История одного путешествия - Гайто Газданов

Вирджиния должна была ехать в Англию, Николай поехал вместе с ней, оставив брата в Константинополе и сказав ему, чтобы он ни о чем не беспокоился... С тех пор он аккуратно, каждые две недели, присылал Володе письмо и каждый месяц - деньги. Из писем Володя знал, что Николай занялся продажей автомобилей - место, которое ему устроил отец Вирджинии, и года через три он переехал в Париж с женой. Прошло пять лет, Володя за это время кончил французский лицей в Константинополе, побывал в Праге, Берлине, Вене, затем снова вернулся в Турцию, где прожил полгода, и, наконец, собрался в Париж к брату и предполагал здесь уже обосноваться надолго.

Николай между тем уже бежал вверх по лестнице, крича брату - направо не сворачивай, Вирджиния еще не одета! - потом провел его в столовую, показал, где находится ванная, и сказал, что ровно в десять они пьют чай.

Володя принял ванну, побрился, надел новый костюм, причесался и вышел в столовую, когда Николай и его жена уже сидели за столом. "Какой франт!" сказал Николай. Насмешливые глаза Вирджинии осмотрели Володю с ног до головы. "Очень хорошо, - сказала она, - а галстук вы тоже покупали в Стамбуле?" - "Oui, madame" {Да, мадам (фр.)} - полупочтительно, полунасмешливо ответил Володя. "А почему вы это спрашиваете?" - "Не знаю, в нем есть что-то восточное", - и Вирджиния и Николай, не сговариваясь, расхохотались. "Я вижу, - язвительно сказал Володя, - что вас рассмешить очень нетрудно". Николай просто захлебывался от смеха, Вирджиния смеялась несколько тише, но так же весело и искренно; и по одному этому смеху было видно, что оба очень здоровы, молоды и счастливы. "Ты не обижайся, Володя, сказал Николай, - она у меня немного насмешливая, но очень хорошая. Но постой, - перебил он себя, прислушиваясь, - кажется, едет барышня". Володя только тогда вспомнил, что Николай ему писал о своей дочери, которой был год. Действительно, через секунду горничная ввезла в комнату коляску, в которой лежала пухлая девочка с синими, удивленными глазами.

После чая, когда Вирджиния ушла, братья остались сидеть за столом.

- Итак, Володя? - сказал Николай.

- Итак, посмотрим, что в Париже.

- Я подумал об этом. Ты не забыл немецкий?

- Нет, помню.

- Английский?

- Хуже, но знаю.

- Хорошо, о французском говорить не приходится.

- Знаешь, Коля, - сказал Володя, вытягиваясь на стуле, - знаешь, у меня иногда впечатление, что я не русский, а так, черт знает что. Страшно сказать, ведь я даже по-турецки говорю, - а потом вся эта смесь французский, английский, немецкий, - и вот когда от всего этого тошно становится, я всегда вспоминаю русские нецензурные слова, которым мы научились в гимназии и которыми разговаривали с женщинами Банного переулка. Это, брат, и есть самое национальное - никакой француз не способен понять.

- Да, язык у нас хороший, грех жаловаться, - сказал Николай, улыбаясь.

- Но я все о деле. Какие у тебя проекты?

- Черт его знает. Буду искать какую-нибудь работу.

- Ну, вот, ну, вот, - хмурясь, сказал Николай, - ты всегда был идиотом. А между тем у меня для тебя есть место. - Николай придвинулся к столу. - Я веду переписку на разных языках. Пришлось снять бюро и так далее. У меня этим заведует человек полезный и старательный, но из-за каждого пустяка он звонит мне по телефону, а у Вирджинии голова болит. Я против него ничего не имею, - оживленно говорил Николай, точно Володя с ним спорил, - пусть работает. Но тебя я поставлю в качестве ответственного руководителя. Поработаешь неделю, поймешь, дело нехитрое. О жалованье мы с тобой условимся: авось не подеремся.

- Ga depend {Кто знает (фр.).}.

- Ну, хорошо. Сейчас я уезжаю; Вирджиния отвезет тебя в бюро, потом заедет за тобой в пять часов. А вечером мы с тобой зальемся. Ну, хорошо, бегу.

И через секунду Николая уже не было в комнате, а через пять минут хлопнула выходная дверь. Володя все сидел, не двигаясь, на стуле. Вошла Вирджиния - в маленькой кремовой шляпе, в юбке кремового цвета, в синем, почти мужском пиджаке. "Ну, молодой человек, - сказала она, - едем. Николай просил вас отвезти в бюро. Я в вашем распоряжении".

Они спустились вниз, Вирджиния села за руль автомобиля, небольшого Buick, и сразу, мягко и быстро, поехала вниз по улице, нажимая на акселератор и чуть-чуть не задевая встречные машины. Через минуту автомобиль мчался почти полным ходом, на каждом углу чудом, как казалось Володе, избегая столкновения, прохожие оборачивались, полицейские неодобрительно смотрели вслед. Все так же, почти не уменьшая хода, Вирджиния выехала на площадь Этуаль. Длинное и широкое avenue Елисейских Полей поплыло как во сне навстречу автомобилю - и тогда наконец Володя сказал:

- Я теперь понимаю, Вирджиния, почему вы вышли замуж за моего брата.

- А?

- Да. Вы такая же сумасшедшая, как он. Вирджиния улыбнулась и сразу замедлила ход. Потом ее

лицо стало серьезным, и она, точно в раздумье, проговорила:

- Я вас почти не знаю, я вас помню мальчиком в Стамбуле. Но я думаю, что вы не стоите вашего брата. Я его люблю, - прибавила она просто, точно объясняя этой фразой "все решительно.

