Мёртвая вода - Инна Тронина

Олег сегодня заночевал у Бориса, и теперь жалел об этом. Нужно было уйти к матери, пока в город не вошли войска. Но кто мог об этом вчера, когда около «Белого Дома» не было даже привычного оцепления, и народ веселился от души? Тогда Олег и решил отправиться к матери утром, а пока погулять с Борисом и Юлькой, вспомнить события двухлетней давности.

В воскресенье днём «Белым Дом» был деблокирован демонстрантами, прорвавшимися со Смоленской площади. Оцепление то ли сняли, то ли оно разбежалось само. Ликующие колонны заполнили все подступы к зданию Парламента. Люди обнимались, целовались, пели песни и строили планы на будущее.

Олег, протиснувшись сквозь толпу, вышел к дому Добина, поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Всё семейство оказалось в добром здравии, и Юлька сразу же запросилась гулять. С конца сентября Величко ничего не знал о Борисе и его родных – на Пресне уже давно не работали телефоны. Они заснули спокойно, а проснулись от выстрелов. Рано утром в Москву вошли воинские части и начали обстрел «Белого Дома».

Один из обедающих ребят, судя по всему, их главный, против ожидания, весьма доброжелательно посмотрел на Бориса. Потом что-то сказал ему – как показалось Олегу, по-немецки. Величко пожалел, что хорошо знает только английский. Парень говорил с набитым ртом, что тоже затрудняло понимание. Борис тоже пожал плечами и вытащил паспорт. Другой молодой человек охотно протянул руку за документом.

– Посмотрим сейчас, кто вы такие! – улыбаясь, сказал он, но глаза смотри настороженно. – Итак, Добин Борис Эммануилович… Красивое отчество, правда?

– Я тоже так считаю. – Борис торопливо облизал губы. На улице немного постреляли, и снова всё стихло. – Мой отец был поклонником дирижёра Хайкина. Я – его двойной тёзка.

– Возьмите. – Парень отдал паспорт и поднялся со ступени. Потом достал и кармана салфетку и вытер жир с губ. – Здесь живёте?

– Да, вы же прописку смотрели, – заторопился Борис. – А это – мой друг. Заночевал у меня, а теперь хочет к матери пройти, на Новый Арбат. Она там одна в квартире, очень переживает. Олег, ты тоже с паспортом?

– Да. – Величко это очень не нравилось, но на рожон он не лез. – Предъявить?

– Не стоит, – вступил в разговор их главный, наконец-то покончив с едой. – Вы бы подождать здесь, пока всё закончится. Недолго уже осталось. «БиДе», – он именно так произносил эту аббревиатуру, – вот-вот выкинет белый флаг. Потом мы немного коммунистов помесим, – ничуть не стесняясь, продолжал он. – А после мы к маме своей пойдёте. Конечно, дело ваше, но я обязан предупредить. На Рочдельской «жмуры»[7] навалом лежат, и в сквере тоже. Там очень плотный огонь, мужики. Вряд ли пройдёте.

– А вы, собственно, кто? – Величко поразила их циничная откровенность. – Вы правомочны меня здесь задерживать, или просто даёте совет?

– «Афганцы» мы, – сказал третий парень, немного помоложе первых двух.

Он говорил вежливо, но во взгляде уже мелькнуло что-то очень нехорошее. Величко, тем не менее, ждал более подробного ответа.

– Хочешь идти – иди, – лениво разрешил главный. Нам чем меньше здесь народу будет, тем лучше. Только потом не являйся ко мне ночами, ибо я тебя предупреждал. Если пойдёшь, обрати внимание. На улице Николаева телефонную будку насквозь пробило, угол дома вчистую снесло. А твоя голова послабее будет.

– Спасибо на добром слове, но я пойду. – Величко почувствовал, что у него задёргалось правое веко.

Только что это было в ванной у Бориса, когда Изабелла напомнила об измене жены Татьяны. А этот парень молод для «афганца»… Впрочем, чёрт с ним. Скорее всего, это члены московских вооружённых формирований, пришедших на помощь президентской стороне. Армии и внутренних войск, видимо, показалось мало.

– А я вернусь, – успокоил Борис. – Провожу только друга во двор.

– Возвращайся, Боря, – дружелюбно сказал главный «афганец».

Он некоторое время смотрел на Олега, потом махнул рукой и пошёл вверх по лестнице. Остальные посторонились, и Добин с Величко, перешагивая через их колени и ботинки, стали продвигаться к выходу.

Около почтовых ящиков народу оказалось ещё больше. Тут толкались мальчишки, показывая друг другу разнообразные гильзы. Они взахлёб спорили, какой из них от какого оружия. Карманы их курток топорщились от всевозможных осколков.

– Да нет же, нет! – кричал мальчик лет десяти. – Это пять-сорок пятая, от «Калаша»! – Он явно использовал неожиданный свободный день так, как хотел. В потёртой джинсовой курточке, с видавшим виды рюкзачком, он чувствовал себя невероятно счастливым. – Я знаю, мне показали! У меня уже вот их сколько!

