Кровоточащий город - Алекс Престон

Она повторила это еще много раз — что любит меня. Мне это не очень понравилось, потому что раньше, когда мы встречались, она никогда ничего такого не говорила. И только когда наши отношения стали платоническими, в ее лексиконе появились слова любви. Поздно вечером Веро на цыпочках пробралась в мою комнату, прошептала что-то, поцеловала меня в лоб и, выходя, тихонько притворила дверь.

Глава 2

«Силверберч»

Первый рабочий день начался с опоздания. Желтый галстук с голубой рубашкой или красный с белой? Решение вопроса отняло больше времени, чем ожидалось. Старичок поскользнулся на эскалаторе станции «Эрлс-Корт» — я помог подняться, и он тут же повис на мне, вцепившись в плечи трясущимися пальцами и тяжело отдуваясь. Часы показывали двадцать минут девятого, когда я вошел наконец в солидное административное здание на Беркли-сквер. Секретарша в приемной, узнав меня, улыбнулась, взяла мое видавшее виды пальто и направила по коридору, в конце которого обнаружился офис открытой планировки, а в нем — сгруппированные четверками столы, разделенные картотечными шкафчиками. Старинные карты на стенах демонстрировали эволюцию географии: от плоского мира, определенного походами и путешествиями Александра, Марко Поло и Магеллана, до эпохи империй и широкого красного разлива СССР. Я прошел мимо этих чахлых попыток запечатлеть облик сущего и постучал в дверь генерального директора.

Это был высокий седоволосый мужчина с загаром в тон кожаной обивке письменного стола. Имя его — Олдос Стрингер — было выгравировано на золотой настольной табличке. Глаза ясные, проницательные; в облике что-то волчье. Неискренность не только не скрывалась, но даже выставлялась напоказ. Он походил на подавшегося в политику успешного бизнесмена. Или на плохого актера в роли такого политика в телевизионном сериале. Пил хорошие вина, содержал любовницу и жил именно так, как, по моим представлениям, и должен жить влиятельный банкир. По утрам он стремительно проносился по Беркли-сквер на своем «порше» и погружался в пучины подземной парковки. Красные подтяжки — как двойной блеф, иронически-ностальгический отсыл к восьмидесятым.

В нем не было ничего стопроцентно серьезного, прочного, основательного. На полках в кабинете стояли книги, причем не только по финансам. Среди прочего я заметил собрание сочинений Шекспира в переплете из красной кожи, тома Дефо и Свифта, произведения серьезных философов. На столе лежал лицом вниз томик Халиля Джебрана,[4] но ставить этот факт ему в упрек я не стал — все лучше, чем Библия или «Искусство войны».

Кивая в такт некоей звучащей только для него музыке, он улыбнулся и указал на стул. На столе — лампа под зеленым абажуром, те же карты на стенах. Над громадным креслом — диплом выпускника Гарварда. На приставном столике — мониторы с информационными бюллетенями «Блумберга» и «Рейтера»; повсюду фотографии блондинки, красивых светловолосых детишек и самого директора, держащего в руках рыбину размером с шетландского пони. В голосе — выработанные практикой напор и взвешенность, манера речи отрывистая, слегка суровая. Я представил его мальчишкой: голос ломается поздно, и он отчаянно пытается избавиться от следов юго-восточного говорка в какой-нибудь второразрядной частной школе.

— Добро пожаловать в «Силверберч». Этой фразой мы не разбрасываемся. Работать здесь хотят многие. Вы изучали язык и литературу Следовательно, ничего не знаете о финансах. Принимая вас, мы рискуем. Но я люблю риск. Именно так я и приобрел все это.

Его жест включал в себя не только офис, компанию и дом в Мэйфере, но также отпуск под сенью пальм на песчаном берегу и охоту с титулованными плейбоями и красивыми женщинами.

— Здесь вы заработаете состояние. Поясню с предельной отчетливостью. Вопрос не в том, какой «порше» взять, а в том — сколько, понятно? Мы много работаем, мы изображаем умеренность, мы стильно одеваемся… Вижу, вы тоже старались, но, пожалуйста, сходите на Джермин-стрит и купите приличный костюм, потому что мы здесь производим впечатление на всех, кто с нами работает, а вы выглядите как преподаватель провинциального политеха. А теперь ступайте — устраивайтесь, представьтесь команде и добейтесь успеха. Вы нравитесь мне, Чарлз. У вас здесь все получится.

Он повернулся к мониторам, кликнул пару раз, и на них начали разворачиваться какие-то графики, а я вышел из кабинета в главный офис. С моего рабочего места открывался вид на Керзон-стрит; я видел полицейских у саудовского посольства и Гайд-парк в конце улицы; снег начал таять, обращаясь в серую кашицу под ногами торопящихся на деловые встречи бизнесменов и ослепительных дам, спешащих — их нервная, семенящая походка вызвала в памяти суетливых, проворных птах — к своим парикмахершам и педикюршам.

