В самое-самое небо - Чешко

И еще одним…

И еще…

И тоненький, пресекающийся голосок спросил:

— Вы куда глядите?

А вокруг — огромные розовые цветы, намертво вплавленные в пыльное горячее марево; а дальше, ниже, у подножья пагорба цепенеют заросли ивняка, словно бы нарисованные акварелью на матовом больничном стекле…

— Вы куда глядите? Там кто?

И всё сгинуло. Странный и страшный город, злобные тусклоглазые ряхи, острый сполох ножа, придумавшаяся было нелепыми словами нелепая мысль: «Значит, не только ту, последнюю, а и вообще всех можно спасти?..» — и еще много-много-много чего сгинуло, растворилось в единственно настоящем: в страхе.

Потому что на самом обрезе кустарника, в просвете между ветвями проглянуло вдруг серовато-бурое, живое, недоброе…

— Беги!

Не глядя пихнув взвизгнувшую девчонку с бугра, — в ту сторону, где луг и тополя, — я тоже кинулся вниз. К кустам, к страшному, засевшему в них.

Кажется, на бегу размахивал бидоном, орал что-то — не помню.

Когда я уже вломился в ракитник, из-под самых моих ног прянуло с рычанием что-то не крупнее обычной дворняги. Прянуло и бросилось удирать, махнув на прощание несоразмерно пушистым хвостом. И мой воинственный вопль обрубился истерическим хохотом.

Вообще-то для такого, как я, и лисица могла оказаться опасной. Не налети я так стремительно-безоглядно да окажись зверь (кстати, отнюдь не мелкий) понаглее… В общем, пускай и чисто умозрительная, но возможность близкого знакомства с лисьими зубами имелась. Только все это пришло мне на ум несколько позже. А тогда, сразу, я еще и вдогонку пытался броситься: очень уж хотелось огреть бидоном тварь, нагнавшую на меня такого страху.

Погоня не задалась. На втором или третьем шагу я поскользнулся, глянул под ноги… и едва сумел удержать тошноту. И отвернулся. Торопливо, судорожно. Однако же успел заметить слипшийся перепачканный бантик. Неужели? Н-да…Бедный Рыжик.

С минуту я старательно шаркал сандалиями по траве. Коленки после пережитого тряслись, в голове пухла звенящая пустота, и оттуда, из пустоты этой всплыло вдруг странное ощущение: будто бы раньше я был не я, а муха, ломящаяся в толстое незыблемое стекло. И будто стекло это внезапно сгинуло, махнув на прощанье пушистым лисьим хвостом.

Ой-ей-ей… Надо будет попросить отца все-таки сводить меня к тому профессору, который по душевным болезням…

— Вы что?! Вы с ума взбесились?!

Это девчонка.

На четвереньках выкарабкалась обратно по противоположному склону — взъерошенная, платьишко разорвано… Да, чересчур сильно я ее толкнул. Так и убить мог. Спаситель несчастный!

— Прости, пожалуйста. — Я выбрался из кустов, полез к ней. — Мне показалось, там волк.

— А если волк — что, непременно сразу толкаться?!

Девочка начала хныкать, но я вовремя вспомнил, как зачарованно она смотрела на мою ношу.

Пока замурзанное создание, присев на корточки, раз за разом деловито запускало палец в бидончик, я раздумывал, как бы, не вдаваясь в подробности, убедить ее прекратить поиски несчастного Рыжика. Потом меня осенило:

— А у дядюшки твоего разве один цыпленок?

— Не-а, — ответствовало создание, размазывая по щекам мед и остатки слез. — Много. Он сам даже не знает, сколько. А посчитать нельзя: они бегают.

— И все рыжие?

Кивок.

— А как же ты своего Рыжика отличала?

Вопрос пришелся на момент облизывания пальца, а потому из ответа я смог кое-как разобрать только «ножка» да «красная ленточка».

— Так ленточка, верно, развязалась, вот и все. Дома он, никуда не пропадал. Пойдем, я тебя отведу к дядюшке. И Рыжика помогу отличить.

Миг-другой девочка таращилась на меня с опасливой надеждой. Потом решительно шмурыгнула носом и, вскочив, сунула мне липкую, замурзанную ладошку: дескать, так уж и быть, веди.

Я нагнулся за бидончиком, и тут…

Наверное, меня чересчур уж вымотали сегодняшние страхи да треволненья. Нет, не наверное — наверняка.

Я уже подхватил с земли свою ношу, уже выпрямлялся, когда окружающее вдруг подернулось тусклой струйчатой мутью, в груди словно бы провернулась острая льдинка, и то ли подумалось мне, то ли откуда-то извне пробарахталось сквозь вплеснувшийся в уши звон.

«Думаешь, это жертва — рискнуть тем, чего и так почти уже не осталось? Думаешь, сейчас, только что — это была награда или хоть второй шанс? Ничего-то ты не понял, георгиевский кавалер ордена Славы! Полторы сотни лет подставлял, предавал, мучился… а если бы сразу — как только что? А вдруг бы и тогда — не волк, а лисица трусливая? Ты ведь так и не узнал, что на самом деле случилось в тот раз с девчонкой. Может, она, опрометью кинувшись с холма ловить Рыжика (ты, ты спровоцировал!) — может, она оступилась тогда и шею свернула?. А может… Способна ли для такой крохи оказаться опасной лиса — вот та же самая, удравшая от тебя? Хочешь теперь всем этим помаяться? Пускай не полтора, пускай хоть полвека или сколько там тебе на нормальном человечьем роду написано. Гадать, прикидывать, уговаривать себя, да так и не уговорить, потому что доподлинной правды тебе никогда уже не узнать. Хочешь?»

Рывок за руку. И еще раз, и еще — все сильней, все требовательней.

И будто выдернуло меня из ледяной прозрачной трясины: снова мне задышалось, и сердце опять сделалось сердцем.

Ну и устал же я за сегодняшний веселый денек! До бреда устал. Оказывается, так бывает? Правильно папа говорит: ничегошеньки я еще о жизни не знаю. И не только о жизни. А наваждение сгинуло, да не совсем: остался от него затаившийся до времени червячок. Зубастенький. Ядовитый. При осторожной попытке присмотреться к которому в уме отчего-то всплыло короткое слово «ад».

— Ну, что ж вы?! Сами наобещали, а теперь мешкаете чего-то. Идемте же Рыжика отличать!

Девчонкин голосишко пресекается, сызнова набухает слезами. Что ж, она права: обещал — нужно идти.

И мы пошли.

Уже почти спустившись с бугра, я оглянулся. Отсюда, снизу, мальвы казались совсем великанскими, их остроконечные верхушки уходили высоко-высоко. В самое-самое небо.

© Ф. Чешко, 2009

Иллюстрации Александра Ремизова