Zona Incognita - Сергей Вольнов

В качестве основного вооружения человек предпочёл российский «корд», автомат десятой серии. Выбор этого оружия, на первый взгляд кажущийся не совсем оправданным по причине веса большого сто-патронного магазина, на самом деле обеспечивал это щем — даже кольтовский «дезерт игл» мог показаться водяным пистолетом. Всё остальное у сталкера тоже производило впечатление продуманной, тщательной подготовки. Этот обитатель Зоны, несомненно, совершал далеко не первую ходку. Точнее, не первую сотню. И если не достиг ещё статуса зонного старожила, то уж ветераном был наверняка.

По дороге человек разглядывал окрестности. Конечно, не просто так разглядывал, на предмет налюбоваться пейзажами. Сталкер далеко не уйдёт, если перестанет отслеживать возможные опасности, в любую секунду способные прервать его жизненный путь. Однако именно сейчас, помимо сканирования пространства, идущий действительно обозревал пейзажи. Он рассматривал картины окружающего мира, неизменно мрачные, отлично ему знакомые, вспоминал пройденное и в который раз думал о том, как дошёл до жизни такой.

Его существование за пределами Зоны спокойным и оседлым тоже не было — авантюрные наклонности — это диагноз! — и всё-таки условно нормальным оно считалось. Чего не скажешь о выживании внутри зонной реальности. Но какие бы тогдашние обстоятельства ни вынудили его жить в аномальной Черноте, на самом деле он сам в неё захотел погрузиться. Что уж теперь жалеть, вспоминая.

Теперь вот он идёт по жизни такой здесь, в Зоне. Безостановочно, к избранной цели. И пока не остановится сам или его не остановят — будет живым.

Ведь здесь, в глубине Черноты, это слова с одинаковым смыслом. Ходить и жить.

Остановишься — умрёшь. Человека сюда не для того судьба за шкирку приволакивает, чтобы он прохлаждался в тенистом садике на мягком кресле. Установленном в беседке, увитой благоухающими цветами…

Он знал о ней кое-что важное. Главной её ошибкой стала уверенность в том, что только она способна

Сильнее всего на свете ей не нравилось расставаться с ним. Потому что тогда к ней возвращалось изнурительное, ненавистное ощущение вселенского одиночества. Это обязательно происходило, когда она теряла его из виду, не имела возможности прикоснуться, не могла с ним ни разговаривать, ни делиться мыслями. Это происходило, когда исполнение миссии вынуждало его отправляться в экспедиции. Тогда она, изнывая от нетерпения, ждала.

Цепенея от страха.

Он ведь мог и не вернуться однажды.

Есть такое выражение. «Терпеть ненавижу ждать и догонять!» Очень верно сказано. Она прочувствовала справедливость этого высказывания и согласилась с ним на все сто.

С того мгновения, когда в её жизни появился истинный напарник, сама возможность потерять его превратилась для неё в страшнейший кошмар.

Но ещё ни разу она не волновалась настолько сильно. Раньше ей никогда не хотелось вот так, совершенно по-человечески, умереть, чтобы избавиться от невыносимой боли… как в этот раз, когда он отправился в самую дальнюю ходку. За Периметр, в тыл верхнего противника, за линию верхнего фронта. Там она была почти бессильна чем-либо ему помочь, у неё не было возможности непосредственно поучаствовать в событиях. И это бесило больше всего.

Представляя себе, как он крадучись проникает во вражеский тыл, чтобы избавить её от очередной смертельной угрозы, она пуще всего на свете хотела одного: оказаться рядом с ним. Всем, чем способна помочь, она ему помогла, но вместе с ним войти туда у неё не получится при всём желании. Ведь именно ради того, чтобы избавить себя от соблазна туда ходить, туда разрастаться, она и организовала этот рейд.

Так что ей ничего другого не оставалось, как продолжать вести наблюдение. Уж эту возможность она себе обеспечила.

Хотя иногда отворачивалась, чтобы не видеть того, за чем наблюдала. Цепенела от страха потерять его, замирала от ужаса… Но всё равно — мысленно представляла, как он там идёт, крадучись проникает в самое логово.

И больше всего хотела оказаться с ним рядом.

Глава вторая. Два цвета смерти

Белый камень прогромыхал по коробчатым трубам системы вентиляции, ударился об узловой фланец и покатился по каналу лабораторного уровня. Само собой, и при этом движении также возник шум, отдающийся гулким эхом.

