Новый Мир ( № 10 2005) - Новый Мир Новый Мир

Саломея постоянно перекармливает собаку, не отказывая в подачках. Именно поэтому утром я стараюсь дать Розе поменьше. А для этого надо действовать тихо и по возможности не разбудить Саломею, чтобы она не встала раньше, чем положено. Холодильник нельзя держать открытым больше чем два десятка секунд, — он начинает дико пищать, и его клекот, как у орла, способен разбудить всех на свете. Я достаю кастрюлю с вареным телячьим сердцем — это самое дешевое для собаки мясо, — отрезаю кусок. Конечно, собака мясоед, но за годы жизни с человеком она приспособилась и к человеческой пище: ест хлеб, переваривает макароны, в смеси с мясом по-

требляет кашу. Розе уже много лет, а собачий век короток. По совету ветеринара, которая каждый год приезжает делать Розалинде прививки, мы уже давно не кормим собаку сырым мясом, а обязательно его варим и не разводим кашу бульоном. Бабушки ведь тоже стараются не есть жареного мяса, не пить бульона. Я режу вываренное мясо на куски, добавляю пшенной каши, потом для “скуса” подсыпаю горсть сухого корма. Я ставлю миску с собачьим питанием на пол. Отталкивая мою руку, Роза, подняв на загривке шерсть, как бы загораживая своей персоной от всего мира миску, глотает куски. Так экскаватор вырывает грунт под фундамент. Ну слава Богу, теперь можно позаботиться и о себе.

Для чего мы живем? Чтобы наслаждаться? Чтобы продлить человеческий род, чтобы ежедневно мучиться, в конце концов — чтобы терзать себя надеждой? А может быть, мы живем, чтобы стремиться? Но к чему и куда?

Я живу в страхе своего будущего одиночества и будущих болезней, немощи, откровенного бандитизма современной медицины, перед которой, если ты не богат — значит, беззащитен, я живу в атмосфере тревоги за Саломею и собаку. С возрастом чужая плоть и чужое дыхание становятся дороже своих собственных. Я успокаиваю себя, что мертвые сраму не имут, но каждый раз комок подкатывает к горлу, когда представляю себе грязного старика, умирающего в пыльной, заставленной мертвыми вещами квартире. По привычному божескому закону, когда женщины живут дольше мужчин, я должен был бы умереть раньше. Ну и что — неприспособленность к быту и безалаберность Саломеи? Как-нибудь затолкнули бы меня в деревянный ящик, в лучшем случае поставили бы плиту из дешевого гранита, закрывающую нишу с урной в крематории, — так дешевле и проще, а разменяв квартиру и продав дачу и машину, Саломея как-нибудь дотянула бы. Но в этот расчет вмешалась ее страшная болезнь. И что теперь, если бездна позовет Саломею первой? Что станет со мною? Как закончится моя жизнь? Мне стыдно за того беспомощного старика, который потребует внимания от посторонних людей. Счастлив, кто умирает на ходу, на бегу, в очереди за хлебом или в сберкассе, расписываясь за пенсию. А если организм отключает одну жизненную систему за другой? Если отказывают ноги… Моя задача — как можно дольше продержаться, я центр нашего маленького мирка, система баланса и видимого благополучия действует, пока я здоров и деятелен.

Как же Саломею, после того как она почти перестала выходить из дома, раздражала моя утренняя физзарядка, поход раз в неделю в бассейн, эспандер в моей комнате и гимнастическая доска. “Ты хочешь быть вечно молодым!” Как-то коллега, с которым я встретился в библиотеке, сказал: “Я смотрю, как ты идешь, у тебя совсем молодая спина”. Ну что же, спина — это остов, основа всего. Надо держаться, держаться изо всех сил.

Утром я стараюсь не есть ничего лишнего. Но так уж получается, что в еде я никогда не перечил Саломее. Она всегда скептически относилась к моим привычкам и недоумевала, как можно не любить то, что любит она. Но зачем ссориться и конфликтовать из-за пустяков?

Саломея была интеллектуалка, отличница. Она закончила школу с золотой медалью, но не умела пользоваться спичками и зажечь газ. Я здесь не стану касаться ее семьи, вполне средняя, инженеры и учителя, но так воспитали. Ох уж эта интеллигенция в первом поколении! Это тебе не воспитание английских принцесс, которых среди прочего учили и штопать носки, и пришивать пуговицы. Когда Саломее надо было срочно подшить юбку и выстирать блузку, это делал я. Она стала учиться хозяйствовать, когда вышла за меня замуж и переехала ко мне в коммунальную квартиру. Тогда я ей выстукивал на машинке, как надо мыть кастрюли. Она была велика в другом. Но с детства у нее были иные, чем у меня, вкусы к еде. Певицы не очень-то стремятся сохранить талию. Диафрагма при пении должна опираться на вполне земной фундамент, да и оперный спектакль забирает столько сил. Я всегда и со всем смиряюсь.

