Заговор - Джонатан Рабб

А потом опять (так же стремительно, как и уход в технику) подвижка: Тиг сосредоточился на «Тиг в тик», вечернем ток-шоу, которое шло в сетях домашнего кабельного телевидения. Если в 1993 году к передаче подключались четыре процента пользователей, то в 1997-м уже двадцать два — легендарный взлет по всем меркам. Рейтинги утвердили Тига первым среди «проповедующих политиканов» вольного эфира.

Последняя страница была заполнена второпях. Сара прочла:

«Главная его цель — поддерживать репутацию поборника того, что задевает чувствительные струны трудящихся. В последние пять лет он придал такому образу куда большую общественную значимость через коалицию центра. Малоприметная поначалу, коалиция обрела значительный размах и ныне утвердилась как светоч в море повседневных забот маленьких городов. Несколько лет назад во время сильного наводнения на Среднем Западе добровольцы коалиции доставляли продукты, оборудование и специалистов-медиков в наиболее отдаленные из пострадавших районов. Сам Тиг объездил более двадцати населенных пунктов не как записной оратор, а как человек, предлагавший в помощь лишнюю пару рук. Хотя большинство сходится на том, что в данный момент собственных политических притязаний у Тига нет, совершенно очевидно, что этой сдержанности отведен короткий век. На недавних довыборах в законодательное собрание штата Айова Тига вписали в бюллетени около четырнадцати тысяч избирателей. Он не является жителем Айовы».

На этом досье заканчивалось. Сара положила папку на колени и закрыла глаза. Последние несколько страниц она читала не так внимательно, как они (ей было ясно) того заслуживали: все мысли были заняты трехлетней прорехой похождений Тига в Европе. Вопросы оставались. Кто (или что) позволял ему потом в течение сорока лет избегать недреманного ока одной из самых дотошных разведок в мире? Как удалось-таки утаить эти три года? Три года безымянности. Безотчетности.

Мысли внезапно перекинулись на собственное прошлое, замелькали образы, вторгаясь в видения жизни, которую она вела когда-то давным-давно и которая сейчас с недоброй поспешностью напоминала о себе. Ее, Сары, год безымянности, безотчетности. Ее прореха, которую стоит заполнить. Действительность теней. Жизнь, сотворенная комитетом, личность, вылепленная КПН, — это они обеспечили ее внедрение в чреватое взрывом безумие Ближнего Востока. А ведь как быстро сумела она утратить себя, отбросить Сару Трент, освоиться в пустоте без всяких связей. Пустота, придавшая насилию леденящую легкость, удобство. Память по-прежнему свежа, не слабеет с течением времени, чем дальше, тем острее становится.

Амман.

— «Аэропорт»! — Пронзительный голос проводника вырвал Сару из плена буйных наваждений. — Прибываем на станцию «Аэропорт». Стоянка три минуты.

Ей стало зябко, пальцы дрожали, когда она тянулась за пальто. Не тратя времени на то, чтобы попасть руками в рукава, закутала плечи и грудь поплотнее, пальцы сами собой потянулись к щеке, к внезапно покрасневшим глазам. Глубоко вздохнув, она откинула голову на мягкую обивку сиденья и сосредоточенно следила, как замедлял движение поезд. Гнетущее биение в висках стихало. Сару приучали усмирять такие вспышки.

Вашингтон. 26 февраля, 12.43

Дискета выскочила из щели дисковода: сорок секунд на загрузку информации, двадцать — на загрузку последовательности ожидания. Все работает как часы. Молодой человек взял дискету и положил в карман. Одет он был в комбинезон, обычное облачение техперсонала банка «Ходж Вентуорт», который вот уже более ста пятидесяти лет вел дела и счета вашингтонской элиты. Одежду молодой человек нашел четыре часа назад в условленном месте, пропуск и дискету получил накануне по почте.

Выключив компьютер, он вышел из-за стола. Вынув из кармана лампочку, стал вкручивать ее в пустой патрон. Затем его сюда, между прочим, и послали, потому-то и пропустила его сюда, на одиннадцатый этаж, охрана. Кинул перегоревшую лампочку в мусорную корзину и проверил, горит ли новая. Отлично!

В то же самое время другой молодой человек (сходным образом экипированный и обученный), пробравшись в подвал, стоял у сооружения, напоминавшего большой шкаф для медицинских инструментов, но напичканный проводами и компьютерными процессорами: узел линий телефонной и модемной связи всего здания. Вытянув два проводка, молодой человек один перекусил, а другой стал прилаживать при помощи двух медных контактов к маленькому черному коробку. Через несколько секунд на коробке загорелся зеленый огонек, ставший затем желтым. Приладив кусок липучки к задней стенке коробка, молодой человек прикрепил его к боковине приборного шкафа и закрыл дверцу.