Мальчишка перевернул рюкзак, и гильзы с осколками разлетались по плиточному полу. Какая-то старушка испуганно вскрикнула.

– На Калининском много таких. Но туда не пройти – стреляют.

– А у меня на двенадцать и семь есть. Вот, я в клумбе нашёл. От бэтээровских крупнокалиберных пулемётов.

Другой паренёк гордо протянул вперёд руку и разжал пальцы. Горячие мокрые гильзы жёлто блеснули в отсветах сухого солнца и словно пропали.

Были здесь и девчонки, и толстые женщины с сумками, и молодые мамочки с колясками. Там сидели снулые, безразличные ко всему малыши. И над всеми плавали запахи перегара, сигаретного дыма, горелого пороха, ружейного масла.

– Пацаны, здесь живёте? – Олег, увидев их, вспомнил сына, который сейчас болтался неизвестно где. Наверное, ему очень хотелось поехать сюда и тоже раздобыть себе сувениры на память.

– Я – здесь! – мальчик в джинсовой курточке указал на своего дружка. – А он – на Дружинниковской. Но туда сейчас не пройти, мы пробовали. Нас мужики в камуфляже обратно завернули. – Он колупнул заплату на локте.

– Защитники, что ли? – поинтересовался Добин.

– Ага. Там, сказали, БМП из пушек «Гром» стреляют, и из авиационных тоже… Нас бы точно убили. Там всех перестреляли, кто хотел пройти. И вы не ходите – очень много мёртвых лежит. Одна тётка бегала-бегала, а потом её тоже – очередью… – Мальчик поёжился. – Мы с Санькой немножко видели. Она подёргалась так, подёргалась, и…

– Не надо! – Величко опять закусил усы. – Тогда сидите здесь и ждите, пока всё кончится. А я, Боб, пошёл. Как-нибудь попробую. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

– Мужчина, не ходите! Там омонцы кругом и десантура. Все пьяные вдрызг. Стреляют, в кого ни попадя! – Одна из женщин цапнула Олега за рукав. – Подождите лучше, пока стихнет. Я сама с улицы Заморёнова, а тут сижу.

– А когда оно стихнет? – Величко покачал головой. – И сколько здесь торчать придётся, неизвестно. Я, знаете ли, фаталист. На войне бывает всякое. Один всё время в бою – и ничего. А другой при штабе подъедается, и вдруг случайно туда – прямое попадание. Отец фронтовик был, и про это часто рассказывал. Боб, короче, до свидания!

– У Татьяны твоей день рождения сегодня. Поздравь её от всех нас, – вспомнил Борис.

– Поздравлю, если доберусь.

– Как она? Очень переживает, наверное, из-за всего этого? – Борис скосил глаза в ту сторону, где полыхал Парламентский дворец.

– Очень, – признался Олег. – Пьёт всё время и курит. А ей нельзя – сердце плохое. В то же время и запретить не могу. А то совсем сорвётся. Я умолял её сюда ни за что не приезжать – мало ли… Но кто знает?

Величко грустно посмотрел на годовалого малыша в нейлоновом комбинезоне. Тот, зажав в двух кулачках по гильзе крупного калибра, стучал ими и смеялся.

– Гляди, Боб, какие нынче игрушки пошли…

– Да, ужасно. – Добин сжал локти Олега. – Иди, если не можешь тут оставаться. Действительно, это уж как судьба. Только маму мою прости – она тебя очень любит. Просто характер такой, женский. Ей всё и про всех знать нужно, кругом нос сунуть. Говорит: «Как я жить буду, если не узнаю, что и у кого происходит?» Она не со зла, ты не думай. Всё понять не может, как Татьяна могла тебе изменить. Ведь вашу с ней любовь все помнят, кто вас давно знает. Такое не изобразишь…

– Самое лучшее – забыть об этом. У меня, бывает, получается, – признался Олег. – Но всё время напоминают – то твоя мать, то сама Татьяна. Говорят, если с ним что-то случится, покончит с собой. Я просил её хотя бы ради их общего сына такого не делать. На меня-то ей наплевать, а родители умерли. О бабушке любимой, говорю, подумай! Но пьяной женщине ведь ничего не докажешь.

– Я обязательно приеду к вам и поговорю с Таней, – заверил Борис. – Женщины очень быстро становятся алкоголичками. А она у тебя мягкая, безвольная, вся на эмоциях. Никакого стержня внутри. Боюсь, потом не выплывет. А ей скатываться и вовсе непозволительно. Стоило ли тогда кончать школу с золотой медалью и институт с одним «хорошо»? Но я вас не оставлю. – Добин пихнул Величко кулаком в плечо. – Ты согласен? Идёт?

– Идёт, – кивнул Олег. – Возвращайся. Там без тебя с ума сойдут.

Добин выглядел жалко – худой, сутулый, с взъерошенным затылком. Олег подумал, что именно таким, наверное, и должен быть настоящий гений. Борис, кроме семьи, жил одной только химией, и уже добился очень многого.