Еще в нашей молодости по утрам она кормила меня вымоченным в молоке и яйцах, а потом поджаренным белым хлебом. Так питаются все англичане! Она где-то это прочла. Потом по утрам мы стали есть разные молочные каши с вареньем. Так завтракают все американцы! Когда наступила мода на романы Хемингуэя, мы стали есть яичницу с копченой грудинкой. Где сырники со сметаной и овощные салаты? Где чашка кофе с молоком и ломтик сыра? Мужчина должен есть много! От этой еды у меня случалась изжога, возникала отрыжка, но я ни с чем не спорил, я ел, что мне дают и что вызывало одобрение Саломеи. Она любила грузинскую кухню — шашлык на ребрышках, густое, как цементный раствор, лобио, острое и жирное сациви. Когда, после того как Саломея заболела, врачи запретили ей есть овощи и фрукты, а рекомендовали телятину и свинину, я тоже стал есть практически одно мясо.

По утрам я позволяю себе своевольничать. Если Саломея застает меня за каким-нибудь выдавленным в немецкой соковыжималке морковным соком, она язвительно произносит своим божественным контральто: “Хочешь прожить до ста лет?” По утрам, через день, когда Саломею увозят на ее чудовищные процедуры и когда она спит на час дольше, когда мы завтракаем порознь, потому что мне нужно бежать на работу, я балую себя. Скорее, я понимаю, что мне надо держаться, надо сохранять хоть какую-то форму. У меня, в отличие от огромной витальной силы Саломеи, довольно слабое здоровье. Ей просто не повезло, вышла из строя в организме деталь, которую заменить слишком рискованно. Вот ее приятелю, актеру Леониду Филатову, эту деталь заменили, пересадили почку, — и через несколько лет он умер. Снова перешли на те же процедуры, что и Саломея, два знаменитых, сегодня еле двигающихся кумира на соседних креслах, в окружении электроники, окутанные трубочками, по которым текут какие-то растворы и их собственная кровь. Если бы не эта ее болезнь, если бы не эта врожденная патология!

Сегодня вторник, в девять я уезжаю на работу, а в одиннадцать “скорая помощь” приедет за Саломеей. Я не ем яичницу с грудинкой и вареную телятину. В этих случаях я будто бы вижу, как моя алая, медленно текущая по сосудам кровь несет в себе тысячи тяжелых бляшек холестерина. Они переворачиваются, толкают друг друга, цепляются за рыхлые стенки сосудов, как ржавчина в трубке радиатора, забивают капилляры. Что произойдет раньше: возникнет разрыв в обызвестковленной, обвешанной склеротическими бляшками сердечной мышце — инфаркт, или инсульт — отомрет забитый холестериновыми бляшками участок мозга? Инфаркт лучше, здесь есть надежда на выздоровленье и реабилитацию. Инсульт — это очень долгая неподвижность, немощь. А кто будет участвовать в уходе за беспомощным стариком, за двумя беспомощными стариками?

В стеклянную миску я кладу резаную морковку, крошу луковицу, туда же опускаю одну очищенную и разъятую на части картофелину, капустный лист, все это солю, сверху — две ложки уже прокисающей в холодильнике сметаны, и — томиться в электроволновке. Это рецепт покойного гения желудка Похлебкина. Пять-десять минут — и замечательный завтрак готов. Я доедаю эту вкуснятину, корочкой хлеба подлизываю подливку. Роза сидит возле меня, печально провожая каждый кусок. И в этот момент в глубине квартиры раздаются тихие шаркающие шаги. Саломея идет, как будто шуршат сухие листья.

Куда все делось, куда исчезла красота, молодость и задор? Ну и я ведь тоже, наверное, хорош. Но я хоть свободно передвигаюсь по городу, хожу на выставки и в магазин. Я помню, как совсем молоденькая, плотная и решительная Саломея, нагло стуча каблуками, в развевающемся платье, вызывая ненависть и зависть всего двора, приходила ко мне в коммуналку. Мы еще не были мужем и женой. Я узнавал ее по цокоту каблуков и спускался вниз к подъезду.

Я кладу в рот последний кусочек, отодвигаю от себя стеклянную миску и поворачиваю голову. На моем лице самая спокойная и доброжелательная маска. Саломея стоит в дверном проеме, левой рукой держась за притолоку. Она в своем синем халате до полу. В талии халат перетянут поясом. Лицо у нее за ночь опухло, и поэтому она выглядит моложе.

— Привет.

— Привет! Собаку я уже накормил.