Сдается в наем - Джон Голсуорси

— Да, вероятно. Других Форсайтов нет. Я живу в Мейплдерхеме, а вы?

— В Робин-Хилле.

Вопросы и ответы чередовались так быстро, что Сомс не успел пошевелить пальцем, как всё было кончено. Он увидел, что лицо Ирэн загорелось испугом, едва заметно покачал головой и взял Флёр под руку.

— Идём, — сказал он.

Она не двигалась.

— Ты слышал, папа? Как странно: у нас одна и та же фамилия. Мы родственники?

— Что такое? — сказал он. — Форсайт? Верно дальние.

— Меня зовут Джолион, сэр. Сокращённо — Джон.

— А! О! — сказал Сомс. — Да. Дальние родственники. Как поживаете? Вы очень любезны. Прощайте!

Он пошёл.

— Благодарю вас, — сказала Флёр. — Au revoir!

— Au revoir, — услышал Сомс ответ мальчика.

II. ХИТРАЯ ФЛЁР ФОРСАЙТ

По выходе из кондитерской первым побуждением Сомса было сорвать свою досаду, сказав дочери: «Что за манера ронять платки!» — на что она с полным правом могла бы ответить: «Эту манеру я переняла от тебя!» А потому вторым его побуждением было, как говорится, «не трогать спящую собаку». Но Флёр, несомненно, сама пристанет с вопросами. Он искоса поглядел на дочь и убедился, что она точно так же смотрит на него. Она сказала мягко:

— Почему ты не любишь этих родственников, папа? Сомс приподнял уголки губ.

— С чего ты это взяла?

— Cela se voit[13].

«Это себя видит» — ну и выражение!

Прожив двадцать лет с женой-француженкой, Сомс все ещё недолюбливал её язык: какой-то театральный. К тому же в сознании Сомса этот язык ассоциировался со всеми тонкостями супружеской иронии.

— Почему? — спросил он.

— Ты их, конечно, знаешь, а между тем и виду не подал. Я заметила, они глядели на тебя.

— Этого мальчика я видел сегодня в первый раз в жизни, — возразил Сомс, — и сказал чистую правду.

— Да, но остальных ты знал, дорогой мой.

Он опять искоса поглядел на дочь. Что она выведала? Не проболталась ли Уинифрид, или Имоджин, или Вэл Дарти и его жена? Дома при Флёр тщательно избегали всякого намёка на тот старый скандал, и Сомс много раз говорил Уинифрид, что в присутствии его дочери о нём и заикаться нельзя. Ей не полагалось знать, что в прошлом у её отца была другая жена. Но тёмные глаза Флёр, часто почти пугавшие Сомса своим южным блеском, смотрели на него совсем невинно.

— Видишь ли, — сказал он, — между твоим дедом и его братом произошла ссора. С тех пор обе семьи порвали всякое знакомство.

— Как романтично!

«Что она подразумевает под этим словом?» — подумал Сомс. Оно ему казалось экстравагантным и опасным, а прозвучало оно так, как если бы Флёр сказала: «Как мило!»

— И разрыв продолжается по сей день, мы не возобновляем знакомства, добавил он, но тотчас пожалел об этих словах, прозвучавших как вызов.

Флёр улыбнулась. По нынешнему времени, когда молодёжь кичится своей самостоятельностью и презрением к такому предрассудку, как приличия, этот вызов должен был раздразнить её своенравие. Потом, вспомнив выражение лица Ирэн, он вздохнул свободнее.

— А какая ссора? Из-за чего? — услышал он вопрос дочери.

— Из-за дома. Для тебя это дело далёкого прошлого. Твой дедушка умер в тот самый день, когда ты родилась. Ему было девяносто лет.

— Девяносто? А много есть ещё Форсайтов, кроме тех, которые значатся в «Красной книге?[14]»

— Не знаю, — сказал Сомс. — Они теперь все разбрелись. Из старшего поколения все умерли, кроме Тимоти.

— Тимоти! — Флёр всплеснула руками. — Как забавно!

— Ничуть! — проворчал Сомс.

Его оскорбило, что Флёр нашла имя «Тимоти» забавным, как будто в этом скрывалось пренебрежение к его предкам. Новое поколение готово смеяться над всем прочным и стойким. «Загляни к старичку, пусть попророчествует». Ах! Если б Тимоти мог видеть беспокойную Англию своих внучатых племянников и племянниц, он, конечно, сказал бы о них крепкое словцо. И невольно Сомс поднял глаза на окна «Айсиум-Клуба»; да, Джордж всё ещё сидит у окна с тем же розовым листком в руке.

— Папа, где это Робин-Хилл? Робин-Хилл! Робин-Хилл, вокруг которого разыгралась та старая трагедия! К чему ей знать?

— В Сэрри, — пробормотал он, — неподалёку от Ричмонда. А что?

— Не там ли этот дом?

— Какой дом?

