Восток - Эдит Патту

Мама готовила, а мы слонялись вокруг фермы. Роуз еще спала – или по крайней мере все так думали. Придя проведать дочку, мама обнаружила только пустую кровать. Она обошла весь дом, и, не найдя Роуз, вышла на улицу и принялась ее звать. Скоро мы все включились в поиски.

Мы разошлись в разных направлениях от дома. Я был самый маленький, и меня послали на северо-восток, так как вряд ли Роуз ушла бы туда. Там стояла каменная стена, на которую двухлетний ребенок не смог бы забраться.

Или это мы так думали.

На земле лежал снег, хотя было не так уж холодно. Дойдя до стены, я влез на нее (это было непросто) и уселся сверху, оглядывая окрестности. Родители думали, что именно сюда Роуз пойти не могла, но я хорошо знал свою сестренку: она всегда делала то, чего меньше всего от нее ожидали. За стеной начиналось небольшое поле, плавно переходящее в холм. Сразу за холмом возвышалась большая скала с крутым обрывом в ущелье, на дне которого была вода.

На поле не было никаких следов Роуз и на холме тоже. Мне стало очень тревожно, и я побежал к скале. Забравшись на самый верх, я глянул в ущелье. Внизу, в воде, стоял огромный белый медведь. В зубах он держал Роуз, насквозь промокшую и неподвижную.

Медведь повернул голову и увидел меня. Он начал карабкаться по скале прямо ко мне. От страха я прирос к месту. Теперь я видел, что медведь несет Роуз, схватив зубами за платье, как кошка носит своих котят. Животное остановилось недалеко от меня и бережно положило девочку на землю. Когда медведь поворачивался, я успел заметить выражение его глаз. Никогда не видел я таких глаз ни у одного животного. Они были полны невыразимой грусти.

Я опустился на колени рядом с Роуз. Наклонился к ее груди и стал слушать: она ровно дышала, но была очень бледна и не двигалась. На ее лице и коленках я заметил свежие царапины. Но вскоре Роуз открыла глаза и улыбнулась.

– Недди, – весело проговорила она и обняла меня за шею.

Я поднял ее и отнес домой. Родителям я рассказал, где нашел сестру, но ни слова не сказал про медведя. Сам не знаю почему. Возможно, из-за того, что никто в семье мне не поверил бы, решив, что я все выдумал. Хотя на самом деле причина была другая. Что-то в истории с медведем напугало меня. Нет, не то, что он был огромный и свирепый. Мне не хотелось даже думать что.

Каким-то образом Роуз перелезла через каменную стену, перешла поле, взобралась сначала на маленький холм, затем на скалу, с которой, поскользнувшись, съехала в ледяную воду. Отец подумал, что Роуз сама выбралась из воды. Но я-то знал, что ее вытащил медведь и что, по всей вероятности, она бы утонула, если бы он не спас ее.

Роуз не помнила о медведе. Я почти уверен, что она и не видела его.

И я никогда никому о нем не рассказывал.

Белый медведь

Теплое место.

Шкура все время чешется.

Нырнуть в холодную воду. Облегчение.

Карие глаза. Дитя.

Вверху на скале.

Улыбается, смотрит вниз без страха.

Я помню.

Давно.

Мяч.

Красный мяч.

Потом пустота.

Потерялся.

Девочка наверху.

Падает.

Карие глаза закрыты. Ее лицо.

Барахтается, тонет.

Поднять ее, вытащить из воды.

Мальчик. Светлоглазый, испуганный.

Тонкие ручки. Поднять ее к нему.

Уносит ее.

Снова один.

Роуз

Отец рассказал мне, что первым подарком на мое рождение стала пара сапожек из мягкой кожи северного оленя. Это был очень подходящий подарок, ведь я любила носить сапожки.

Я донашивала одежду после старших братьев и сестер, но никогда не огорчалась по этому поводу. К тому времени, когда я получала сапоги, подметки на них сменялись не один раз, но я, без сомнений, нахаживала в них намного больше миль, чем все мои братья и сестры, вместе взятые.

Когда мне исполнилось пять или шесть лет, родители уже сбились со счету, сколько раз меня теряли. Любимым моим развлечением было воображать себя отважным исследователем, как дедушка и прадедушка. Я стремилась исследовать каждый квадратный дюйм земли вокруг фермы.

В тот день, когда я впервые увидела белого медведя, я выскользнула из дому, пока сестра Зёльда отвлеклась на лягушку, спрятанную мной в кастрюлю в кухонном шкафу. Я перебралась через каменную стену, перебежала луг, но не стала забираться на скалу (с которой, по словам домочадцев, я свалилась и чуть не утонула в возрасте двух лет), а свернула на север. Я очень долго шла и вскоре оказалась в маленькой роще. Там среди деревьев стоял белый медведь. И очень тихо за мной наблюдал.

