Ириада - Ирина Ванка

Глава очередная. Счастливая

Как часто я испытываю потребность навести порядок в квартире. Всё выскоблить, выгладить, сесть за чистый стол в нарядной одежде перед чистым листом бумаги и сотворить что-нибудь светлое и прекрасное. Чтобы это действительно было светлым… а не пародией. Но кто же виноват, что герои разбегаются по углам, что за ними надо гоняться непременно в лохмотьях по грудам хлама и мусора, по пыльным полкам и горам немытой посуды. Кто же виноват, что задержать их можно только на жеваном клочке бумаги огрызком карандаша.

Но сегодня счастливый день. Сегодня есть чему порадоваться и надо успеть это сделать, потому что завтра, может быть, радоваться будет нечему. Во-первых, бочка Диогена так и застряла в подъезде. Ее утащила соседка с верхнего этажа, способная втиснуть в свои двери что угодно, лишь бы за это не платить. Ей пришлось платить за ремонт моей прихожей, когда «тонна» квашеной капусты протекла на потолок и разукрасила обои ручейками с запахом тухлятины. Ир разыскал историческую емкость и вернул хозяину, разумеется, вывалив содержимое на пол.

Сегодня действительно счастливый день. В такие дни сбывается все, о чем мечтаешь, но не смеешь надеяться. Пусть миллион стихий обрушатся на голову, мне уже все равно — сегодня я получила приглашение на Тот Свет. И не лет через двести «с вещами», а сейчас, сию же минуту. Пергамент с приглашением был подписан многими гостившими у меня недавно светилами философии и составлен по всем правилам подачи милостыни: от высочайшего соблаговоления до непременного обязательства вышвырнуть меня обратно, как только я снова провалю экзамен. На этот счет я была абсолютно спокойна. Ир же разволновался не на шутку. Он отдал мне приглашение с одним условием, что оставлю ему документ, в котором отрекусь от попыток достигнуть совершеннолетнего возраста, прежде чем попаду «туда-а-а…». Он здорово струсил, что я не вернусь, и решил на всякий случай меня исповедать. Но этот бестолковый «разум» так и не понял за время нашего знакомства, чем меня можно напугать, а чем нельзя. Итак…

«Завещание». (В дело потусторонней канцелярии для права посещения Того Света).

Не буду поливать проклятьями свое нынешнее бытие, вымогая для себя статус самоубийцы. Скажу прямо: ничего не имела против того, чтобы пожить… Тем более что туда-а-а… — не в Америку, в любом случае побываю. Но раз уж так сложились обстоятельства, придется:

…Люди, я оказалась среди вас не по собственной воле, и все эти годы старалась не причинить никому вреда. За семнадцать лет я достаточно с вами познакомилась. Теперь могу сказать, что ваши законы не приемлю и ваши идеалы считаю сомнительными. Не случилось бы ничего плохого, если бы вы позволили мне жить в этом обществе, не участвуя в его ритуальных плясках. И тогда я никому не наступлю на ногу и никого не задену локтем. Вы даже не заметите меня в углу «площадки» и ни за что не догадаетесь о том, что я не слышу музыки. Когда-нибудь я верну все долги и больше ни о чем не попрошу. И только сейчас, пока меня еще нет, я искренне благодарю вас за то, что ошибались, принимая меня в свой круг. За то, что еще ошибетесь… Потому что я больше никогда не поклянусь начать новую жизнь. Я всё поняла. Я поняла, что в этой гнусной квартире мне никогда не навести порядка. В ней всегда будет либо пустырь, либо преисподняя. Жизнь моя, прожитая наполовину, прожитая глупо и бестолково, уже ничего не значит перед вечностью. Просто мы стояли на пороге безумного торжества и не смогли собраться с весельем, чтобы его отпраздновать. Но что это за праздник — мы не знали, да и никто не знал.

Глава потусторонняя

«Адская машина казалась солнцем, которое отделилось от небесного свода и возвестило будущую гибель Вселенной».

Мы смертны и дети наши смертны, и дети наших детей, и дела наши тоже смертны, и Вселенная, которая породила нас, тоже смертна. И то, что породило Вселенную — тоже смертно. Белый туман под ногами. Белые поля, русла пересохших рек, в которых течет туман. Мертвые скалы, в ущельях которых — туман. Ветер несет меня над чужой землей. Последняя моя надежда, последняя боль моя. Если я покушаюсь на то, чего не суждено… Прости меня, прости. И если, напившись тумана в пустыне, мне не дано умереть от жажды — я не попрошу глотка живой воды. Успокой мою душу, надежда. Погреби ее в этом поле, где весной появятся новые всходы, а осенью опять уйдут в землю. И лишь безумцы отрываются и летят за тобой непонятно куда.

