Дэниел Мартин - Джон Фаулз

— Какой другой?

— Предатель.

— Чепуха. Но продолжай.

Он гладит её волосы.

— Путь наименьшего сопротивления. Пишешь: «Комната, средний план, ночь, женщина и мужчина на диване». И покидаешь место действия. Пусть другие будут Дженни и Дэном. Пусть кто-то другой говорит им, что делать. Снимает их на плёнку. Сам ты избавлен от риска. Больше не хочу иметь дело с другими. Только — с самим собой. — Он перестаёт гладить её волосы, шутливо ерошит их. — Вот и всё, Дженни. Я вовсе не собираюсь начать всё сначала. Просто хочу, чтобы ты поняла — мне до смерти надоели сценарии.

— И Голливуд. И я.

— Ты — нет.

— Но ты же хочешь вернуться домой.

— Не буквально. В переносном смысле.

— Так с этого мы и начали. Пиши воспоминания.

— Я придумал слишком много бумажных персонажей, не стоит добавлять в этот список ещё и самого себя. Всё равно вышло бы одно враньё. Не смог бы правдиво отобразить реальность.

— Тогда напиши роман.

Он фыркает.

— Почему — нет?

— Не знал бы, откуда начать.

— Отсюда.

— Дурочка.

Она отодвигается подальше, подбирает под себя ноги, сидит, задумчиво его разглядывая.

— Нет, серьёзно.

Он усмехается:

— Начать с бредовых признаний немолодого мужчины, в период климакса оказавшегося с молоденькой и голенькой звездой экрана в стране Гарольда Роббинса?17

Она запахивает кимоно.

— Это гнусно. Сказать такое о нас обоих.

— Пресытившись сексом и пытаясь вспомнить, что ему было известно из Аристотеля, он попытался вкратце изложить теорию…

— Никакая я не звезда экрана. Я — твоя Дженни.

— Которая к тому же невероятно терпелива со мной.

— Деньги у тебя есть, так что временем своим ты можешь распоряжаться как угодно.

— Совесть у меня не чиста: вся дохлой рыбой провоняла.

— А это что должно означать?

— Слишком много дохлых рыбин пришлось выпотрошить, чтоб хоть одну живую правдиво описать.

— Значит, у тебя рука набита. Не пойму, чего ты боишься? Что теряешь?

— Боюсь променять шило на швайку. Потерять и последний клок.

— Клок?

— Шерсти. Который с паршивой овцы.

Она молчит, думает, смотрит внимательно.

— Это что, всё из-за последнего сценария?

Он отрицательно качает головой:

— Скука смертная их писать, но я их могу сочинять хоть во сне. Как компьютер.

Он поднимается, снова подходит к окну. Она поворачивается на диване, глядит ему в спину. Помолчав с минуту, он продолжает уже более спокойно:

— Раз уж ты сбежал, Дженни, пути назад тебе нет. Вот и всё, что я хотел сказать. Пытаться… Пустые мечты. Всё равно что хотеть вернуться в материнское лоно. Повернуть время вспять. — Он оборачивается к ней, усмехается в темноте. — Ночные бредни.

— Это просто пораженчество. Всё, что тебе надо сделать, — это записать наш разговор. Как есть.

— Это уже последняя глава. То, чем я стал.

Она опускает глаза. Молчит. Пауза. «Перебивочка», как говорят на студии.

— Билл тут на днях распространялся про тебя. Почему ты за режиссуру никогда не берёшься.

— И что же?

— Я ему объяснила. Как ты мне.

— А он что?

— Довольно проницательно заметил, что порой стремление к совершенству на поверку оказывается лишь боязнью провала.

— Как мило.

— Но ведь и правильно?

Он смотрит сквозь тьму на её полное упрёка лицо, усмехается:

— Думаешь, если обозвать меня трусом, это поможет делу?

Она медлит с минуту, потом поднимается с дивана, подходит к нему, коротко целует в губы; заставляет сесть в кресло у огромного окна; опускается на пушистый ковёр перед ним, опирается локтями о его колени. Слабые отблески падают на её лицо: за окном светится городское небо.

— Давай мыслить позитивно.

— Давай.

— Моя шотландская прабабка была ясновидящей.

— Ты мне говорила.

— Это не последняя, а первая глава.

— А дальше?

— Что-нибудь произойдёт. Откроется окно. Нет, лучше — дверь. Калитка в стене.

Она отодвигается, складывает руки на груди, закусывает губу: играет сивиллу.

— А за калиткой?

— История твоей жизни. Как она есть.

Он устало усмехается:

— И когда следует этим заняться?

— Теперь же. До того как… Ты ведь всё равно поступишь так, как решил… До того как каждый из нас пойдёт своей дорогой. — Усмешка покидает его лицо. — Ты ведь сможешь воспроизвести наш разговор? Это очень важно. Обязательно надо его запомнить.