Три минуты спустя молодые люди появились в вестибюле, выйдя из разных лифтов: комбинезоны уже лежали свернутыми в кейсах, на серебряных цепочках болтались новые пропуска. Один комплект от Всемирного банка, другой — от федеральной власти. Синие блейзеры и серые брюки выдавали в молодых людях новоиспеченных спецов-чиновников. Никто не обратил внимания ни на них, пока они, пройдя через вращающиеся двери, направлялись к стоявшей у бровки машине, ни на молодую женщину, которая, сидя в машине, поджидала их.

Операция заняла двадцать семь минут: на четыре минуты меньше, чем они планировали. Это означало четыре дополнительные минуты на путешествие в аэропорт Даллеса.[5]

Подойдя к машине, молодые люди бросили кейсы на переднее сиденье, а сами уселись на заднем. Оба стянули пиджаки и принялись развязывать галстуки, когда молодая женщина вручила каждому по целлофановому пакету.

Еще один комплект комбинезонов. Еще один комплект висюлек-пропусков. Еще один черный коробок и дискета. Влившись в поток уличного движения, молодая женщина посмотрела в зеркальце заднего обзора на двух полуобнаженных мужчин.

— В кайф видок, а, Джанет?

— Ну, это еще как сказать — это вам в кайф, что есть зрительница, чтобы вами любоваться, — усмехнулась девушка.

— И что бы твой папочка сказал?

Девушка взглянула на часы. К двум часам они будут на борту самолета, вылетающего рейсом на Монтану.

Поезд прибыл в 14.45, минута в минуту. Сара к тому времени совсем закопалась в папках, а потому вышла из вагона едва ли не последней. Сложив бумаги в кейс, она подхватила его вместе с сумкой с соседнего кресла и вышла на пустую платформу. Путаница лестниц и переходов, во всех направлениях пересекавших чрево Пенсильванского вокзала (или, как говорят ньюйоркцы, Пенн-стейшн), несколько раз заводила Сару явно не туда, пока она, отчаявшись, не спросила у проходившего служащего в красной фуражке, как быстрее добраться до поездов западного направления. Красная фуражка молча указал на висящий в десятке футов указатель, и ей сделалось неловко: слишком часто бывала она в Нью-Йорке, чтобы вести себя как туристка.

Двадцатью минутами позже Сара подходила к железным воротам Колумбийского университета, где ее обдало теплым запахом жареных каштанов: дымок курился над тележкой торговца и медленно уходил в небо, добавляя легкого тумана в промозглую серость. Пройдя в ворота, Сара окунулась в неожиданную тишину университетского кампуса (лоскутики коричневатой травы на фоне величественно надменных зданий) — разительный контраст с шумом и гамом Бродвея замечался сразу. Справа ярдов на сто тянулось одинокое каменное строение, сердито взиравшее на Сару единственным глазом такого же длинного окна, протянувшегося по всему второму этажу. Здание требовало почтения хотя бы из-за имен, вылепленных по фасаду огромными буквами: Платон, Цицерон, Геродот. Широко протоптанная дорожка слева вела к еще более грандиозному зданию, купол которого, казалось, скрывался в густевшем синевато-сером небе. Другие столь же суровые и строгие здания замыкали четырехугольник, которым и ограничивался Колумбийский кампус.

Следуя указаниям миссис Губер, Сара повернула налево к череде узких лестниц и Амстердамской эстакаде: бетонной платформе, протянувшейся над авеню от Сто шестнадцатой до Сто восемнадцатой улицы. Поднявшись на самый верх, Сара внезапно почувствовала, как закружил вокруг нее, почуяв простор открытой эстакады, холодный пронизывающий ветер. Борясь с порывами ветра, она дошла до огражденного поручнем края и увидела, как тянется, уходя на мили к горизонту и пропадая вдали, Амстердам-авеню. По нему сновали такси, отсюда, с высоты, их бешеная гонка воспринималась куда спокойнее. Отведя взгляд от жужжащего потока машин, Сара продолжила движение в указанном направлении («лицом к полуострову»), подошла к зданию, которое, ей показалось, было Институтом исследования культуры. Скромная табличка справа от входа подтвердила ее догадку.

Трехэтажный дом в новоанглийском стиле — белое дерево опоясывающих террас — в соседстве с более современными строениями, взметнувшимися по сторонам эстакады, казался инородным телом. Эта старомодная аномалия навеяла Саре воспоминания о собственных университетских годах, прошедших в скрипучих, пропахших влажным деревом зданиях на Проспект-стрит в Нью-Хейвене. Поднявшись по ступеням, она толкнула дубовую дверь и попала в застекленный проход с непременной стойкой для зонтов слева. Холодная белая плитка облицовки, казалось, добавляла стужи, и Сара поспешила пройти через вторую дверь в скупо освещенный, устланный коврами вестибюль. Широкие деревянные перила лестницы манили к себе, легким зигзагом указывая путь на второй этаж, где слышался перестук нескольких электрических пишущих машинок. В гостиной, слева от себя, Сара заметила двух древних ученых, сидевших в глубоких удобных кожаных креслах и увлеченно споривших. Иногда сквозь их речь пробивался подвывающий хохоток огня в камине.