Белка в колесе - Алексис Алкастэн

Джавэна исправляла взмахом ножа в обратную сторону, рассчитывая поразить предателя в лицо. И опять же не знамо как Истэнджор ушёл от удара, упав на пол, и оттуда бросился вон из кухни, оглашая дом воплями ужаса.

Джавэна настигла его в зале и в момент когда он, как футболист попытался обойти её обманным движением, чтобы пробиться на куда более спасительну улицу, чем замкнутое пространство дома и по самую рукоять вонзила ему в печень нож. А затем, как настоящий киллер, не оставляя ему ни малейшего шанса на выживание, провернула лезвие в этом жизненно важном органе, приводя его в состояние полной недееспособности. Хотя она всего лишь дантист, познания медицины у неё были ни чуть не хуже, чем у терапевта или хирурга. Она знала как наверняка убить человека.

– Что ты с ним сделала?– сдавленным от ужаса голосом спросила всё ещё находившаяся в зале Серпина. Она наивная и в правду ждала обещанную Джавэной церимонию венчания. А тут такое!…

– То же, что сделаю с тобой,– пообещала Джавэна и ринулась на своего второго смертельного врага.

При виде опасности Серпина тут же вышла из ступора и выбежала из зала, пересекла коридорчик и заскочила в комнату напротив зала. Но ещё раньше, чем она успела захлопнуть перед убийцей дверь Джавэна вбежала в ту же комнату и невзирая на визги любовницы мужа полутора десятками ударов искромсала свою вторую жертву едва ли не в фарш. Колола, резала, рубила, как саблей и приговаривала: «Ну и чей теперь Истэнджор муж? Чей это дом? Получи, шалава поганая. Не на ту, тварь ты, попала, чтоб я от тебя слезами умывалась. Ты у меня сука кровью умоешся».

Всё практически так и вышло. На веки обездвиженная Серпина лежала в широкой луже собственной крови словно и в правду в ней купалась. Крови вообще было как на скотобойне, где вместо современного способа убоя электричеством, скоту по старинке либо перерезают горло, либо пронзают сердце. На полу, на обоях, на креслах, на Джавэне – всюду богровели большие пятна и брызги однозначного происхождения. И всё это продолжало возбуждать победно восседающую на своей жертве Джавэну несмотря на то, что с её последним врагом было раз и навсегда покончено. Она с каким-то изощрённым смакованием облизала окровавленное лезвие ножа и смесью слюны и крови харкнула прямо в лицо убитой.

Истэнджор ещё дышал, когда Джавена не знамо зачем вернулась в зал. На этот раз это была уже третья её разновидность. Как несколько минут тому назад она не была подавлена изменой мужа, не мстила за его предательство. Теперь, когда дело сделано, она вдруг болезненно осознала весь ужас содеянного. Для неё он выражался в ответственности, которую она непременно понесёт за своё зверское двойное убийство. Именно так и никак иначе в глазах обвинителей, судьи и присяжных будет выглядеть это преступление и приговор ей за него будет однозначен: электрический стул. Даже если каким-то чудом её адвокат выторгует для неё пожизненное заключение, провести жизнь за решёткой – это куда более жестокая пытка, чем хоть и болезненное, и всё же довольно скорая экзекуция. Джавэне было неприемлемым, чтобы члены комиссии по наблюдению за приведением в исполнение смертного приговора наслаждались зрелищем её убийства. Не приемлемым был и пожизненный срок, в который она, чтобы не мучиться обязательно наложит на себя руки. Поймав себя на этой мысли, на Джавэну вдруг снизошло какое-то, точно свыше посланное озарение: «Я ведь и сама могу сделать с собой то, к чему девяносто из ста со мной сделают по самому строгому приговору или то, что сделала бы с собой самым мягким из двух возможных». После этого как человек, несущий в мир некое мессианское знание, она направилась к окну, по пути выронила нож, дойдя до окна, распахнула фрамугу, взобралась на подоконник – и избавила себя от страшной участи быть осуждённой на не менее жестокую, хотя и называющуюся справедливой, расправу над ней, чем та, которую она учинила над подло обидевшими её людьми.

Второй этаж – не так уж и высоко, чтобы последствия падения с него имели какой-то однозначный результат. Можно было убиться, можно было покалечиться, можно было отделаться лишь парой-тройкой синяков да лёгким испугом. Всё зависело от того как упадёшь. Вот только участок земли под самым окном густо утыкан кольями-подпорками с вьющимся по ним декоративным виноградом, и чтобы Джавэна осталась хотя бы более менее цела, её тело должно было бы принять какие-то невероятные изгибы, что позволило бы ему протиснуться между зловещих кольев.

Превозмогая головокружение, которое с каждым его телодвижением становилось куда интенсивней и претерпевая жестокую боль, точно распространяющейся из раны по всему телу, Истэнджор, оставляя за собой кроваво-красный шлейф, дополз до окна. Как раб, распластавшийся перед своим господином, он с минуту лежал на полу, восстанавливая дыхание. Потом собрав в кулак всю силу воли, он подтянулся на подоконнике, лёг на него животом и посмотрел вниз.

Чуда, увы, не произошло. Две подпорки насквозь проткнули тело Джавэны, третья выдрала у неё из ляжки солидный кусок мяса, четвёртая, пробившая правый глаз, не вышла наружу, застряв где-то в черепной коробке, от чего девушка висела на этой подпорке под наклоном к земле, которую касались лишь её ноги

27 мая-2

Истэнджор проснулся в самом прекрасном расположении духа. И когда же он последний раз ощущал столь мощный прилив энергии? Да никогда. Потому что он никогда даже не мечтал делать то, что собирался сделать сегодня.

Из-за солнечного света, пробивающегося сквозь светло-коричневые портьеры комната была погружена в какие-то волшебные сказочные тона, так соответствующие необычности этого дня, что с первых секунд пробуждения Истэнджор ощутил благотворное дыхание грандиознейшего в его жизни грядущего. Ещё бы! Сегодня во второй половине дня его жена на целых трое суток уезжала в далёкую столицу их провинции на конференцию ветеринаров. Три дня свободы, когда можно делать всё, что угодно не оглядываясь на то, как к этому отнесётся твоя вторая половинка. И у него имелся многообещающий план как с пользой для себя провести свободное от семейных обязательств время. Этот будоражащий его вооброжение план, который он вынашивал вот уже полторы недели, с момента, когда жена сообщила о предстоящей ей конференции и разбудил его за полчаса до звонка будильника, наведённого на семь утра.

По правую от него руку безмятежно посапывала его жена – единственная и самая серьёзная помеха для того, чтобы немедленно приступить к реализации задуманного. Он услышал её дыхание и чуть не взвыл