Пока мы рядом (сборник) - Ольга Литаврина

Венька Ерохин был действительно похож на Есенина, еще не оглушенного сокрушительной славой «московского повесы». Жилось ему нелегко – его вечно шпыняли за то, что он «босяк безродный», «подкидыш» и «не ценит своего счастья». Но ни до него, ни после я не встречал человека, который так умел бы радоваться. Настроение Веньки практически никогда и ни от чего не портилось. Если его не пускали гулять – он радовался тому, что может сидеть дома и придумывать новые сюжеты для наших похождений. Если обзывали «безродным» – радовался, что настоящая его мать, конечно, не такая кислая и унылая, как приемная Валерия Васильевна. Если погода была плохая, Венька с радостью оставался у меня или у Стаса, а когда нас выгоняли из дома – с удовольствием строил в тогда еще заросшем Репинском сквере шалаш. Он радовался, глядя на Майку, и, думаю, больше меня и Стаса любил ее. Любил не для себя, а для нее самой. Мы тогда, конечно, все ходили в атеистах, но Венька действительно любил нас – всех троих – по Библии, как самого себя. Так же, как в себе, ему не все и не всегда в нас нравилось, и так же, как в себя, он в нас верил – верил, что ни один из нашей четверки не предаст ни дружбы, ни любви. Так оно и было до тех пор, пока мы были все вместе. Пока в восемнадцать лет Майка скоропалительно не выскочила замуж за Стаса и столь же скоропалительно не разошлась с ним…

Но это уже другая история. А мы вернемся в нашу девятнадцатую школу и в наш бесшабашный восьмой «А».

Вторым в нашей четверке был, конечно, Стас Долбин. В наше братство «отверженных» попал он, видимо, потому, что в классе его не признали. В нашем восьмом «А», где в основном учились те самые «правительственные» детки, Стас с его крестьянскими корнями, простоватой мамой и непрестижным желтым домишкой, который периодически порывались сносить, оказался даже не белой, а просто туповатой и ограниченной «вороной». И только в нашем «особом» кругу он прижился, только мы ценили его прямоту, необычную физическую выносливость и добрый, простоватый и беззлобный юмор. С нами Стас был именно таким, каким мы его видели. И если бы не Майка, он охотно мирился бы со вторыми ролями. Только ради нее он после восьмого класса перевелся в спортивную школу и почти забросил наше наивное детское братство ради большой спортивной карьеры. А когда понял, что и в спорте не нахватает звезд с неба, пробился на телевидение каскадером, выполняя уникальные трюки, за которыми мы с Венькой следили с замиранием сердца. Именно здесь наконец Стас нашел себя, стал лучшим и все-таки покорил нашу Златовласку. А мы… К тому времени мы все стали соперничать друг с другом и были уже не так близки, как раньше.

После их свадьбы мы отдалились еще сильнее. Не знаю, как Вэн, а я совершенно не воспринимал Майку женой кого-то другого. Или, вернее, не мог воспринимать Майкиного мужа как нашего прежнего Стаса.

Должно быть, с «Есениным» происходило то же самое – он с головой погрузился в учебу и работу. Он окончил Ленинский педагогический, работал учителем в подмосковной школе, где ему дали служебную комнату. Он очень хотел перебраться куда-нибудь от Валерии Васильевны. И наконец ему это удалось. Несколько раз я встречал его имя в газетах. Писали, что он работает над авторской методикой преображения ребенка через Слово, сначала восторгались, потом безжалостно ругали, потом восторгались снова…А год назад однажды я получил приглашение, пришедшее в самый неудачный момент: я как раз собрался лететь в очередную «горячую точку» и уже занес в редакцию сумку с вещами. На глянцевой твердой открытке незнакомым каллиграфическим почерком было выведено: «Уважаемый господин Сотников! Имеем честь пригласить Вас от лица руководства на открытие Центра реабилитации наркозависимых по адресу: Красково, поселок «Звездочка». Надеемся, Вы сумеете отметить в прессе значение этого благотворительного центра под патронажем лично Главы администрации Московской области г. Громова». Под текстом так же каллиграфически было выведено: «Директор Центра Ерохин В.С.»

Я дважды перечитал открытку и хотел уже швырнуть ее в корзину для бумаг, как из селектора над редакционными клетушками раздался бодрый голос Мариши: «Господин Сотников! Командировка отменяется. Нас просят выслать человека для освещения церемонии открытия какого-то моднейшего реабилитационного центра. Директор, кажется, твой друг, так что будь добр, обеспечь нас чем-нибудь «жареным» из наркоманского быта. А в командировку полетит пусть лучше Забродин, у него моджахеды получаются рельефнее. Того и другого срочно жду в кабинете».

