Том 2. Стихотворения (1917-1921) - Владимир Маяковский

Последняя страничка гражданской войны

Слава тебе, краснозвездный герой!Землю кровью вымыв,во славу коммуны,к горе за горойшедший твердынями Крыма.Они проползали танками рвы,выпятив пушек шеи, –телами рвы заполняли вы,по трупам перейдя перешеек,[10]Ониза окопами взрыли окоп,хлестали свинцовой рекою, –а выотобрали у них Перекопчуть не голой рукою.Не только тобой завоеван Крыми белых разбита орава, –удар твой двойной:завоевано им[20]трудиться великое право.И еслив солнце жизнь сужденаза этими днями хмурыми,мы знаем –вашей отвагой онавзята в перекопском штурме.В одну благодарность сливаем словатебе,краснозвездная лава,[30]Во веки веков, товарищи,вам –слава, слава, слава!

О дряни

Слава, Слава, Слава героям!!!

Впрочем,имдовольно воздали дани.Теперьпоговоримо дряни.

Утихомирились бури революционных лон.Подернулась тиной советская мешанина.[10]И вылезлоиз-за спины РСФСРмурломещанина.

(Меня не поймаете на слове,я вовсе не против мещанского сословия.Мещанамбез различия классов и сословиймое славословие.)

Со всех необъятных российских нив,[20]с первого дня советского рождениястеклись они,наскоро оперенья переменив,и засели во все учреждения.Намозолив от пятилетнего сидения зады,крепкие, как умывальники,живут и поныне –тише воды.Свили уютные кабинеты и спаленки.

И вечером[30]та или иная мразь,на жену,за пианином обучающуюся, глядя,говорит,от самовара разморясь:"Товарищ Надя!К празднику прибавка –24 тыщи.Тариф.Эх,[40]и заведу я себетихоокеанские галифища,чтоб из штановвыглядыватькак коралловый риф!"А Надя:"И мне с эмблемами платья.Без серпа и молота не покажешься в свете!В чемсегодня[50]буду фигурять яна балу в Реввоенсовете?!"На стенке Маркс.Рамочка _а_ла.На "Известиях" лежа, котенок греется.А из-под потолочкаверещалаоголтелая канареица.

Маркс со стенки смотрел, смотрел…И вдругво разинул рот,да как заорет:"Опутали революцию обывательщины нити.Страшнее Врангеля обывательский быт.Скорееголовы канарейкам сверните –чтоб коммунизмканарейками не был побит!"

Неразбериха

Лубянская площадь.На площади той,как грешные верблюды в конце мира,орут папиросники:"Давай, налетай!"Мурсал" рассыпной!Пачками "Ира"!

Никольские ворота.Часовня у ворот.[10]Пропахла ладаном и елеем она.Тиха,что воды набрала в рот,часовня святого Пантел_е_ймона.

Против Никольских – Наркомвнудел.Дела и люди со дна до крыши.Гремели двери,авто дудел.На площадьчекист из подъезда вышел,[20]"Комиссар!!" – шепнул, увидев наган,мальчишка один,юркий и скользкий,а у самогона Лубянской одна нога,а другая –на Никольской.Чекист по делам на Ильинку шел,совсем не в тоти не из того отдела, –[30]весь день гонял,устал как вол.И вообще –какое ему до этого дело?!Мальчишкас перепугув часовню шасть.Конспиративно закрестились папиросники.Набились,аж яблоку негде упасть!

[40]Возрадовались святители,апостолыи постники.Дивится Пантел_е_ймон:– Уверовали в бога! –Дивится чекист:– Что они,очумели?! –Дивятся мальчишки:– Унесли, мол, ноги! –[50]Наудивлялись все,

аж успокоились еле.И вновь по-старому.В часовне тихо.Чекист по улицам гоняет лих.

Черт его знает какая неразбериха!А сколько их,таких неразберих?!

Два не совсем обычных случая

Ежедневнокак вол жуя,стараясь за строчки драть, –яне стану писать про Поволжье:про ЭТО –страшно врать.Но я голодал,и тысяч лучше я[10]знаю проклятое слово – "голодные!"Вот два,не совсем обычные, случая,на ненависть к голоду самые годные.

