Невидимый (Invisible) - Пол Остер

Закончить проект заняло немного больше времени, чем я предполагал — четыре-пять дней, вроде бы, но только потому, что я хотел очень тщательно сделать этот проект. Я хотел произвести впечатление на Борна своей прилежностью, и потому, я не только выработал план содержимого каждого номера (поэзия, проза, эссе, интервью, переводы, а также раздел критики книг, фильмов, музыки и изобразительного искусства), но и привел совершенно измотавший меня финансовый план: стоимость печати, бумаги, переплета, возможность распространения, варианты тиража, оплата сотрудников, цена для розничной продажи, цена для подписки и за- и против- возможности опубликования рекламы. Все это потребовало времени и поисков, телефонных звонков печатникам и переплетчикам, разговоров с редакциями других журналов, нового взгляда на жизнь, поскольку я никогда до этого не сталкивался с коммерцией. Размышляя о названии журнала, я привел лист возможных, предлагая сделать выбор Борну, но моим предпочтением был Стайлус — в честь Эдгара По, пытавшегося запустить журнал с таким же названием незадолго до своей смерти.

В этот раз Борн ответил мне на следующий день. Я принял это, как знак одобрения, подняв трубку телефона и услышав его голос, но, честно говоря, было немного странно, когда он не стал тут же говорить о моем проекте. Полагаю, было бы слишком просто, слишком плоско, слишком прямо для такого человека, как он, так что он поиграл со мной несколько минут, продлевая мое напряжение, задав при этом кучу ненужных и несвязанных между собой вопросов, из-за чего я начал думать, что он тянет время, чтобы несильно обидеть меня своим отказом.

Думаю, что у Вас отменное здоровье, мистер Уокер, сказал он.

Да, ответил я. Пока еще не подхватил никакой заразы.

Никаких симптомов.

Нет. Чувствую себя прекрасно.

А как Ваш живот? Не испытываете дискомфорта?

Сейчас нет.

И аппетит нормальный.

Очень нормальный.

Помню, Ваш дедушка был мясником в кошерной лавке. Так Вы еще живете по тем древним законам или уже нет?

Я никогда не следовал тем законам.

Никаких диетных ограничений?

Нет. Ем, что хочу.

Рыбу или дичь? Говядину или свинину? Ягнятину или телятину?

А что с ними?

Что Вам нравится?

Я люблю все.

Другими словами, Вы не так уж щепетильны.

Нет, если Вы про еду. С другими вещами — да, но только не с едой.

Тогда Вам все равно, что Марго и я выберем для еды.

Не уверен, что понимаю Вас.

Завтра в семь вечера. Или Вы заняты?

Нет.

Хорошо. Тогда приходите к нам на квартиру на ужин. Праздновать, как подобает, как Вы считаете?

Не уверен. А что мы празднуем?

Стайлус, дружище. Начало того, что, я полагаю, будет долгим и плодотворным сотрудничеством.

Так Вы приняли решение?

Я должен повторяться?

Вы говорите, что Вам понравился проект?

Расслабьтесь, юноша. Почему я стал бы праздновать то, что мне не по нраву?

Я помню свои колебания по поводу, что принести с собой — цветы или бутылку вина — и выбор пал на цветы. Я не смог бы себе позволить купить довольно хорошее вино, чтобы произвести впечатление, и, подумав об этом, я решил, что было бы очень самонадеянно предложить вино французской паре. Если бы я выбрал не то вино — скорее всего так бы и случилось — я выглядел бы невежей, и я не хотел начинать вечер со своего позора. Цветы, с другой стороны, были бы более прямым доказательством моей благодарности Марго, поскольку цветы всегда дарились хозяйкам дома, и если Марго нравились цветы (в чем я не был уверен), тогда бы она поняла, что я выражаю ей мою признательность за просьбу перед Борном. Вчерашний телефонный разговор с ним оставил меня в легком замешательстве, и даже, когда уже шел к их жилищу, я все еще чувствовал себя чрезвычайно взволнованным невозможной удачей, упавшей на мою голову. Помню, что по такому случаю я даже надел костюм и галстук. Так парадно я не одевался уже очень давно, и, вот он, я — мистер Сама Важность — иду по кампусу Колумбийского университета с огромадным букетом цветов в правой руке, иду прямиком к моему издателю, чтобы отужинать и обсудить общие дела.

Он снимал квартиру у какого-то профессора, взявшего годовой отпуск; помещение было огромным, но забитым мебелью, в здании на Морнингсайд Драйв, неподалеку от 116-ой Стрит. Кажется, это был третий этаж, и сквозь французские, составленные из множества небольших окошек, окна гостевой открывался вид на парк Морнингсайд и огни испанской части Гарлема. Марго открыла дверь, когда я постучал, и хотя я до сих пор помню ее лицо и улыбку, проскользившую по ее губам, когда я подарил ей цветы, но я совершенно не помню, во что она была одета. Могло быть опять что-то черное, но, скорее всего, нет, поскольку у меня осталось послевкусие неожиданности, подразумевавшее, что в ней было что-то отличное от той, с первой встречи. Мы постояли немного возле двери, пока она не пригласила меня внутрь, и тут же Марго сообщила мне, понизив голос, что Рудольф был не в духе. Что-то неприятное произошло во Франции, и ему завтра предстояло уехать в Париж, по крайней мере, на неделю. Он был сейчас в спальне, она добавила, на телефоне с Эйр Франс, договаривался о своем полете, и, наверное, будет еще занят несколько минут.

Войдя в их квартиру, я был сражен наповал запахом, идущим с кухни — непередаваемо вкусный запах чарующего аромата, никогда до этого невстречавшегося мне. Кухня была на нашем пути — найти вазу для цветов — и, взглянув на плиту, я увидел большую, покрытую крышкой кастрюлю, издававшую этот экстраординарный аромат.

Я даже не представляю, что могло быть там, сказал я, указывая на кастрюлю, но если мой нос хоть что-нибудь различает, три человека сегодня будут очень довольны.

Рудольф сказал, что Вам нравится ягнятина, сказала Марго, и я решила приготовить наварин — густой суп с картофелем и навет.

Репа.

Я никогда не запомню это слово. Оно какое-то некрасивое, мне кажется, даже больно говорить его.

Хорошо. Тогда мы запретим его использование.

Марго понравилась моя шутка — достаточно, чтобы вновь улыбнуться мне — и тут же она занялась цветами: положила их в кухонную раковину, сняла с них белую оберточную бумагу, достала вазу с полки, подрезала стебли ножницами, поставила цветы в вазу и наполнила ее водой. Мы не сказали ни единого слова, пока она проделала все это; и я наблюдал за ней, пораженный тем, как медленно и методично она работала с цветами, будто бы все это требовало предельной осторожности и концентрации.

После чего мы оказались в гостиной с питьем в руках, сидя рядом на диване, куря сигареты и разглядывая небо сквозь ажурные стекла. Сумерки сгущались, но Борн до сих пор еще не показался, при этом вечно-спокойная Марго нисколько не была озабочена его отсутствием. Когда мы встретились в первый раз, я был немного напряжен ее долгим молчанием и отстраненным поведением, но сейчас я знал, что ожидать от нее, и я также знал, что она была не против моей компании — слишком хорош для этого мира — и от того мне стало спокойно находиться с ней. О чем мы говорили, пока ее спутник не присоединился к нам? Нью Йорк (она считала его грязным и депрессивным); ее амбиции стать художником (она брала уроки на факультете Искусств, хотя и знала, что у нее нет таланта, и что была слишком ленива, чтобы учиться); как долго она знала Рудольфа (всю жизнь); и что она думает о журнале (скрестила на счастие пальцы). Когда я попытался поблагодарить ее за помощь, она просто кивнула головой и попросила меня не преувеличивать: она ничего не сделала для этого.

Только я хотел спросить ее, что она имела в виду, как Борн зашел в комнату. Вновь мятые белые брюки, вновь торчащие во все стороны волосы, но без пиджака и в другого цвета рубашке — бледно зеленого цвета, если я точно помню — с обрубком потухшей сигары, зажатой между большим и указательным пальцами правой ладони, казалось, он даже позабыл о том, что было в его руке. Мой новоприобретенный благодетель был зол, кипя раздражительностью о каком-то кризисе и о поездке в Париж завтра, и, не утруждая себя приветствием, глубоко игнорируя обязанности хозяина праздника, он начал сыпать тирады, адресованные то Марго, то самому себе, то ли мебели в комнате или стенам вокруг него, миру вообще.

Глупые мудозвоны, сказал он. Хныкающие бездари. Заторможенные чинуши с картофельным пюре вместо мозгов. Университет в огне, а они сложили руки и любуются пожаром.

Спокойная, слегка удивленная Марго сказала: Вот почему ты им нужен, дорогой. Потому что ты король.

Рудольф Первый, ответил Борн, светлая голова с большим членом. И что я должен сделать, это лишь спустить штаны, помочиться на огонь, и проблема решена.

Правильно, подтвердила Марго, впервые улыбнувшись широко.

Мне это надоело, Борн пробормотал сквозь зубы, идя к бару с напитками, положил сигару и налил себе полный фужер неразбавленного джина. Сколько лет я отдал им? он спросил, отпивая на ходу. Занимаешься этим, потому что веришь в определенные принципы, но никому нет до этого дела. Мы проигрываем сражение, друзья. Корабль идет ко дну.