Жди меня (стихотворения) - Константин Симонов

Поручик

Уж сотый день врезаются гранатыВ Малахов окровавленный курган,И рыжие британские солдатыИдут на штурм под хриплый барабан.

А крепость Петропавловск-на-КамчаткеПогружена в привычный мирный сон.Хромой поручик, натянув перчатки,С утра обходит местный гарнизон.

Седой солдат, откозыряв неловко,Трет рукавом ленивые глаза,И возле пушек бродит на веревкеХудая гарнизонная коза.

Ни писем, ни вестей. Как ни проси их,Они забыли там, за семь морей,Что здесь, на самом кончике России,Живет поручик с ротой егерей...

Поручик, долго щурясь против света,Смотрел на юг, на море, где вдали —Неужто нынче будет эстафета? —Маячили в тумане корабли.

Он взял трубу. По зыби, то зеленой,То белой от волнения, сюда,Построившись кильватерной колонной,Шли к берегу британские суда.

Зачем пришли они из Альбиона?Что нужно им? Донесся дальний гром,И волны у подножья бастионаВскипели, обожженные ядром.

Полдня они палили наудачу,Грозя весь город обратить в костер.Держа в кармане требованье сдачи,На бастион взошел парламентер.

Поручик, в хромоте своей увидяОпасность для достоинства страны,Надменно принимал британца, сидяНа лавочке у крепостной стены.

Что защищать? Заржавленные пушки,Две улицы то в лужах, то в пыли,Косые гарнизонные избушки,Клочок не нужной никому земли?

Но все-таки ведь что-то есть такое,Что жаль отдать британцу с корабля?Он горсточку земли растер рукою:Забытая, а все-таки земля.

Дырявые, обветренные флагиНад крышами шумят среди ветвей...«Нет, я не подпишу твоей бумаги,Так и скажи Виктории своей!». . . . . . . . . . . . . .

Уже давно британцев оттеснили,На крышах залатали все листы,Уже давно всех мертвых схоронили,Поставили сосновые кресты,

Когда санкт-петербургские курьерыВдруг привезли, на год застряв в пути,Приказ принять решительные мерыИ гарнизон к присяге привести.

Для боевого действия к отрядуБыл прислан в крепость новый капитан,А старому поручику в наградуБыл полный отпуск с пенсиею дан!

Он все ходил по крепости, бедняга,Все медлил лезть на сходни корабля.Холодная казенная бумага,Нелепая любимая земля...

1939

Английское военное кладбище в Севастополе

Здесь нет ни остролистника, ни тиса.Чужие камни и солончаки,Проржавленные солнцем кипарисыКак воткнутые в землю тесаки.

И спрятаны под их худые кроныВ земле, под серым слоем плитняка,Побатальонно и поэскадронноПостроены британские войска.

Шумят тяжелые кусты сирени,Раскачивая неба синеву,И сторож, опустившись на колени,На aнглийский манер стрижет траву.

К солдатам на последние квартирыКорабль привез из Англии цветы,Груз красных черепиц из Девоншира,Колючие терновые кусты.

Солдатам на чужбине лучше спится,Когда холмы у них над головойОбложены английской черепицей,Обсажены английскою травой.

На медных досках, на камнях надгробных,На пыльных пирамидах из гранатАнглийский гравер вырезал подробноЧисло солдат и номера бригад.

Но прежде чем на судно погрузить их,Боясь превратностей чужой земли,Все надписи о горестных событьяхНа русский второпях перевели.

Бродяга-переводчик неуклюжеПереиначил русские слова,В которых о почтенье к праху мужаПросила безутешная вдова:

«Сержант покойный спит здесь. Ради бога,С почтением склонись пред этот крест!»Как много миль от Англии, как многоМорских узлов от жен и от невест.

В чужом краю его обидеть могут,И землю распахать, и гроб сломать.Вы слышите! Не смейте, ради бога!Об этом просят вас жена и мать!

Напрасный страх. Уже дряхлеют датыНа памятниках дедам и отцам.Спокойно спят британские солдаты.Мы никогда не мстили мертвецам.

1939

Часы дружбы

Недавно тост я слышал на пиру,И вот он здесь записан на бумагу.