Я остановилась, с восхищением глядя на его белоснежную шкуру. Я была слишком мала, чтобы испугаться, поэтому широко улыбнулась зверю. Он поглядел на меня немного, потом отвернулся и неуклюже побрел прочь. Я побежала было за ним, но он исчез. Вскоре я почувствовала голод и повернула к дому.

Я не сказала ни маме, ни папе, что видела белого медведя. Особенно маме, потому что знала: после такого случая она сделает все, чтобы удержать меня поближе к дому.

– Вот видишь, – сказала бы она. – Здесь повсюду бродят страшные, дикие животные. Это очень опасно!

Но зато я рассказала Недди, и его реакция меня разочаровала. Он нахмурился и заговорил тем поучающим тоном, который я ненавидела:

– Тебе нельзя подходить к белому медведю, Роуз. Они опасные и жестокие существа с длинными острыми зубами, которыми можно перекусить тебя пополам. Они всегда голодны и быстро бегают.

Как будто он все знал про белых медведей!

Я не стала его слушать. С тех пор белый медведь превратился в моего воображаемого друга и спутника. Я представляла, что путешествую на его белоснежной спине, и мы вдвоем завоевываем новые земли.

Я провела большую часть детства, страстно и тщетно желая снова увидеть белого медведя. В наших краях они попадались крайне редко, потому что жили на снежном севере.

Белый медведь

Смотрю на ребенка.

Девочка с карими глазами.

Карие глаза.

Она улыбается.

Стою между деревьев и смотрю на нее.

Девочка.

Подросла.

Не боится.

Она идет ко мне.

Доверчивые карие глаза.

Нет.

Небезопасно для нее.

Голод.

Голод.

Голод.

Должен идти.

Быстро.

Что-то съесть.

Сейчас же.

Потом вернуться.

Недди

Когда Роуз было пять лет, она начала ткать. Первой вещью, которую она собственноручно сделала, был пояс с неумелым рисунком медведя. У нее было две страсти: ткать и путешествовать со своим воображаемым белым мишкой.

Если она была дома, то обязательно плела поясочки на своем маленьком ткацком станке. Когда поясов стало больше, чем все мы могли когда-нибудь сносить (даже некоторые животные на ферме щеголяли в поясах Роуз), мама научила ее ткать на большом станке. К восьми годам Роуз могла соревноваться в этом ремесле со старшими сестрами.

Однажды она относила корзинку с яйцами вдове Озиг и заметила в ее доме ткацкий станок. Вдова была местной мастерицей, ткала накидки, коврики и что-то еще. Она продавала их в соседней деревушке Андальсины и бродячим торговцам, которые увозили ее изделия на далекие базары и рынки.

Роуз видела только наш простой станок, поэтому соседский показался ей огромным и впечатляющим. Он был в, два раза выше самой Роуз, отполированный и украшенный резьбой.

К сожалению, вдова Озиг была ворчливой старухой, которой не было дела до маленькой дикарки. Больше всего на свете Роуз захотелось иметь свой собственный станок, такой же большой и красивый, как у вдовы. Но она знала, что это невозможно, что отец никогда не сможет себе этого позволить.

Роуз была упрямой девочкой, и она не успокоилась до тех пор, пока не нашла способ получить разрешение ткать на станке вдовы.

Когда Роуз исполнилось девять лет, она обнаружила, что вдова питает слабость к лисичкам. Тогда Роуз научила свою любимую собаку Снурри находить эти грибы в лесу по запаху. И она добилась своего: за корзину лисичек раз в неделю вдова Озиг разрешала ей учиться ткать на своем станке. Хотя уроки были короткие и неприятные (часто сестра приходила домой в слезах после какой-нибудь насмешки вдовы), Роуз была настойчивой ученицей. Очень скоро корзинки с лисичками стали просто способом получить возможность поработать на станке самостоятельно. На такие упражнения у Роуз было совсем мало времени – в коротких перерывах между работой самой вдовы, многие изделия которой требовали массу времени на изготовление. К тому же если бы не ревматизм хозяйки станка, то у Роуз вообще не было бы возможности ткать. Когда болезнь разыгрывалась, вдова долго не бралась за работу, иногда даже по две недели, если было совсем плохо.

«Спасибо тебе, Боженька, за ревматизм вдовы Озиг», – приговаривала Роуз каждый вечер перед тем, как лечь спать. Однажды мама услышала это и отругала ее, поэтому впредь Роуз стала осторожнее и стана шептать слова благодарности про себя.

Но даже таким образом Роуз не могла соткать ничего значительного, на что потребовалось бы больше нескольких дней работы. Как-то раз в кладовой вдовы Роуз заметила старый ткацкий станок, прислоненный к дальней стенке. Рамка его угрожающе наклонилась, покоробившийся валок и рейки галева[5] были расколоты, поперечной балки, казалось, и вовсе нет. Запутанные прогнившие нитки болтались вверху и внизу. Но Роуз это не смутило.