«Силверберч» занимался инвестициями в бонды и займы, выпускаемые корпорациями и банками, а также в сложные финансовые структуры, весьма привлекательно выглядевшие на бумаге. Я с разинутым ртом взирал на таблицы с множеством танцующих ярких стрелок, описывавших движение наличности от ипотечной группы к специальному юрлицу, а затем к некоей структуре, объединявшей эти ценные бумаги и возвращавшей их инвестору через цепочку банков, зарегистрированных в «налоговом раю», где-то на Карибах. От всей этой экзотики кружилась голова.

Мне надлежало стать аналитиком. Аналитики занимались цифрами, просматривали многостраничные отчеты и юридические документы, просеивали многочисленные слухи, поступавшие с «Блумберга», и потом, отбросив лишнее и сведя все к одному из трех слов — покупай, продавай, держи, — давали свои рекомендации инвестиционным менеджерам.

Последние сидели на противоположной стороне зала. Их столы разделяли более высокие перегородки, их кресла были из настоящей кожи, и фотографии в серебряных рамках отражали их устремления: быть такими же, как генеральный, жить его жизнью, зарабатывать его деньги. Всем им было от тридцати пяти до сорока, все они что есть сил демонстрировали свои знания, богатство и статус и с пренебрежением смотрели на аналитиков, чьи отчеты неделями лежали у них на столах, тогда как они сами отрабатывали свинги[5] и во всеуслышание, с видом знатоков рассказывали об отпусках в Новой Зеландии, о скаковых лошадях и бонусах. Они напоминали мне самых шумных и самоуверенных моих университетских товарищей, и смотрел я на них так же — с завистью и восхищением. Как и в Эдинбурге, я отчаянно хотел сидеть с ними, считаться одним из них, заимствовать и копировать их жесты, манеру одеваться и жестокую усмешку, с которой они бросали распоряжения в свои «блэкберри». Их богатство — непробиваемый щит. Возглавляли отдел Дэвид Уэбб и Бхавин Шарма, два бывших правительственных трейдера, жестко конкурировавших между собой и постоянно выискивавших возможность переплюнуть друг дружку в глазах генерального директора и рынка.

Мой рабочий стол оказался по соседству со столом старшего аналитика, обладателя пышной бороды, как у древнерусского мореплавателя. Он часто кашлял в платок, оставляя на нем кровавые пятна. Изредка разговаривал по телефону с женой и своим врачом — вполголоса, сдавленным полушепотом. Именовался он Колином, но все звали его «Бородач». Еще в нашей команде был грек, Яннис. Парню позабыли установить регулятор громкости, и, разговаривая, он неизменно орал так, словно находился на палубе авианосца. Кроме того, при разговоре он махал руками, даже той, в которой держал телефон, и трубка то удалялась от рта, то возвращалась, что наверняка вызывало у слушавшего странный доплеровский эффект.

Еще в нашей команде был солидный, уже немолодой мужчина, игравший на баритоне. По средам ему приходилось уходить пораньше — на репетиции группы. Багровый цвет лица и нос с темными прожилками полопавшихся сосудов делали его похожим на запойного бродягу. Волосы у него были легкие, как пух, и пахло от него старыми книгами и корнеплодами. Ну и наконец, была в нашей группе американка с большими карими глазами. Звали ее Мэдисон, и она предпочитала безобразные коричневые костюмы и выпивала столько кофе, что к концу дня передние зубы становились одного цвета с глазами и костюмом. Мэдисон была умна, внимательна, серьезна и неразговорчива. Волосы она убирала назад и туго прижимала черным ободком, выбивались лишь несколько прядей на висках и надо лбом. Ободок натягивал кожу, придавая Мэдисон сходство с испуганным лемуром, выглядывающим из листвы.

В первый же день Бородач дал мне почитать книгу Дэниела Ергина «Добыча», и я, узнав кое-что о нефтяном бизнесе, взялся за анализ нефтепроводных компаний Каспийского моря. Глядя в окно, я представлял себя в бакинском отеле с видом на негаснущие нефтяные факелы. Сама работа была невыносимо скучной и отупляющей; я корпел над финансовыми документами и сведениями о движении денежной наличности, засиживаясь порой до глубокой ночи. Просматривая ежегодные отчеты за последние пять лет, я хватался за голову, не понимая смысла оптимистических разглагольствований, коими председатель предварял каждую публикацию. Как могло случиться, что бизнес, набирая год от года силу, внезапно рушился и все летело в тартарары, за исключением отважного и благородного олигарха, остававшегося у руля компании, чтобы провести ее через лихолетье грозных испытаний? В операционных сводках, поступавших из Конго, Суринама и Индонезии, сообщалось о взрывах и обрушениях нефтепроводов и экономических последствиях этих событий, но никто не принимал в расчет голодных женщин, которые, глотая слезы, собирались у ворот нефтеперегонного завода и ожидали, оттесняемые охраной, вестей о своих мужьях.