Под ногами брошенные города, пахнущие пожаром и гнилью. Рыжие стены — черная ржавчина на белой мертвечине. Последняя моя надежда. Неси меня, неси. Пусть я ошибусь на целую жизнь, пусть мой полет будет вечным. Пусть я буду самым счастливым безумцем, но если открою глаза — всё опять будет по-твоему: сумерки, бетонная набережная с железной оградой, море. На сколько хватает глаз — море, долетающее до меня брызгами соленого ветра. Никого. Только камни. Те же намытые камни, та же вода. Опять кажется, что всё уже было, всё вспоминается снова.

— Здесь сильно штормит, не правда ли?

Я вздрогнула и обернулась. В темноте стоял человек. Смотрел на меня, но взгляда его не было видно.

— Не правда ли, для беседы можно найти более спокойное место? — его тень провалилась в пещеру, и я пошла за ним. — Ты хочешь много знать и не боишься состариться? А если я не пообещаю тебе второй жизни? Я ведь не господь бог. Ты знаешь кто я? Не бойся. Не бойся жить в темноте. Пусть она станет твоим домом. Бойся того, кто зажег тебе солнце, а темноты бояться не надо. Это не твой страх. Это страх человечества. Ты проживешь всего одну жизнь — бесконечна она или нет, во всем остальном смысла не более чем в этой жизни, потому что сейчас ты уже стоишь на мертвой планете. Когда это случится, ты не узнаешь. Почему — не узнаешь тем более. Нет смысла искать виноватого на руинах. Человеческое, вселенское — струйка дыма… До боли непонятное и до омерзения простое. Мироздание не похоже на своего творца, ни одна тварь не производит себе подобное, запомни эту истину и никогда не повторяй чепухи, которой тебя обучили. Человечество два миллиона лет напрасно ползает по хаосу бытия в поисках его смысла, для этого ему надо хотя бы выйти за пределы хаоса. Еще через пару миллионов лет — энтузиазм поубавится. Очень хочу, чтобы ты дожила.

— Почему я?

Человек протянул к свету пожелтевшую тетрадь в черной обложке.

— Послушай, именно тебе это будет интересно: «Лестница деревянная, ведущая вверх, лестница каменная, ведущая вниз. На одной из этих лестниц мною при изучении марксистско-ленинской философии были открыты антимиры», — возвращаю твои антимиры. Попробуй просчитать и прочувствовать логику своей вселенной — у тебя ничего не останется, кроме антимиров и ты должна будешь понять всё. А когда поймешь главное, останется осмыслить всего ничего, одну ничтожную малость — это дело не твоего поколения. Беги от них! Умри! Сойди с ума, но не трогай своей тетради. А главное, никогда не жалей о том, что ушло. Мало ли кому сидя на холодной лестнице, вздумается открыть антимиры.

Глава заключительная

В сегодняшнем сне я видела Ира. Это был странный сон. Через столько лет он приснился первый раз. Я проснулась. Включила свет, но в следующий момент пожалела об этом. Сон улетел, а в комнате не было никого.

С тех пор, как исчез Ир, и мысли о нем отболели и прошли, моя жизнь разделилась на три этапа: когда Ира еще не было, когда Ир был и когда Ира опять не стало. С сегодняшней ночи начался четвертый, когда Ир начал сниться. Под подушкой осталась лежать тетрадь: Ир. Ириада. Часть первая… и девяносто шесть не мною написанных и никем не прочитанных страниц, которые с четырех сторон обросли переплетом. Только Ир знал, как отрываются эти тетради, но о нем я тоже не могу написать ни слова. В этих словах попросту не будет смысла, как не было смысла в нем самом, в том, что он делал, и чувствовал, и желал, и в том, что он появился в моей жизни, и в том, что потом исчез, — тоже не было смысла.

Но уже полночь. Одна минута, две, три… Так пройдет маленькая вечность, пройдет мимо меня. Я буду посторонним наблюдателем, но этому дню уже исполнилось десять минут. Младенец, который проживет двадцать четыре часа и больше нигде не повторится. Четвергов будет много и вторых чисел, и вторых чисел апреля, но этот день исчезнет, и я ничего не смогу сделать для него, потому что часы давно утратили свое свойство, целебное для всего проходящего. Но если бы кто-нибудь смог остановить стрелки моих часов, помог замедлить, растянуть эти несколько крошечных лет. Отдохнуть немножко, а потом дальше, дальше…

Тридцать минут, сорок, пятьдесят… Засыпаю медленно и спокойно. Мне тепло и уютно. С тех пор как исчез Ир, меня уже ничто не тревожит. Я засыпаю легко с той нелепой надеждой, что когда проснусь, все будет по-другому. Моя душа простится с матрасом и улетит. Она будет далеко отсюда, а где — никто не узнает. Может быть, я действительно проживу эту жизнь до конца. Скорей всего проживу, да еще как глупо и бестолково. Может быть, ветер дальних дорог задует живой огонь, который мог бы гореть вечно, потому что на кровати останется лежать чье-то тело. Утром оно проснется, встанет, пойдет на работу, будет прыгать в набитый автобус, расталкивая локтями такие же тела, а может быть не такие, но уж во всяком случае, не хуже. Всё. Кончаю пустые разговоры. Засыпаю… засыпаю…