Невозможно было не услышать его, и сотрудники поднимали взгляды к окошкам вытяжек. Эти решётчатые конструкции не менялись со времени сооружения бункера. Не было нужды. Сотню с небольшим лет назад действительно строили на совесть. Даром что сталинские зеки. А может, потому что.

Инерция движения каменного снаряда была окончательно погашена о решётку в стене лаборантской сектора обеспечения. В этом помещении находился один-единственный человек, достаточно молодой сотрудник по сравнению со средним возрастом научного персонала. Финишный удар прозвучал прямо у него над головой, от чего парень нервно дёрнулся и выронил только-только прикуренную сигарету. Он прекрасно знал, что, кроме него, сейчас здесь нет никого, но всё равно испуганно оглянулся. Вдруг кто-то засёк перекур в неположенном месте? Никого не обнаружив, лаборант запрокинул голову и прищурился, чтобы получше рассмотреть виновника своего беспокойства.

Белый бок пришельца торчал из железной решёт-КИ. Её крупные ячейки покрывал толстый слой ржавчины, точнее, кое-где они уже фактически целиком состояли из этой самой ржавчины. Систему вентиляции переделывали и обновляли, но полуметровые стенные отводы и сами решётки остались в первозданном состоянии. Уж очень добротно были сработаны эти антикварные штуковины, да и служили они своего рода напоминанием о предшественниках. Но безжалостное время всё-таки начало одолевать металл.

Дымящаяся на полу сигарета была зверски растерта подошвой ботинка. Остатки её лаборант зафутболил под старинный громоздкий сейф, служивший в данный момент импровизированным кухонным столиком. На нём удобно расположились нсколько разнокалиберных чашек, ложек, вилок, консервный ключ, банка с сахаром, банка с кофе и, конечно же, замаскированная пепельница. Лаборант пододвинул к стене ровесника сейфа и решётки, такое же древнее деревянное кресло, обшарпанное, чудом не развалившееся до сих пор. Сесть на эту рухлядь могла себе позволить только не уважающая себя или пьяная задница.

Кресло скрипнуло, принимая на себя массу человека, и спустя секунду резко шатнулось. Парень, теряя равновесие, машинально вцепился пальцами в ржавые прутья, которые уже находились на уровне его глаз. Деревянные бруски вмурованного обода давно сгнили, и ржавая решётка легко выдернулась из стены, увлекая за собой облако пыли, куски штукатурки и винегрет мусора, образованный многолетними залежами окурков, мумиями тараканов, клоками паутины, обрывками бумаги и даже несколькими «резинками», давным-давно исполнившими свою функцию.

Ё-о-о!..

Этот вопль был единственным звуком, который издал лаборант, когда упал с кресла на мелкие коричневые квадратики напольной плитки. Что только не падало и не капало на них за всё время существования объекта. Наши люди и в совсекретных подземельях — наши.

Занавесь из мутного пластика прикрывала маленький «аппендикс», служивший лаборантской сектора обеспечения. Пластиковая плёнка оборвалась от стремительного падения человеческого тела. Возмущённо шурша, она свалилась и вслед за мусором накрыла чистый халат самого младшего научного сотрудника.

Твою мать! Ать! Долбить-ковырять! — Лаборант стянул покрывало шторки, откашлялся, отплевался и высморкался на пол при помощи левой руки. Только после этого он уставился на решётку, выхваченную из стены скрюченными пальцами правой.

И на яркую белую причину случившегося полёта с кресла на пол.

Очки с диоптриями, недавно опять вошедшие в моду, свалились при падении. Теперь они находились не на носу лаборанта, а под каким-то из многочисленных приборных шкафов. Сидя на полу, слетевший с кресла парень близоруко щурился. Он пытался разглядеть, что за хрень изгадила ему душевный пивной настрой в самом конце рабочего дня.

А хрень и вправду была именно хренью. На взгляд нельзя было даже примерно определить её принадлежность к каким-либо минералам, ископаемым или композитным материалам. На вид — морская галька, этакий крупный окатыш девственно-белого цвета с льдистыми вкраплениями. Они бриллиантово посвёркивали в тусклом мерцании ламп якобы дневного освещения.

Причём возникало впечатление, что свечение это было не отражённым, а шло изнутри штуковины, непонятно каким способом угодившей в вентиляцию. И если бы очки лаборанта остались на переносице, то впечатление переросло бы в уверенность. Он заметил бы едва различимую ауру. Сгусток породы окутывал идущий изнутри свет, и в нём преломлялся свет из внешних источников. Как будто подарочек, доставленный по трубам, предварительно был раскалён на огне.