ПАМЯТЬ - Стивен Кинг

— Выкладывай, Том. Я тебя не укушу.

— Она наняла адвоката. Настроена на развод.

— Я и не думал, что она откажется от своих планов. — Я говорил правду. Не помнил, как душил ее, зато хорошо запомнил выражение ее глаз, когда она мне об этом сообщила. Запомнил, что назвал ее гребаной сумкой, и если бы в тот самый момент, у лестницы, она упала бы мертвой, посчитал бы, что так ей и надо. Я был бы только рад. Но, если оставить в стороне мои чувства, я прекрасно знал: когда Пэм принимала решение, отказывалась она от него крайне редко.

— Она хочет знать, собираешься ли ты привлечь Боузи. Вот тут я не мог не улыбнуться. Уильям Боузман-третий возглавлял миннеаполисскую юридическую фирму, услугами которой пользовалась моя компания, и если бы он узнал, что мы с Томом последние двадцать лет зовем его Боузи, его, наверное, хватил бы удар.

— Я даже не думал об этом. А в чем проблема. Том? Что конкретно она хочет?

Он выпил половину «колы», поставил стакан рядом с моим незаконченным рисунком, уставился на свои туфли.

— Она выразила надежду, что удастся обойтись без жесткого противостояния. Она сказала: «Я не хочу быть богатой и не хочу драться за каждый доллар. Я лишь хочу, чтобы он обошелся по справедливости со мной и девочками, как он поступал всегда. Ты ему это передашь?» Вот я и передаю. — Том пожал плечами, продолжая смотреть под ноги.

Я поднялся, подошел к большому окну между гостиной и крыльцом, посмотрел на озеро. Когда повернулся, Том Райли изменился до неузнаваемости. Поначалу я подумал, что у него схватило живот. Потом понял, что он пытается подавить слезы.

— Том, в чем дело? — спросил я.

Он покачал головой, попытался заговорить, но с губ сорвался лишь влажный хрип. Он откашлялся, предпринял вторую попытку.

— Босс, не могу привыкнуть к тому, что у тебя только одна рука. Мне так жаль.

Он произнес эти слова так безыскусно, экспромтом, с такой теплотой... Шли они, конечно же, от сердца. Я думаю, в тот момент мы оба были на грани слез, как пара расчувствовавшихся парней в «Шоу Опры Уинфри». Кого нам не хватало, так это одобрительно кивающего доктора Фила.

— Мне тоже жаль, но я как-то справляюсь. Честное слово. И я хочу, чтобы ты ей кое-что передал. Если идею она одобрит, детали мы утрясем. Обойдемся без адвокатов. Решим все сами.

— Ты серьезно, Эдди?

— Да. Ты все подсчитаешь, так что мы будем знать общую сумму, из которой можно исходить. Ничего прятать не нужно. Потом мы разделим итог на четыре части. Она возьмет три, семьдесят пять процентов, для себя и девочек, я — остальное. А что касается самого развода... слушай, в Миннесоте это не проблема, мы с ней можем пойти на ленч, а потом купить в «Бордерс» книгу «Развод для чайников». Он вытаращился на меня.

— Есть такая книга?

— Я в каталог не заглядывал, но если нет, я съем твои рубашки.

— Я думал, говорят «съем твои трусы».

— А разве я сказал не так?

— Эдди, ты же разбазаришь свое состояние.

— Спроси меня, и я скажу, что мне насрать. Без разницы, будь уверен. Я лишь предлагаю распределить все так, чтобы адвокатам не удалось снять сливки. Если мы — люди здравомыслящие, денег хватит всем.

Он глотнул «колы», не отрывая от меня взгляда.

— Иногда я думаю, тот ли ты человек, с которым я раньше работал.

— Тот человек умер в пикапе, — ответил я.

Если вы представляете себе мое новое пристанище одиноким коттеджем на берегу озера, стоящим в конце проселочной дороги, петляющей по лесу, то сильно ошибаетесь. Мы же говорим о пригороде Сент-Пола. Наш дом на озере расположен в конце Астер-лейн, асфальтированной улицы от Ист-Хойт-авеню до воды. В середине октября я наконец-то внял совету Кэти Грин и начал ходить пешком. Позволял себе только короткие вылазки до Ист-Хойт-авеню, и всякий раз по возвращении мое правое раздробленное (потом восстановленное) бедро молило о пощаде, а в глазах стояли слезы. Но при этом я ощущал себя героем-победителем: солгу, если этого не признаю. И я возвращался после одной такой прогулки, когда миссис Феверо сбила Гендатьфа. симпатичного терьера, который принадлежат маленькой девочке из соседнего дома.

Я отшагал уже три четверти пути от Ист-Хойт-авеню до моего дома, когда эта Феверо проехала мимо меня на своем нелепом, горчичного цвета «хаммере». Как всегда, с мобильником в одной руке и сигаретой в другой. Как всегда, слишком быстро. Все произошло мгновенно, и я, конечно, не заметил, как Гендальф выскочил на проезжую часть и бросился навстречу Монике Голдстайн, которая шла подругой стороне улицы в парадной герлскаутской форме. Я все свое внимание сосредоточил на восстановленном бедре. Как всегда, в завершающей части этих коротких прогулок у меня создавалось ощущение, что это так называемое чудо современной медицины набито десятью тысячами острых стеклянных осколков. И перед тем как услышать визг шин «хаммера», я думал о том, что миссис Феверо этого мира теперь живут во вселенной, отличной от той, где обитаю я: в моей все чувства ополовинены.

Потом завизжали шины, и на визг наложился крик маленькой девочки:

— ГЕНДАЛЬФ, НЕТ!

В этот самый момент я отчетливо и ясно увидел, как кран, едва не убивший меня, заполняет правое боковое окно моего пикапа, и мир, в котором я всегда жил, пожирается желтизной, куда более яркой, чем «хаммер» миссис Феверо, а по желтизне плывут черные буквы, раздуваются, становятся все больше.

Потом начал кричать и Гендальф, и видение прошлого (которое доктор Кеймен, несомненно, назвал бы «возвращенным воспоминанием») ушло. До того осеннего дня четырьмя годами раньше я понятия не имел, что собаки могут кричать.

Я побежал, бочком, как краб, стуча по тротуару своим красным костылем. Уверен, со стороны выглядело это нелепо, но никто не обращал на меня никакого внимания. Моника Голдстайн стояла на коленях посреди улицы рядом со своей собакой, лежавшей перед высокой, коробчатой радиаторной решеткой «хаммера». Лицо девочки белело поверх зеленой формы. На ленте, которая тянулась поперек груди, висели какие-то значки и медали. Конец этой ленты намокал в увеличивающейся луже крови Гендальфа. Миссис Феверо наполовину выпрыгнула, наполовину вывалилась с нелепо высокого водительского сиденья «хаммера». Ава Голдстайн, в расстегнутой блузке и босиком, выбежала из парадной двери дома Голдстайнов, выкрикивая имя дочери.

— Не трогай его, дорогая, не трогай его, — проговорила миссис Феверо. Она все еще держала сигарету и нервно затягивалась. — Он может тебя укусить.

Моника ее не слышала. Коснулась бока Гендальфа. От прикосновения собака закричала вновь (это был крик), и Моника закрыла лицо руками. Начала трясти головой. Я не стал бы ее винить.