И я опять попал в «сети рока», описанные Айрис Мердок, и мне предстояло увидеть Веньку, а значит, и Стаса, и Майку… Даже сейчас мне трудно и страшно вспоминать все, что тогда случилось…

…Резкий стук в дверь прервал мои воспоминания. Я мигом оказался у двери, но вместо долгожданной Бесс, маленькой и беззащитной Бесси, за дверью оказалась совсем не маленькая и уж тем более не беззащитная дежурная администраторша с профессионально-любезным выражением немолодого лица:

– Господин Сотников? Мы очень просили бы вас спуститься и сдать ключи от номера. Мы, к сожалению, считаем нежелательным нахождение гостей в номере после двадцати трех часов. А сейчас уже двадцать два тридцать!

Надо же, как незаметно пролетело время! А мне так не хотелось уходить, ведь Бесс могла позвонить в любое время!

– Не беспокойтесь, господин Сотников, – продолжала администратор, словно читая мои мысли, – оставьте свои координаты, и мы передадим любую информацию на ваше имя. Бумаги можете забрать с собой, у вас еще полчаса времени. И, разумеется, в случае необходимости завтра днем милости просим! А сейчас позвольте проститься.

И администратор, одарив меня еще одной дежурной улыбкой, закрыла дверь.

Ну что ж, мне ничего не оставалось, как допить коньяк и собрать разложенные на столе бумаги Майки. Правда, заглянув на всякий случай в спальню, я с огорчением убедился, что в номере, кроме Бесс и меня, все же кто-то побывал: под той самой вычурной тумбочкой, о которую я давеча ушиб колено, неожиданно слабо сверкнул бело-черный мобильник, свирепо чем-то расплющенный. Скорее всего, каблуком…

Я решил оставить мобильник на прежнем месте и с папкой в руках спустился в вестибюль.

Девушке на ресепшене я продиктовал все номера своих телефонов, взял с нее слово, что любая информация от мисс Сименс будет передана мне незамедлительно – хоть днем, хоть ночью, и вскоре вновь очутился в метро, теперь уже полупустом. Именно это обстоятельство и позволило мне заметить человека, как-то очень последовательно придерживающегося моего маршрута: за мной перешел улицу, спустился в метро, сел неподалеку и сразу же прикрылся газетой. Непримечательный такой человечек…

Выйдя из метро и чуть поплутав по улицам, я окончательно убедился, что, как и Бесси, попал под пристальное наблюдение. Теперь за мной шли два человека. И только желание помучить «их» подольше заставило меня войти в квартиру и остаться в ней до утра.

Весь следующий день я планировал посвятить поискам Стаса.

Глава 5

Долбин

Ну а пока я еще не отключился на своем холостяцком диване, ты, мой читатель, узнаешь наконец причину, заставляющую меня оттягивать знакомство с бумагами, что оставила мне Бесс Сименс. Надеюсь, посвящая тебя в суть дела, я смогу избежать связанной с этим головной боли и бессонницы.

Однажды на нашей большой кухне в Доме на набережной – это было в шестом классе, когда четверка – я, Вэн, Стас и Майка – особенно была слитной и дружной, – я нашел подготовленные на выброс старые бумаги моего отца. Там была и затертая фотография – я сразу сунул ее в карман! – где они с матерью были совсем молодыми, а главное, такими красивыми, какими я никогда их и не представлял. Еще были какие-то письма, которые мне тогда не пришло в голову спрятать, а главное, исписанные рукой отца странички со стихами поэта, о котором я тогда ничего не знал и о котором в то, еще советское, время не принято было упоминать. Имя его я запомнил сразу – Николай Гумилев. Первые прочитанные строчки – из стихотворения «Лесной пожар» – запомнил на всю жизнь:

Ветер гонит тучу дыма,Точно грузного коня.Вслед за ним неумолимоВстало зарево огня.Вот несется слон-пустынник,Лев стремительно бежит.Обезьяна держит финикИ пронзительно визжит…

Образы этого стихотворения так поразили меня – особенно визжащая обезьяна, – что я спрятал эти записи. Сама случайность и неожиданность этого открытия накрепко отпечатала имя Гумилева в моей памяти. Правда, когда мать выбрасывала остальные бумаги, я ненароком задал ей вопрос об этом поэте, она холодно заявила – с таким же выражением лица, с каким говорила, что «этот человек не нашего круга», что Гумилев – белогвардейский офицер и в 1921 году был расстрелян за «подрывную деятельность». Такие сведения только разожгли мое любопытство. Разумеется, наша четверка разузнала о Гумилеве все, что возможно – было возможно! – и выучила все найденные мною стихи.