— Я решил, что мы должны расстаться только потому, что люблю тебя. Это ты понимаешь?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Вряд ли смогу.

— Тогда я попробую записать хоть что-то. Завтра. Между съёмками. Только самую суть.

— И суть проблемы?

— Ну хотя бы некий её вариант.

Они молча смотрят друг на друга. Потом он тихо произносит:

— Господи, как же я ненавижу ваше поколение!

А она улыбается ему, словно ребёнок, которого только что похвалили; она так растрогана, что в конце концов ей приходится низко наклонить голову. Он протягивает руку, ерошит ей волосы; делает попытку встать с кресла. Она его останавливает:

— Подожди, я с тобой ещё не покончила.

— Сумасшедшая девчонка. Тебе надо выспаться.

Она поворачивается к столику с телефоном, что стоит у неё за спиной; не поднимаясь с колен, зажигает лампу; стаскивает на пол толстенный телефонный справочник Лос-Анджелеса, рассматривает обложку; потом оборачивается и задумчиво смотрит на Дэна. Он сидит на краешке кресла, готовый подняться и уйти.

— Дженни?

Она снова опускает глаза.

— Что-нибудь уникальное. Ни на что не похожее.

Она открывает справочник, наклоняется пониже — шрифт слишком мелкий.

— Бог ты мой, да тут ни одной английской фамилии нет!

— Скажи, пожалуйста, что такое ты делаешь?

Но она молчит. Вдруг переворачивает справочник, смотрит самый конец, быстро листая страницы; останавливается, вытягивает шею: что-то нашла; радостно ему улыбается:

— Эврика! Вольф.

— Вульф?

— Нет, Вольф, «о» в середине. Как в слове «волк». Одинокий. — Она проводит пальцем по странице — до самого низа. — Ага. Вот. «Эс». Очень гибкая буква. Альтадена-драйв. Понятия не имею, где это.

— За Пасаденой. И если ты…

— Умолкни. «Стэнли Дж.». Не годится.

Она захлопывает справочник, окидывает Дэниела взглядом, как барышник — лошадь сомнительных достоинств, указывает на него пальцем:

— Саймон. — Складывает руки на груди. — Как в том стишке.18 Поскольку ты тоже простачок. А «Дж.» можно опустить.

Он пристально рассматривает ковёр на полу.

— Тебя давно не шлёпали по попе?

— Но ты же не можешь использовать в романе своё собственное имя! Тем более что оно такое скучно-добропорядочное. Кому может понравиться герой по имени Дэниел Мартин?

Они привыкли пикироваться, часто менять направление разговора, привыкли к словесным ужимкам и прыжкам; но он отвечает мягко:

— А мне он иногда нравится. В самом деле.

Она складывает руки на коленях, вся — искренность и невинность:

— Она просто напрашивается на посвящение. Всего-навсего.

Он встаёт с кресла:

— Она напрашивается на то, чтобы получить по заслугам. Если она сию же минуту не окажется в постели, завтра на съёмках её ждёт хороший нагоняй за тёмные круги под глазами.

За её спиной вдруг резко звонит телефон; оба вздрагивают от неожиданности. Дженни, всё ещё не поднявшись с колен, сияет от удовольствия:

— Я сама поговорю с мистером Вольфом или ты возьмёшь трубку?

Он направляется к двери:

— Оставь. Может, это псих какой-нибудь.

Но она произносит его имя, теперь уже серьёзным тоном, не поддразнивая; его предположение вызвало у неё чуть ощутимое чувство страха. Он останавливается, стоит вполоборота, глядя на её тёмно-синюю спину; она поворачивается к столику, берёт телефонную трубку цвета слоновой кости. Он ждёт; слышит, как она произносит официальным тоном:

— Да, он здесь. Я его сейчас позову. — И протягивает ему трубку, снова закусив губу, чтобы не рассмеяться. — Международный. Из Англии. Перевели вызов на мой телефон.

— Кто вызывает?

— Телефонистка не сказала.

Глубоко вздохнув, он возвращается к ней: она уже поднялась с колен; он резко берёт, почти вырывает из её руки трубку. Она отворачивается, отходит к окну. Он называет своё имя, ждёт у телефона, не сводя взгляда с профиля девушки у окна. Она поднимает руки, потягивается, словно только что проснулась, распускает волосы по плечам; знает, что он наблюдает за ней; не может удержаться — улыбка по-прежнему играет на её губах.

— Я не стал бы на твоём месте так волноваться. Сто против одного, что какому-то идиоту репортёру с Флит-стрит просто не хватило материала для очередной сплетни.

— А может, это моя прабабка из Шотландии.

Она вглядывается в полуночную беспредельность Лос-Анджелеса. Эта история её забавляет. Типичная англичанка. Он тянется к ней, хватает за руку, грубо притягивает к себе; пытается поцеловать; он сердится, а её разбирает смех.