— Из-за которого вышла ссора.

— Да. Но что тебе до этого? Мы завтра едем домой, ты бы лучше подумала о своих нарядах.

— Благодарю! Они все уже обдуманы. Ссора, кровная вражда! Как в библии или как у Марка Твена — вот занятно! А какую ты играл роль в вендетте, папа?

— Тебе до этого нет дела.

— Как! Но я ведь должна её поддерживать?

— Кто тебе это сказал?

— Ты сам, дорогой мой.

— Я? Я, наоборот, сказал, что к тебе это не имеет никакого касательства.

— И я так думаю. Значит, все в порядке.

Она была слишком хитра для него: fine, как выражалась иногда о дочери Аннет. Остаётся только как-нибудь отвлечь её внимание.

— Тут выставлено хорошее кружево, — сказал он, останавливаясь перед витриной. — Тебе должно понравиться.

Когда Сомс уплатил и они снова вышли на улицу, Флёр сказала:

— По-моему, мать того мальчика для своего возраста очень красивая женщина. Я красивей не видела. Ты не согласен?

Сомс задрожал. Что за напасть! Дались ей эти люди!

— Я не обратил на неё внимания.

— Дорогой мой, я видела, как ты поглядывал на неё.

— Ты видишь все и ещё много сверх того, что есть на самом деле!

— А что представляет собой её муж? Ведь он тебе двоюродный брат, раз ваши отцы были братья.

— Не знаю, скорей всего умер, — с неожиданной силой сказал Сомс. — Я не видел его двадцать лет.

— Кем он был?

— Художником.

— Вот как? Чудесно!

Слова: «Если хочешь меня порадовать, брось думать об этих людях» просились Сомсу на язык, но он проглотил их — ведь он не должен был выказывать перед дочерью свои чувства.

— Он меня однажды оскорбил, — сказал он.

Её быстрые глаза остановились на его лице.

— Понимаю! Ты не отомстил, и тебя это гложет. Бедный папа! Ну, я им задам!

Сомс чувствовал себя так, точно лежал в темноте и над лицом его кружился комар. Такое упорство со стороны Флёр было ему внове, и, так как они уже дошли до своего отеля, он проговорил угрюмо:

— Я сделал всё, что мог. А теперь довольно об этих людях. Я пройду к себе до обеда.

— А я посижу здесь.

Бросив прощальный взгляд на дочь, растянувшуюся в кресле, — полу-досадливый, полу-влюбленный взгляд, — Сомс вошёл в лифт и был вознесён к своим апартаментам в четвёртом этаже. Он стоял в гостиной у окна, глядевшего на Хайд-парк, и барабанил пальцами по стеклу. Он был смущён, испуган, обижен. Зудела старая рана, зарубцевавшаяся под действием времени и новых интересов, и к этому зуду примешивалась лёгкая боль в пищеводе, где бунтовала нуга. Вернулась ли Аннет? Впрочем, он не искал у неё помощи в подобных затруднениях. Когда она приступала к нему с расспросами о его первом браке, он всегда её обрывал; она ничего не знала о его прошлом, кроме одного — что первая жена была большою страстью его жизни, тогда как второй брак был для него только сделкой. Она поэтому затаила обиду и при случае пользовалась ею очень расчётливо. Сомс прислушался. Шорох, смутный звук, выдающий присутствие женщины, доносился через дверь. Аннет дома. Он постучал.

— Кто там?

— Я, — отозвался Сомс.

Она переодевалась и была не совсем ещё одета. Эта женщина имела право любоваться на себя в зеркале. Были великолепны её руки, плечи, волосы, потемневшие с того времени, когда Сомс впервые познакомился с нею, и поворот шеи, и шёлковое бельё, и серо-голубые глаза под тёмными ресницами — право, в сорок лет она была так же красива, как в дни первой молодости. Прекрасное приобретение: превосходная хозяйка, разумная и достаточно нежная мать. Если б только она не обнажала так цинично сложившиеся между ними отношения! Питая к ней не больше нежности, чем она к нему, Сомс, как истый англичанин, возмущался, что жена не набрасывает на их союз хотя бы тончайшего покрова чувств. Как и большинство его соотечественников, он придерживался взгляда, что брак должен основываться на взаимной любви, а когда любовь иссякнет или когда станет очевидным, что её никогда не было — так что брак уже явно зиждется не на любви, — тогда нужно гнать это сознание. Брак есть, а любви нет, но брак означает любовь, и надо как-то тянуться. Тогда все удовлетворены, и вы не погрязаете в цинизме, реализме и безнравственности, как французы. Мало того, это необходимо в интересах собственности. Сомс знал, что Аннет знает, что оба они знают, что любви между ними нет. И всё-таки он требовал, чтобы она не признавала этого на словах, не подчёркивала бы своим поведением, и он никогда не мог понять, что она имеет в виду, обвиняя англичан в лицемерии. Он спросил: