Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - Эндрю Лоуни

Его современники, возможно находясь под влиянием информации о его последующей жизни, излагают разные версии. Джон Гоуэр был уверен, что «Бёрджесс был гомиком и плохое зрение стало возможностью вернуться к обычной жизни с меньшими проблемами»[37]. А Майкл Крейг-Осборн вспоминал, что «в свой последний день Бёрджесс был чем-то расстроен, выглядел очень мрачным и раздраженным. Я думал, его наказали за это. Хотя, может быть, мрачность была следствием наказания. В общем, я не удивился, узнав, что он уехал»[38].

Дэвид Тиббитс полагал, что Бёрджесс украл авторучку. В любом случае «мы все считали его очень утомительным. Он не был популярным и не имел близких друзей. Он был левым»[39]. А капитан Сент-Джон считал, что он был «другим, как бывший итонец. …Он был одиночка. Подозреваю, Гай уехал из Дартмута из-за своей гомосексуальности. …По моему мнению, Гай не был популярным и не любил игры. Не могу утверждать, что его били, но добавлю: уверен, что все члены его класса подвергались наказаниям не единожды. Это был метод, применяемый широко и регулярно»[40].

Согласно утверждению Джона Кармалта-Джонса, «известно, что Бёрджесс был сексуально привлекательным для мальчиков, возможно, поэтому он уехал из колледжа. Он не преуспевал в играх, но был умным, очень артистичным и хорошим кадетом. Он подчинялся порядку»[41]. Тиббитс согласился с этим. «Он был довольно странным парнем и имел не такие взгляды, как все мы. Он был забавным и очень необычным…»[42]

Представляется странным, что плохое зрение не было обнаружено при первичном медицинском освидетельствовании, но есть свидетельства из последующей жизни Бёрджесса, что оно на самом деле не было хорошим. Вероятно, ему не нравилось в Дартмуте, он не вписался в окружающую обстановку и чувствовал, что его академические таланты могли лучше раскрыться, если он вернется в Итон. Чтобы попасть в Кембридж, Бёрджессу нужна была латынь, которую не преподавали в Дартмуте[43].

В целом его отъезд в июле 1927 года был вполне пристойным. Да и в Итоне были рады принять его обратно. Русский куратор Бёрджесса Юрий Модин впоследствии писал: «Лично я никогда не замечал у него никаких дефектов зрения. …Он ненавидел Дартмут и, несмотря на юность, был достаточно независимым и упрямым, чтобы заявить родителям, что для Королевского ВМФ будет слишком большой честью заполучить Гая Бёрджесса в свои ряды»[44].

Дартмут оказался неудачной школой для него. Он был умнее своих соучеников и в последнем семестре стал четвертым по успеваемости, получив награды по истории и Священному Писанию. Тем не менее, он был непопулярен среди учеников и не склонен к карьере военно-морского офицера. Он действительно был одиночкой и, должно быть, радовался возвращению в Итон.

Останься Бёрджесс в Дартмуте, его жизнь сложилась бы по-иному. Он бы стал морским офицером и не учился в Кембридже и, если бы пережил Вторую мировую войну, получил бы адмиральский чин. Среди его соучеников оказалось вдвое больше адмиралов, чем обычно, хотя восемь из них были убиты во время Второй мировой войны. Эта судьба миновала его отца.

Глава 3. Снова Итон

Осенью 1927 года Гай Бёрджесс после почти трехлетнего перерыва вернулся в Итон. Найджел начал учиться там предыдущей осенью. Фрэнк Доббс был счастлив заполучить Бёрджесса обратно и даже выхлопотал ему для этого краткосрочный отпуск. Он писал: «Мне очень жаль, что твоя карьера на флоте стала невозможной из-за плохого зрения. Но я рад твоему воз-вращению»[45]. Поскольку Бёрджесс был умным и обаятельным человеком, его возвращение в Итон, судя по всему, прошло нормально. Но постоянные перемены усложнили его взаимоотношения с окружающими, и подросток все больше и больше ощущал себя посторонним в компании.

Он играл в футбол за свой дом, занимался бегом на четверть мили и греблей. Он также вступил в офицерский тренировочный корпус Итонского колледжа – выбор популярный, но не обязательный. Там занятия проходили несколько раз в неделю и были как теоретическими, так и практическими. Ежегодно студенты выезжали в лагерь, который устраивался, как правило, на равнине Солсбери. Бёрджесс занимался военной подготовкой до предпоследнего года обучения и достиг чина ефрейтора.

В конце первого семестра после возвращения в Итон он получил первый школьный сертификат – общий экзамен, который сдают все учащиеся, достигшие возраста шестнадцати лет. Им надо было получить шесть зачетов. Бёрджесс специализировался в истории. Он сделал общий научный доклад, работу по истории, богословию, гражданскому праву или экономике и перевод – французский и латинский.

