Когда я был произведением искусства - Эрик-Эмманюэль Шмитт

— Вы никогда не мечтали о том, чтобы быть некрасивым?

— Мечтал и очень часто, — ответил я со слезами, щекотавшими мне веки. — Это уже хоть какое-то разнообразие в жизни.

Он с сочувствием потрепал меня по плечу.

— Совершенно верно. Если нельзя выбрать красоту, то лучше остановиться на уродстве. Без всяких сомнений. Пусть безобразное лицо не обладает привлекательностью, но все равно оно привлекает внимание, вызывает пересуды, вы выходите из тени, безымянность улетучивается, и перед вами открывается дорога — да что там дорога! — настоящая автострада!

Некрасивый человек может только расти в своей славе. Он — кладезь бесконечных сюрпризов. Он будет столь же соблазнительным, сколь лишен соблазнительности. Его речи будут настолько цветисты и утонченны, что ему лучше не закрывать рта. Он будет более смелым, решительным, подвижным, в нем будет больше страсти, лести, опьяняющей удали, великодушия, — другими словами, он сможет действовать гораздо эффективнее. Некрасивые любовники — лакомый кусочек. Страшилища всегда одерживают верх в любви. Впрочем, любому стоит только оглянуться вокруг и он заметит не одну женщину, которая вышла замуж за орангутанга. Как, впрочем, и атлетически сложенные мужчины, достойные эталонов древнегреческой скульптуры, связали себя брачными узами с ужасными мартышками. И деньги здесь ни при чем. Красота — это проклятье, которое порождает лишь лень и безразличие. Безобразность — это благословение, которое делает человека исключительным и может уготовить ему поразительную судьбу. Вы никогда не думали о том, чтобы обезобразить себя?

— Мне приходила в голову такая мысль… но…

— Но что?

— У меня не хватило смелости. Я предпочел покончить с собой.

— Конечно, у вас нет ни сердца, ни храбрости урода. У вас лишь гормоны никчемной личности. Вы такой же боец, как и теленок.

В то время как он осыпал меня оскорблениями, я с изумлением чувствовал, как меня охватывает теплая волна. И мне было приятно. Я впервые начал догадываться, в чем нуждался. Мне ужасно не хотелось, чтобы он прерывал свою речь.

— Вы правы, господин Лама. Я всего лишь терплю жизнь. Может быть, я вытерпел бы красоту, но никчемность свою я вытерпеть не могу.

— Вообще-то, мой юный друг, — и пожалуйста, поправьте меня, если я ошибаюсь, — вы не только лишены привлекательной внешности, но у вас и в голове-то с мозгами не густо.

— Точно!

Благодарность перед этим человеком переполняла мое сердце. Мои щеки горели. Еще ни разу не ощущал я симпатии со стороны собеседника. Я едва сдерживал себя, чтобы не броситься на него с объятиями.

— Итак, подведем итоги: вы пресны, аморфны снаружи, пусты внутри и страдаете хандрой.

— Правильно!

— Вас никто не интересует, и вы тоже никому не интересны?

— Совершенно верно!

— Вас трудно назвать незаменимым?

— Любой будет лучше меня!

— Вы полная противоположность меня.

— Абсолютно точно, господин Лама.

— Вас можно назвать, скажем, полным ничтожеством?

— Да! — восторженно воскликнул я. — Я полный ноль без палочки. Он улыбнулся, великодушно открыв для созерцания свои драгоценности. Мягко сжав мне плечо, он вынес вердикт:

— Вы тот человек, который мне нужен.

Как я ни умолял, Зевс-Питер-Лама категорически отказался сообщить, чего же он ждет от меня.

— Позже… Позже… У нас еще есть время до завтрашнего утра, ведь так?

Золтан, его личный шофер, увез его куда-то в длинном лимузине, покорившем меня своим скользящим и бесшумным стилем, а я продолжал оставаться в неведении. Однако меня это мало волновало! Главное — я интересен этому человеку! Для него, живущего среди сонма соблазнительных женщин, способного позволить себе всё благодаря несметному богатству, я представлял собой нечто уникальное…

Прогуливаясь по коридорам Омбрилика, я терялся в догадках. Может, он собирается писать картину о посредственности? В таком случае я оказался бы идеальной моделью для позирования. В то же время я уже имел возможность убедиться в том, что он никогда не занимается простым копированием того, что видит перед собой; ознакомившись с его произведениями, которые раздували, истязали, преувеличивали реальность, я не мог вообразить, что он выберет такой банальный сюжет. Его искусство, его устремления требовали острого, неординарного подхода.

«Вы тот человек, который мне нужен».