- Я тоже, - тихо сказал Володя, - я очень люблю Николая.

- Я не знаю, как вам объяснить, - продолжала Вирджиния. - Он мужчина, понимаете? Вот если будет кораблекрушение, он пропустит всех женщин и детей и потом утонет. И у него очень сильная воля. Я ведь не сразу его полюбила, он заставил меня выйти за него замуж. Но потом я его узнала. И теперь, Вирджиния на секунду остановилась, - если бы он умер, я бы тоже умерла.

Володе было немного странно слушать признания Вирджинии. В его представлении Николай никак не вязался со всем, что говорила Вирджиния, не потому, что это было неверно, а потому, что Володя думал о нем совсем по-иному: это был все тот же, почти не изменившийся Колька-хулиган, драчун и любимец матери. Володя вспомнил почему-то, как мать однажды делала строгий выговор Коле - ему было лет двенадцать, а Володе шесть - и сказала, что ей стыдно иметь такого сына, - и поставила его в угол. Он постоял минут десять, потом вдруг подбежал к матери и уткнул голову в ее колени. "Что тебе?" "Мама, - сказал Николай, - я понимаю, что тебе стыдно. Но скажи мне правду: ты меня все-таки любишь?" - "Глупый мальчик, - сказала мать, - да, ты очень скверный, я знаю, но ведь у тебя нет другой мамы - кто же тебя будет любить? Ступай". И Николай убежал.

Бюро было большое, прохладное, с кожаными креслами; на стенах висели плакаты вертикальных и горизонтальных разрезов всевозможных автомобилей, фотографии сложных машин с гигантскими рубчатыми колесами; за столиком сидела дактилографистка с красивым, но деревянно неподвижным лицом и черным accroche-coeur'ом {замысловатым завитком (фр.).} на лбу, необыкновенно почему-то неуместным. Вирджиния даже не поднялась в контору, - которая находилась на втором этаже, - и сказала, что вернется к пяти часам. Володю встретил этот самый старательный француз, о котором говорил Николай, человек среднего роста, совершенно безличный; и даже голос у него был такой, что Вирджиния о нем сказала:

- Всякий раз, когда мне в телефон отвечает автомат: votre correspondant a change de numero, veuillez consulter le nouvel annuaire {ваш корреспондент изменил свой номер, пожалуйста, поищите его в новом ежегодном справочнике (фр.).}, - мне кажется, что я узнаю его голос, и мне хочется сказать: bonjour, M. Dumat, commentalles vous? {здравствуйте, мсье Дюма, как поживаете? (фр.).}

Он был убежден в необычайной важности своей работы и в ее чрезвычайной сложности. Почтительно и любезно улыбаясь, он долго излагал Володе самые простые вещи и о каждой из них говорил с увлечением и особенно торжественным языком, точно все это происходило в академии, а не в конторе.

- Видите ли, monsieur, эти досье распределены по номерам. Что такое классификация? - Володя посмотрел на него с любопытством. - Классификация, продолжал monsieur Dumat, - veuillez consulter le nouvel annuaire, - вдруг послышалось Володе, - классификация, в сущности, это такая система распределения досье, при которой вы сразу находите имя клиента, как только в нем появилась необходимость. Заметьте, monsieur: как только появилась необходимость. Володя через полчаса убедился, что все было чрезвычайно несложно. Он, однако, не сказал этого M. Dumat.

В час дня он спустился вниз и пообедал в соседнем ресторане. В пять - с неженской точностью - наверх поднялась Вирджиния. "Бедный мальчик устал?" с насмешливым участием спросила она. Володя ограничился вздохом, и они поехали домой. Николая еще не было, Володя прилег на диван в своей комнате и сразу так крепко заснул, что проснулся только в восемь часов от того, что его за плечо тряс Николай, зовущий его обедать. "Сначала обедать, потом кататься, потом на Монмартр, - сказал Николай. - Реплик не нужно". - "Я уже Вирджинии сказал, что вы оба сумасшедшие". - "Да, да, - согласился Николай, - не будем спорить. На обед, между прочим, фаршированная утка".

После обеда Володя спустился по лестнице последним. Вирджиния и Николай шли впереди. Вечер был очень теплый, автомобиль тускло сверкал у подъезда. "А кто теперь будет править?" - спросил Володя. "Николай не позволяет мне сидеть за рулем, когда он ездит со мной", - ответила Вирджиния. "Я его понимаю, я бы тоже не позволил". - "Вы любите неторопливую езду, vous serez bien servi {вы останетесь довольны (фр.).}", - сказала Вирджиния. Николай бережно усадил ее, раскрыл дверцу перед Володей - желаете-с прокатиться, Владимир Николаевич? - сел наконец сам, и автомобиль медленно и плавно двинулся по блестящему асфальту. Володя откинулся назад, Николай обернулся, потом посмотрел смеющимися глазами на Вирджинию, и автомобиль вдруг понесся с чудовищной, как показалось Володе, скоростью: как ни быстро ездила Вирджиния, Николай ездил еще в два раза быстрее. "Ты с ума сошел?" закричал по-русски Володя. Улыбающееся лицо Вирджинии обернулось и тотчас же исчезло, сместившись вправо, и на его месте возникло мгновенно выросшее и пропавшее дерево - Николай въехал в лес. Не замедляя хода, он пролетел по широкой аллее, свернул в глубь леса, поднялся на гору и под сплошным, влажно-прохладным и темным сводом деревьев, освещая путь ослепительными световыми ручьями фонарей, он ехал все дальше и дальше, и прошло всего несколько минут, когда он сказал Володе: - въезжаем в Версаль, тот самый, с карпами времен Людовика четырнадцатого.