Теперь важным для наставником Бёрджесса стал учитель истории Роберт Берли, который был всего на восемь лет старше его и получил прозвище Красный Роберт за либерализм. Берли, очень высокий молодой человек ростом 6 футов 6 дюймов, прибыл в Итон несколькими семестрами ранее, получив стипендию Брекенбери в Боллиол-колледже. Ему предстояло оказать важное влияние на Бёрджесса. Оба молодых человека разделяли интерес к литературе и истории. Учившийся в то время в Итоне Найджел Николсон вспоминал, что занятия Берли пользовались большой популярностью.

«Тот говорил: сегодня мы побеседуем об одном из самых замечательных событий в истории – Сицилийской кампании – и потом описывал корабли, доспехи, политику, ход сражений, торжество победителей, и все это с такими эмоциями и таким легким языком, что мы чувствовали себя на Сицилии 420 века до н. э., гребущими на галерах, работающими на рудниках, выступающими в ассамблее»[46].

Берли руководил обществом эссеистов. В нем каждый приглашенный член читал очерк, написанный на тему по своему выбору, сидя за чашкой какао. Бёрджесс освещал самые разные вопросы, от Раскина до мистера Криви, прославившегося «Записками» Криви (Creevey Papers), которые касались политической и социальной жизни поздней Георгианской эры.

Также сильное влияние на Бёрджесса оказал преподаватель художественного мастерства Эрик Пауэлл, талантливый акварелист, который выступал в команде гребцов за Кембридж и на летней Олимпиаде 1908 года[47]. Гай Бёрджесс стал отличным художником и получал многочисленные награды за свои работы на протяжении всего пребывания в Итоне. Он интересовался искусством, регулярно посещал художественные галереи. На французской выставке в Берлингтон-Хаус он был потрясен «черными мраморными часами» Сезанна. Его собственные рисунки были карикатурами в стиле Домье или политических карикатур журнала «Спай». Дэвид Астор вспоминал, что Бёрджесс постоянно рисовал шаржи на власти предержащие, тем самым укрепляя свой мятежный дух. Этого же мнения придерживался Майкл Берри. Его рисунки можно было часто встретить в итонских журналах, куда он посылал их и после окончания колледжа[48].

Роланд Пим, впоследствии ставший художником и иллюстратором, занимавшийся вместе с Бёрджессом литературой и искусством, «не любил его, хотя и не мог объяснить почему. Возможно, из-за его самоуверенности и наглости». При этом он добавлял: «Он мог ораторствовать перед всем классом. Однако, вероятно, был чувствительным, поскольку легко краснел»[49].

В школе Бёрджесс продолжал свое интеллектуальное совершенствование. В Великий пост 1928 года он стал первым в классе, а к июле 1928 года – двадцатым в первой сотне, иными словами, вошел в интеллектуальную элиту школы[50]. Теперь он был в шестом классе, а значит, имел специальные привилегии – в частности, имел право носить галстук-бабочку. Бёрджесс утверждал, что никогда не получал удовольствия от другого «бонуса» – посещения порок[51].

В ноябре 1928 года он удостоился похвального отзыва вместе с будущим философом А.Д. Айером в Richards English Essay Prize, а в апреле 1929 года стал вторым в конкурсе по истории Rosebery[52].

В Рождество 1928 года Роберт Берли писал воспитателю Бёрджесса Фрэнку Доббсу: «В настоящее время он увлечен самыми разными идеями, и он находит весьма нездоровое удовольствие в игре слов и честертонских сравнениях, однако вполне вменяем и, по сути своей, сдержан, поэтому я не думаю, что это имеет большое значение. Прекрасно то, что у него своя голова на плечах. Приятно видеть человека начитанного, увлекающегося, которому есть что сказать о многих вещах – от Вермеера до Мередита. К тому же он живой, веселый и щедрый человек. Думаю, у него хороший характер… У него все должно быть хорошо»[53].

После смерти Малколма семья продолжала жить в Уэст-Меоне, хотя она ненадолго переезжала в Олд-Барн – в Чиддинг-фолде – в начале итонской карьеры Бёрджесса. Каникулы он, как правило, проводил в Гэмпшире. Отклонение случилось лишь в апреле 1929 года, когда Бёрджесс, его брат и их мать отплыли из Саутгемптона через Танжер, сопровождая родственника, сахарозаводчика по имени Джон Беннетт Криспин Бёрджесс в Индонезию. Вернулись они спустя три недели, сделав остановку в Коломбо[54].

Не вполне ясно, когда именно Бёрджесс осознал свои гомосексуальные склонности и каким был его сексуальный опыт в Итоне. Позднее он рассказал русским, что стал гомосексуалистом в Итоне, где это было обычным явлением и даже воспитатели нередко совращали мальчиков. В более позднем сценарии фильма «Влияние», написанном Горонви Рисом, его бьют за сексуальные домогательства к мальчику. Гомосексуальность, определенно, не была редкостью. О ней пишут в мемуарах многие старые итонцы. И представляется маловероятным, чтобы весьма привлекательный Бёрджесс остался незамеченным. Позднее он рассказал другу, что отпрыск аристократической семьи пивоваров Гиннесс был по уши влюблен в него. На двери маленькой комнаты младшего мальчика в доме Доббса была повешена табличка: «Гиннесс хорош для тебя»[55].