумался, из чего он состоит, как тело и личность, и прислушался к себе - и обнаружил с приятным щекочущим трепетом, что где-то в нем буднично работало сердце, размышлял ум, колыхалась душа.

"Не долечили тебя в госпиталях." - сказал обыкновенно Отрошенко, такой громадный и сильный, что даже не вздрогнул, когда раздался чих.

"Какое там лечение... - рассудил Сухов. - Таблеток не дают, кормят лапшой. Выгодней болеть зимой, а не летом. Хоть погреешься! А так выходит, задаром болел, за лапшу." - "А чего лапша, ты расскажи! - попросил Ероха. Ее с чем там дают, как у нас?" - "Да отвяжись, вот пристал... Слышь, Отрошенко, пойдем склады осмотрим - надо, все же пост." - "Это можно... Ну, можно... Да ну их, еще ходить... Небось, не утащут, буду я выслуживаться. Подумаешь, можно и лапшу жрать, да, Ероха, не помрем? Хоть бы рассказал, правда, с чем она там, хоть послушаем, а то сил моих нет, скукота."- "Нечего мне больше рассказывать, с вами всю жизнь проговоришь." - "Это верно... Жизнь... А вот Ероха, дурак, звезду на небе открыл." - "Какую еще звезду?" насторожился Сухов.

"А такую... Прославиться хочет... Чего молчишь, дурак, давай рассказывай, послушаем... Ероха, слышь, не молчи!"

Ероха, было затаившийся, отозвался из темноты: " Я просто на небо поглядел, и вижу огонек. И каждую ночь мигает, как заведенный, а днем ничего нет - я глядел. Если днем нет, то, значит, звезда. Раньше такого не было, а вдруг начало мигать. Сам не видит, а вот, обзывает дураком." - "А ведь мигает, так точно! - ахнул Сухов, и проговорил, не отрываясь, запрокинув голову в чернеющую высь - А ты Ероха дурак, дурак... Звезды разве мигают? Самолет мигает, ракета... А так высоко одни ракеты могут летать, это же космос. Это, наверное, корабль космический. Он за сутки пролетает вокруг земли, а ночью оказывается в этом месте, прямо над нами, и мы его наблюдаем. Видно, недавно запустили. Вот он будто стоит, а на самом-то деле с бешенной скоростью летит!" - "Плевок тоже летает." - гоготнул Отрошенко.

"Да ну вас... - расстроился Сухов. - Чего с вами говорить..." - "А огонек, глянь, как мигает, похоже, знаки подает или на фотографию снимает." - подумал радостно Ероха.

"На фотографию?" - удивился Отрошенко и смолк, а Сухов сказал запросто в наступившей тишине, закуривая папироску: "А по-твоему в космос от нечего делать посылают, понятно, что фотографируют все сверху, исследуют. Вот коробок спичек могут сфотографировать, такая стала техника. Тебя вот могут..." - и здесь уж сам тихонько гоготнул.

Затаив дыхание, Отрошенко задрал башку и доверчиво поглядел ввысь. Его сырая мясистая туша будто вскипела, а потом с нее сбежал обыкновенный испуг. Вареный, вялый, он думал одну мысль и безмолвно таращился на мигающий огонек, такими же красными от бессонницы глазами. После очнулся, будто от обмана, и сердито, обиженно заявил товарищам, странствующим в табачном теплом дыму: "Все... Хватит... Не надо мне ваших фотографий... С души воротит... Пойдем на обход..." - "Сам же сказал, не выслуживаться." припомнил Ероха. - "У меня тогда настроение другое было, вот и сказал." - "С твоим настроением сдохнуть лучше." - брякнул Ероха. - "Вот и сдохну, а ты молчи."

Караул, вся троица, никогда бы не поссорился. Задушевная служба была у них на складах. Эти амбары, выбеленные гашеной известью и похожие потому на пещеры, хранили в себе неприкосновенный запас. Он сберегался годами, так что амбары успели сами одряхлеть. Солдаты прикреплялись к складам на всю службу - и тут, на степном отшибе, далеко за казармами сиживали, будто на краю земли. Караул их был ночной, утром их сменяли другие, с кем они не успевали и поговорить.

В ночи было тихо, и только издали слышалось живое гулкое дыхание земли, будто она ползла за караульными следом. Пустившись по тропе, сдавленной стенами, оградами, они останавливались у складских ворот, как чудилось, на каком-то далеком чужом месте, шаря кругом фонарями, долго проверяя замки. Ступив на тропу, медлили с каждым шагом. Малый ход оставлял времечко, чтобы подышать, и открывал хоть какой-то простор.

"Слышь, Сухов, тебе про Верку-прапорщицу рассказывали? Побегла она, остались без бабы." - похвастал Отрошенко, не оборачиваясь, на ходу. "Куда, она ж беременная?" - "Не дождался, выкинула... Поплохело ей на прошлой неделе разом, снарядили грузовик, а вон, не довезли. В больничке полежала и бегом, сучка пропащая, неизвестно куда, ищут ее, как дезертира, ты пойми. Пропила брюхо-то, всем давала, ну сука она, и все." - "Женщиной она была красивой, вот факт, нагнали тоски... " - "Это как поглядеть, может, радоваться надо! - крикнул за спинами Ероха - Ребенку и жить было негде, Самохина, считай, в казарме жила. И отец у него неизвестный. А теперь у Самохиной вся жизнь впереди, и у нас дисциплины больше будет, тоже польза."