– Приснилось мне, – сказал нам тамада,Что умер я, и все-таки не умер,Что я не жив, и все-таки лежитПередо мной последняя дорога.Я шел по ней без хлеба, без огня,Кругом качалась белая равнина,Присевшие на корточки холмыНа согнутых хребтах держали небо.Я шел по ней, весь день я не видалНи дыма, ни жилья, ни перекрестка,Торчали вместо верстовых столбовМогильные обломанные плиты —Я надписи истертые читал,Здесь были похоронены младенцы,По две недели от роду, по три,Умершие, едва успев родиться.К полуночи я встретил старика,Седой, как лунь, сидел он у дорогиИ пил из рога черное вино,Пахучим козьим сыром заедая.«Скажи, отец, – спросил я у него, —Ты сыр жуешь, ты пьешь вино из рога,Как дожил ты до старости такойЗдесь, где никто не доживал до года?»Старик, погладив мокрые усы,Сказал: «Ты ошибаешься, прохожий,Здесь до глубокой старости живут,Здесь сверстники мои лежат в могилах,Ты надписи неправильно прочел —У нас другое летоисчисленье:Мы измеряем, долго ли ты жил,Не днями жизни, а часами дружбы».И тамада поднялся над столом:

– «Так выпьем же, друзья, за годы дружбы!»Но мы молчали. Если так считать —Боюсь, не каждый доживет до года!

1939

Чемодан

Как много чемодан потертый можетСказать нам о хозяине своем,Где он бывал и как им век свой прожит,Тяжел он или легок на подъем!

Мы в юности отправились в дорогу,Наш чемодан едва набит на треть,Но стоит нам немного постареть,Он начинает пухнуть понемногу.

Его мы все нежнее бережем,Мы обрастаем и вторым и третьим,В окно давно уж некогда смотреть нам,Нам только б уследить за багажом.

Свистят столбы, летят года и даты.Чужие лица, с бляхой на груди,Кряхтя, за нами тащат позадиНаш скарб, так мало весивший когда-то.

1938 – 1939

Телеграмма

Всегда назад столбы летят в окне.Ты можешь уезжать и возвращаться,Они опять по той же сторонеК нам в прошлое обратно будут мчаться.

Я в детстве мог часами напролетСмотреть, как телеграммы пролетают:Телеграфист их в трубочку скатает,На провод их наденет и пошлет.

В холодный тамбур выйдя нараспашку,Я и теперь, смотря на провода,Слежу, как пролетает иногдаЗакрученная в трубочку бумажка.

1938 – 1939

Тоска

– Что ты затосковал?– Она ушла.– Кто?– Женщина.И не вернется,Не сядет рядом у стола,Не разольет нам чай, не улыбнется;Пока не отыщу ее следа —Ни есть, ни спать спокойно не смогу я...– Брось тосковать!Что за беда?Поищем —И найдем другую.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .– Что ты затосковал?– Она ушла!– Кто?– Муза.Все сидела рядом.И вдруг ушла и даже не моглаПредупредить хоть словом или взглядом.Что ни пишу с тех пор – все бестолочь, вода,Чернильные расплывчатые пятна...– Брось тосковать!Что за беда?Догоним, приведем обратно.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .– Что ты затосковал?– Да так...Вот фотография прибита косо.Дождь на дворе,Забыл купить табак,Обшарил стол – нигде ни папиросы.Ни день, ни ночь, —Какой-то средний час.И скучно, и не знаешь, что такое...– Ну что ж, тоскуй,На этот разТы пойман настоящею тоскою...

1938 – 1939

В командировке

Он, мельком оглядев свою каморку,Создаст командировочный уют.На стол положит старую «Вечерку»,На ней и чай, а то и водку пьют.

Открыв свой чемоданчик из клеенки,Пришпилит кнопкой посреди стеныБольшую фотографию ребенкаИ маленькую карточку жены.

Не замечая местную природу,Скупой на внеслужебные слова,Не хныча, проживет он здесь полгода,А если надо, так и год и два.

Пожалуй, только письма бы почаще,Да он ведь терпеливый адресат.Должно быть, далеко почтовый ящикИ сына утром надо в детский сад...

Все хорошо, и разве что с отвычкиЗатосковав под самый Новый год,В сенях исчиркав все, что были, спички,Он москвича другого приведет.

По чайным чашкам разольет зубровку,Покажет гостю карточку – жена,Сам понимаешь, я в командировках...А все-таки хорошая она.

И, хлопая друг друга по коленям,Припомнят Разгуляй, коровий брод,Две комнаты – одну в Кривоколенном,Другую у Кропоткинских ворот.

Зачем-то вдруг начнут считать трамваи,Все станции метро переберут,Друг друга второпях перебивая,Заведомо с три короба наврут.

Тайком от захмелевшего соседаСмахнут слезу без видимых причин.Смешная полунощная беседаДвух очень стосковавшихся мужчин.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Когда-нибудь, отмеченный в приказе,Последний раз по россыпи снежкаПроедет он на кашляющем ГАЗеПо будущим проспектам городка.

Другой москвич зайдет в его каморку,Займет ее на месяц или год,На стол положит старую «Вечерку»И над кроватью карточки прибьет.

1938 – 1939

Транссибирский экспресс