Впервые за все свое существование я оказался наделенным хоть каким-то ценным качеством. Правда, в соответствии со своей никчемностью, я не мог понять, каким именно.

Я ловил свое отражение в зеркалах, мимо которых проходил, бродя по бесконечным коридорам виллы. Что он видит в нем такого, чего не вижу я? Я пристально вглядывался в черты своего лица, вертел головой, пытаясь найти в себе что-то удивительное или живое. Все напрасно. Как я ни напрягался, в зеркале мое внимание приковывали, скорее, окружавшие меня картины и мебель, которые казались более живыми, чем я. Вспомнив про помидор, я в душе содрогнулся. Если он видит помидор — о, простите, красное воплощение утробы — в трех великолепных обнаженных женщинах, то на какой жалкий овощ смогу вдохновить его я?

«Вы тот человек, который мне нужен».

Когда ждешь, время тянется невыносимо медленно. К тому же, нескончаемая череда произведений искусства, населявших этот дом, вместо того чтобы отвлечь меня от мучительного ожидания, лишь угнетала своим раздражающим изобилием.

В девятнадцать часов мой Благодетель вернулся и пригласил меня к себе.

Когда мы уединились в одном из многочисленных салонов поместья, он представил меня человеку, которого иначе как круглым назвать было невозможно. Круглой формы очки, глаза — как шарики, рот — буквочкой «О». Его фигура, казалось, была спроектирована на основе живота: тело представляло собой огромный пузырь, который сверху был прикрыт круглой лысой головой, а внизу торчала пара туфель. Он был не одет, а, скорее, упакован в помятое льняное полотно, подвязанное кожаным ремешком. Узенькая полоска черной кожи делила тело точно на две части, без единой складочки, — что было просто поразительно для его тучной фигуры, — и пусть ей не удавалось поддерживать одежду в талии, зато она метко подчеркивала место, где встречались две полусферы, словно сходящаяся винтовая резьба.

— Вот доктор Фише, он сейчас осмотрит вас.

Тоном, не терпящим возражений, врач приказал мне раздеться. Прослушав меня со стетоскопом, он проверил рефлексы моей нервной системы, пластичность мышц, набрал из меня кровищи на целую дюжину пробирок, после чего принялся замерять гибкой метровой лентой; он измерил у меня все: окружность шеи, размер большой берцовой кости, ширину плеч. Во время всех этих манипуляций я чувствовал себя, как на примерке у портного, а не на медицинском осмотре.

Закончив работу, он сложил свой медицинский инструмент с гораздо большей осторожностью, нежели когда вертел мною в разные стороны, пробормотал что-то Зевсу-Питеру-Ламе и покинул комнату, не удостоив меня даже взглядом.

Когда мы остались одни, я, натягивая на себя одежду, поинтересовался у Зевса-Питера-Ламы:

— Зачем меня осматривал врач?

— Чтобы знать, в состоянии ли вы выполнить то, что я планирую.

— То есть?

— Дождемся результатов анализов, и тогда вы все узнаете.

— Когда же?

— Сегодня вечером.

Идиотская луна уставилась, не спуская с меня взгляда, через большое, на всю стену, окно.

Я сто раз ложился в кровать и сто раз поднимался. Я больше не знал, что с собой делать. С некоторой горечью я констатировал, что Зевс-Питер-Лама уже выиграл пари: мне больше не хотелось быть самоубийцей, я попал под его влияние, он пробудил во мне любопытство, вернувшее меня на жизненный путь, я с нетерпением ожидал озарения. Ведь Зевс-Питер-Лама обещал мне именно озарение. «Вы тот человек, который мне нужен». Прояснение моей личности, моего сознания.

В полночь слуга явился за мной, чтобы отвести в спальню моего хозяина. Зевс ожидал меня, развалившись в ночном халате посреди высокохудожественных подушек, — в которых мой креативный друг видел то ли живот косули, то ли каменного петуха, то ли бедро смущенной нимфы, — с бокалом шампанского в правой руке и с сигаретой — в левой. Мой Благодетель не курил, но ему нравился табачный дым; он держал сигарету кончиками пальцев, никогда не подносил ее к губам и поджигал лишь для того, чтобы артистично создавать вокруг себя голубоватые облачка.

— Мой юный друг, у меня для вас хорошие новости.

— Вот как, — едва вымолвил я, с трудом продирая пересохшее горло.

— Доктор Фише вполне удовлетворен. Он считает, что вы подходите для нашего дела.

— Отлично.

Я с облегчением вздохнул, хотя еще не знал, что меня ожидает. Меня лишь мучил страх, что врачебный осмотр откроет для моего Благодетеля какие-нибудь новые изъяны в моей личности, которые охладят его энтузиазм.