Выстрелы в темноте - Владимир Савельев

Особо запомнился один такой случай, когда у старого самосвала, доставшегося Чудаку со всеми своими возрастными капризами в придачу, но при этом без запасного колеса, спустила как-то латаная-перелатаная камера и пришлось прямо среди дороги заклеивать ее. Тогда в течение нескольких минут у обочины как по спецзаказу остановилась еще с десяток машин, водители которых приволокли кто домкрат, кто металлическую щетку, а оказавшейся тут же Михаил Ордынский, театрально рухнув на колени, стал с молитвенным выражением в глазах помогать товарищу отвинчивать схватившиеся намертво гайки. Потом он, ухитряясь сохранять все то же выражение лица, снял со своей машины запасное колесо и, простуженно посапывая носом, подкатил этот щедрый дар к ломуновскому самосвалу. «Держи, о великий! Разбогатеешь – вернешь с процентами!»

И еще был один вечер, который тоже не так-то просто удалось бы забыть Чудаку даже при очень сильном желании. Он тогда не от хорошей жизни дольше обычного провозился со своим стареньким самосвалом в гараже и попал в битком набитый людьми клубный зал уже перед самым началом концерта, даваемого заезжими артистами областной эстрады. Пришлось Чудаку кое-как примоститься на подлокотнике кем-то уже занятого администраторского кресла в заднем ряду, а для сохранения равновесия – все время упираться ладонью вконец затекшей руки в свежепобеленную стену.

– Нельзя ли вам чуточку по-иному приспособиться к обстоятельствам? – послышался вдруг женский голос из того самого кресла. – Наверно, можно все-таки не много выше приподнять локоть?

– А вот давайте поменяемся местами, – в тон соседке ответил почему-то потерявший на этот раз самообладание Чудак. – Давайте махнемся ими без вмешательства благосклонной к вам администрации и минут через пять возобновим сей аргументированный диспут.

– Зачем же вам-то махаться? Вы так эффектно вы

глядите сейчас в позе скачущей амазонки…

Огромный зал, с провинциальной напряженностью безмолвствовавший в полумраке, неожиданно взорвался оглушительными аплодисментами, и тогда Чудак, понимая, что лично для него первые номера концерта, все равно безвозвратно пропали, решительно всмотрелся в свою ехидную собеседницу. Правда, молодой человек тут же и прикусил губу, потому что прищуренные глаза его встретились с вызывающе насмешливыми – и тоже в прищуре! – глазами Леночки Меркуловой.

– А-а, это вы, – теперь уже более сдержанно протянул Чудак, чувствуя, что еще немного – и на них начнут шикать со всех сторон. – Судя по вашему боевому настроению, содержимое посылки оказалось высококалорийным.

– Да уж не чета блюдам шоферской забегаловки. Хотя, судя по вашему задору, вы брали в ней свое не качеством, а количеством.

Лишь краем уха улавливая знакомые слова и мелодию народной песни, повторно исполняемой немного манерничающей певицей, Чудак сосредоточенно думал о Леночке. Можно не сомневаться, эта язвительная девчонка сначала в школе, а потом и в институте преуспевала не только в плавании или, скажем, в художественной гимнастике, но и на занятиях литкружка. Надо полагать, отношения Елены Меркуловой и с прежними однокашниками, и с нынешними коллегами по работе, и со случайными знакомыми вроде Федора Ломунова чаще всего становились со временем ровными и в меру дружественными. Хуже, конечно, то, что такие вот цельные натуры увлекаются подчас психологическими исследованиями на тему: почему да отчего данный молодой-интересный шофер, при всей своей профессиональной развязности, проводит досуг все-таки вне женского общества? Пьет? Так ведь, по слухам, вроде бы и не очень… Тогда – что же?

Результатом подобных размышлений Чудака о Леночке Меркуловой явилось то, что в антракте молодые люди вместе прогуливались по увешанному бумажными плакатами фойе, а во время второго отделения на пресловутом подлокотнике кресла («Нет, нет, не спорьте: справедливость так справедливость!») непринужденно теперь восседала присмиревшая и посерьезневшая девушка. После концерта, уже на улице, Леночка, словно бы очнувшись от воздействия областного искусства и снова становясь самое собой, взяла молодого человека под руку и обезоруживающе просто поинтересовалась:

– Вы, конечно, меня проводите немного?

– Конечно, Леночка. И даже много.

– А почему вы пришли сюда один? Друзья-то ваши сейчас со своими подружками…

– Пришел один, потому что захотелось послушать наши задушевные советские песни и музыку живьем – без механического посредника, – ответил Чудак, удовлетворенно отмечая про себя, что он не ошибся в первоначальных предположениях. – Я имею в виду радиотарелку, с помощью которой таким концертам обычно приходится мне внимать-у нас в общежитии.

– Веселый вы человек.

– Так ведь и вы не очень скучная, поскольку тоже пришли сюда одна-одинешенька. Словом, давайте поладим на том, что уходим мы с концерта все же в паре.