Первый. –Кто из петербуржцевзабудет 18-й год?!Над дохлым лошадьем вороны кружатся.Лошадь за лошадью падает на лед.Заколачиваются улицы ровные.[20]Хвостом виляя,на перекресткахсобаки дрессированныепросили милостыню, визжа и лая.Газетам писать не хватало духу –но это ж передавалось изустно:старикудушилжену-старухуи ел частями,[30]Злился –невкусно.Слухи такиеи мрущим от голода,и сытым сумели глотки свесть.Из каждой поры огромного городаросло ненасытное желание есть.От слухов и голода двигаясь еле,разсам я,[40]с голодной тоской,остановился у витрины Эйлерса –цветочный магазин на углу Морской.Малы – аж не видно! – цветочные точки,нули ж у ценнеобъятны длиною!По булке должно быть в любом лепесточке.И вдруг,смотрю,меж витриной и мною –[50]фигурка человечья.Идет и валится.У фигурки конская голова.Идет.И в собственные ноздрипальцывоткнула.Три или два.Глаза открытые мухи обсели,а сбоку[60]жила из шеи торчала.Из жилыкапли по улицам сеялисьи стыли черно, кровянея сначала.Смотрел и смотрел на ползущую тень я,дрожа от сознанья невыносимого,что полуживотное это –виденье! –что этолюдей вымирающих символ.[70]От этого ужаса я – на попятный.Ищу машинально чернеющий след.И к туше лошажьей приплелся по пятнам;Где ж голова?Головы и нет!А возлес каплями крови присохлой,блестел вершок перочинного ножичка –должно быть,тот[80]работал над дохлойи толстую шею кромсал понемножечкоЯ понял:не символ,стихом позолоченный,людскаяреальная тень прошагала.Быть может,завтравот так же точно[90]я здесь заработаю, скалясь шакалом.

Второй. –Из мелочи выросло в это.Май стоял.Позапрошлое лето.Весною ширишь ноздри и рот,ловя бульваров дыханье липовое.Я голодал,и с другимив черед[100]встал у бывшей кофейни Филиппова я.Лет пять, должно быть, не был там,а память шепчет еле:"Тогдав кафежурчал фонтани плавали форели".Вздуваемый памятью рос аппетит;какой ни на есть,но по крайней мере –[110]обед.Как медленно время летит!И вотя втиснут в кафейные двери.Сиделис селедкой во рту и в посуде,в селедке рубахи,и воздух в селедке.На черта ж весна,если с улиц[120]людиот липсюда влипают все-таки!Едят,дрожа от голода голого,вдыхают радостью душище едкий,а нищие молят:подайте головы.Дерясь, получают селедок объедки.

Кто б вспомнил народа российского имя,[130]когда б не бросали хребты им в горсточки?!Народ бы российскийсегодня же вымер,когда б не нашлось у селедки косточки.От мысли от этойсквозь грызшихся кучку,громя кулаком по ораве зверьей,пробился,схватился,дернул за ручку –[140]и выбег,селедкой обмазан –об двери.

Не знаю,душа пропахла,рубаха ли,какими водами дух этот смою?Полгодазвезды селедкою пахли,лучи рассыпая гнилой чешуею.

[150]Пускайполусытый,доволен я нынче:так, может, и кончусь, голод не видя, –к нему яненависть в сердце вынянчил,превыше всего его ненавидя.Подальше прочую чушь забрось,когда человека голодом сводит.Хлеб! –[160]вот это земная ось:на ней вертеться и нам и свободе.Пусть бабы баранки на Трубной нижут,и ситный лари Смоленского ломит, –я день и ночь Поволжье вижу,солому жующее, лежа в соломе.

Трубите ж о голоде в уши Европе!Делитесь и те, у кого немного!Крестьяне,ройте пашен окопы![170]Стреляйте в негомешками налога!Гоните стихом!Тесните пьесой!Вперед врачей целебных взводы!Давите его дымовою завесой!В атаку, фабрики!В ногу, заводы!А есливоплю голодных не внемлешь, –[180]чужды чужие голод и жажда вам, –онзавтранагрянет на наши земли жи встанет здесьза спиною у каждого!

Стихотворение о мясницкой, о бабе и о всероссийском масштабе