Потом он, посмеиваясь и ловко подражая чужим голосам, представил девушке в лицах, как вместе с деревенскими женщинами, пришедшими слишком рано и даже аппетит потерявшими от волнения перед посадкой на борт утлого суденышка, ожидал на пристани это местное плавсредство. Чудак удачно передал переживания будущих пассажиров, редко отлучающихся из дому, воссоздал проявленную ими тревогу, вылившуюся в конце концов уже на палубе в естественную реакцию здоровых людей: женщины повеселели, развязали солидных размеров узлы и принялись уминать вареные яйца, домашнюю колбасу, ржаные лепешки и прочую снедь с таким самозабвением, что видавший виды катеришка, по мнению ироничного рассказчика, едва не опрокинулся из-за возникшей по причине такого пиршества качки.

– А что же вы сами-то?

– Да что ж я? Смотрел на них, отказавшись от приглашений, и облизывался, как кот на сметану.

– Надо было сорвать печати с моей посылки, – от всей души смеясь, посочувствовала девушка. – Я знаю наших вроде как робких бабенок, они хоть кого способны увлечь личным примером!

– Слаженный коллектив, ничего не скажешь. Что огурцами им хрустеть, что детей рожать…

– Да уж мы такие – дети заводов и пашен!

Неожиданно для самого себя Чудак как-то по-новому увидел вдруг Леночку, увидел как в перспективе прошлого-будущего, так и в данный миг вышагивающей рядом с ним на длинных и стройных ногах, легко передвигающейся по грязной, неосвещенной и вообще недостроенной улице да еще и запрокидывающей при. этом вроде бы счастливое лицо к далеким и печально мигающим звездам. То, что девушка не только умна, но и на редкость хороша собой, Чудак заметил еще тогда, еще при их первой, состоявшейся ранним утром встрече, но то, что Леночка Меркулова может оказаться к тому же такой… такой… ну как это сказать… такой…

– Когда я слушаю лучшие наши народные песни, пусть даже и в не лучшем их исполнении, – говорила между тем она, продолжая по-приятельски держать молодого человека под руку, – когда я проникаюсь, прошу меня извинить за выспренность, сокровенным духом этого незатейливого искусства, я вижу перед собой вовсе не долины ровныя, не ивы плакучия и не реки-реченьки быстрыя. Вот честное слово, мне почему-то представляются в такую пору залитые солнцем горы над неширокими долинами, усеянными аккуратненькими домиками готического стиля. И я различаю, правда, весьма смутно различаю, скорей всего, даже просто угадываю за одной из кружевных занавесок такого домика бледное от скорби и от долгой разлуки с далекой родиной…

– …лицо совсем еще юного, но уже столько испытавшего и ныне скрывающегося под чужим именем русского витязя. Верно я предугадал развитие картины? Бог знает что вам, Леночка, приходит в голову. И уж если продолжить этот сумасшедший ряд, или, как пишут ученые люди, просто ряд ассоциаций, то… Словом, вымышленный вами русский витязь благодаря чуду восседал только что в кресле многогрешного волшебника-администратора, снабдившего доверчивую царь-девицу заколдованной контрамаркой. Так? Ну вот! Уф-ф-ф! А еще говорят, что сказочники да сказительницы чаще встречаются в северных областях и в более преклонном возрасте, чем мы с вами!

Леночка снова рассмеялась, а встревоженный ее прозорливостью Чудак подумал о том, что женская интуиция, обострившаяся за долгие века войн-разлучниц и семейного домостроя, здесь, в России, может оказаться кое для кого гораздо более опасной, чем где бы то ни было. Оказаться опасной в том числе и для него, для молодого, специально подготовленного и вообще сильного человека, ощущающего на своем локте сухую, горячую и чуткую ладонь девушки, доверчиво идущей сегодня рядом. Идущей рядом, но – сегодня…

Хоть нам и досталась в наследствоОдна только ярость в крови,Девчонки, не знавшие детства,По-детски тянулись к любви.

Забыв об извечной опаске,О бабьей недоле подчас,Девчонки, не знавшие ласки,Судьбу свою видели в нас.

Опору. Надежную данность,Какая в особой цене.О чем ты во мне догадалась?Что предугадала во мне?

Майским утром, когда в безмятежно синем небе, сколько ни вглядывайся в него с привычной опаской, не проступало ни тучки, ни облачка, ни самолета, мальчишки услыхали резкую и недальнюю канонаду, а вскоре на западной окраине чопорного немецкого городка появились грохочущие (моторы не заглушались и на стоянках) танки союзников. Войска англичан и американцев, продолжая успешное осуществление операции «Оверлорд», в сам городок входили без боя, но все же в определенном возбуждении, а кое-где даже и с пальбой из личного оружия – просто в воздух или по стеклам покинутых домов. По улицам, загроможденным обломками стен, рухнувших в результате недавних воздушных налетов, вслед за танками ловко лавировали открытые «доджи» и «виллисы», в которых сидели в обнимку белые и черные солдаты в форме желтоватого цвета и в добротных ботинках спортивного фасона. На каждом перекрестке городка воинские части оставляли по дюжему полисмену с пистолетом в. белой кобуре и с резиновой дубинкой в державной лапище.